Конкурс-семинар Креатив: Безумные миры - Дмитрий Перовский

— Вы там садитесь! Управлять поймете как, это легко! — крикнул он через левое плечо.

— Ты и вот ты, — обернувшись, товарищ ткнул пальцами в двух мужиков, косого и горбатого, которые показались ему поумнее остальных, — Садитесь за те две штуки. Это лесопилки. Напилите бревен, поймете, как. В лесочке, где поближе. И везите сюда.

Те обреченно кивнули, и Дорнштейн отвернулся. Словно слепой, он уверенно ехал вперед, проломив чей-то забор, хлев и крышу дома. На участке он снова задергал рычажками, обращая чье-то завшивевшее хозяйство в плодородное небытие. Хозяин с семьей и скотиной горестно и потрясенно взирали на вывороченные черные слои земли. Худая, ребра торчат, кобыла казалась совершенно потерянной.

На секунду наваждение заколебалось. Крестьяне начали понимать, что перед ними безумец, и остатки прежнего слепого подчинения уже с трудом удерживали их.

— Вы не переживайте, садитесь же на машины, садитесь! — завопил Дорнштейн, и его послушались. — Все идет как надо! Сейчас мы новый дом ему построим, лучше, больше и чище прежнего!

Раздался шум, лязг и свист оживающих паровых монстров. Хозяин дома, все еще подавленный, растерянно баюкал на руках обломок лапты для игры в чижик. Визг пара прорезал вопль Дорнштейна:

— Труд сделал из обезьяны человека, сделает и из крестьянина пролетария!

И голос большевика звучал в этом вое так же уместно, как хор в Восьмой Симфонии Бетховена.

* * *

Белый пар курился над лесом, словно некая фундаментальная константа бытия.

Он оставался, а вот Обломовка разрушалась, распадалась, уходила в никуда. В мерзлую землю, снег с которой обглодали машины, втыкались массивные бревна. Дело спорилось так быстро, словно чародейство воздвигало новое сооружение на месте разваленных изб.

— Это что ж будет, усадьба? — спросил доктора Осип, худой мужик с клочковатой бородой и математически чередующимися кривыми желтыми зубами: те зубы, которых не было в нижней челюсти, только и присутствовали в верхней.

— В стиле барокко, — мрачно ответил доктор.

— Ну? — крикнул Осипу Федор.

Направившись к нему, Осип ответил:

— Говорит, будет постель из барака.

— Тьфу, — сказал Федор меланхолически.

Неожиданно гул машин стал стихать.

— А сейчас, — истерично завопил Дорнштейн, — Вы увидите Пламя Революции!

Свинячьи глазки вспыхнули безумием. Он спрыгнул со своего агрегата, рысью перебежал через завалы бревен к мужику с носом-картошкой, с силой фанатика сдернул его с конструкции и распахнул печь двигателя. Откуда-то из глубин механизма вырвался язык пламени, безупречно-алого, без доли царственно-фиолетового или мятежно-оранжевого. Язык этот с жадностью поглотил мужика, оставив в руках Дорнштейна только кусок одежды.

В ту же секунду свист возобновился с новой силой. Пламя Революции получило пищу.

— Так будет, пока мы не сведем всю контрреволюцию на нет, — мистическая власть звучала в голосе большевика.

Глаза его маслянисто поблескивали, словно у дорвавшегося насильника.

— Рвать пора отсюда, — сказала доктору подкравшаяся попадья, женщина пышная, румяная, зычная, но отлично умевшая оставаться незамеченной, когда надо. Когда ссылали ее мужа, например. На нее, похоже, чарующий голос Дорнштейна не производил никакого впечатления.

— Только вещи соберу, — сказал доктор, — и нагрянем кой-куда.

Он мотнул головой в сторону леса, и стало ясно, что как бы ни белела его лысина, а молочный пар, поднимавшейся над чащей, все равно белее.

* * *

— Значитъ, тамъ теперь рядъ бараковъ вместо избъ, — заключил его светлость. — За день. Сие значитъ, много механики. Если нам удастся это вернуть в счетъ потерь и продать… А связи у нас есть… Хватитъ и для угля до Франции, и на безбедное житье.

Робин Штольц был полон энтузиазма: бывшему помещику не терпелось покинуть «эту страну». Революция его здорово потрепала, костюм был помят и не чищен, однако все равно Робин выглядел куда изящнее, чем можно было ожидать от железнодорожного разбойника. Дело в том, что у его светлости был свой локомотив, с помощью которого он и брал на абордаж советские поезда. Он действовал в одиночку, ибо с дореволюционных времен сохранил главное для таких дел достояние — наглость. Кроме того, Штольц отличался договороспособностью, своевременно информировал местное начальство о повреждениях путей, благодаря чему даже получал оклад железнодорожника. Однако сбывать краденое приходилось посредникам, и рентабельность Штольц показывал невысокую. Но партия паровых машин могла одним махом довершить дело — это вам не зерно или уголь!

И Робин решился. С попадьей и доктором они раскочегарили локомотив и вышли на большую дорогу…

…Дорнштейн оцепенел только на секунду. Увидев надвигающиеся из леса облака пара, он подумал, что давно должен был догадаться о природе белого столба в чаще. А потом большевик отбросил никчемные сожаления и бросился к бронепоезду. Усевшись внутрь, он крикнул крестьянам:

— Не вздумайте предать, а то… И вы работайте, работайте! А то к весне с голоду опухнете!

— Мы и так опухнем, — пробормотал Осип, но расслышать его в шуме паровой стройки было невозможно.

Большевик на бронепоезде стремительно несся навстречу неведомому врагу. Ибо всякий, не оповестивший Партию о своем передвижении по ж/д путям — враг априори…

…Старик с печалью смотрел, как вода в его источнике приобретает кровавый оттенок. Наконец отшельник не выдержал и, поднявшись с пенька, двинулся вдоль русла ручья. Старообрядец, травник, даже чародей — чего только о нем не говорили. Простой русский человек — вот кем считал себя сам старик…

Его прадед проложил эту дорогу, и он не сойдет с нее. Робин Штольц на своем «Сверкающем рыцаре» летел на таран бронепоезда. Со скрежетом они столкнулись, полетели снопы искр, и бронепоезд понес локомотив обратно, прочь от деревни — в лес.

Словно орда краснопузых гоблинов набросилась на рыцаря в сверкающих доспехах.

И рыцарь этот отступал, пятился — и очень быстро, так что это даже напоминало бегство. Стало ясно, что прямое столкновение Штольц проиграл. Однако его опыт борьбы в Белом движении подсказывал, что еще не все потеряно. Остается еще возможность диверсионного акта. Для диверсии делегировали самого отчаянного и физически крепкого члена экипажа. Попадью.

Со шпагой Штольца в одной руке и скалкой в другой попадья, распевая псалом двадцать шестой с ударом на «Господь защититель живота моего, кого устрашуся?», грациозно перебралась со «Сверкающего рыцаря» на локомотив бронепоезда. Велико было искушение попытаться вытурить оттуда большевика, но попадья отринула его: внутри могло подстерегать Пламя Революции. Локомотив взорвался какими-то свистелками, Дорнштейн из окна пытался поддеть ее кочергой, но Матрена Тимофеевна преодолела все трудности, орудуя скалкой как даго. И, крякнув от натуги, отцепила состав, наподдав ему напоследок богатырской ногой. Состав рухнул в кусты, мстительно пнув в ответ как сцепившиеся локомотивы, так и попадью.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});