Любить сложно, не любить невозможно (СИ) - Мур Лана

— Уже поздно, скоро закроют ворота общежития, — проговорил он, отодвигая чашку ароматного чая.

Нога Майры снова проехалась по ноге брата, но тот, сурово глянув, встал из-за стола.

— Да-да, конечно, — Ила легонько порозовела, но сразу вслед за этим побледнела и, вставая, покачнулась.

— Кажется, вы устали больше, чем думали. Попросите соседок дать вам перед сном молока с куркумой, — предложил Ранбир, поддерживая молодую женщину под локоть.

— Майра, помоги Сахелю убрать со стола, — уже в дверях отдал он распоряжение, и молодые люди вышли на улицу. — Тяжело вам, наверное, одной. Как давно вы остались без родителей? — помогая сесть Иле в машину, спросил Ранбир.

— Не знаю, не тяжело. Я уже привыкла. Я была маленькой, когда они погибли, и меня отдали в приют. Там было не так уж и плохо, а потом я получила стипендию от господина Прамара и смогла выучиться на детского врача. Но временами очень не хватает мамы. Не с кем посоветоваться, поделиться. Девушки в общежитии хорошие, но ведь это совсем другое, — Ила слишком часто захлопала ресницами и уставилась в окно.

Она не понимала себя — ехать в одной машине с в общем-то чужим человеком, ей было спокойно и уютно. И дело даже не в том, что он полицейский, а в какой-то особенной ауре, воцарившейся в салоне и окутавшей молодых людей теплым, мягким пледом. Ила чувствовала излучаемую Ранбиром силу и надежность, она даже чувствовала его запах, хотя после всех дезинфицирующих и очень едких средств, применяемых в больнице, думала, что уже утратила эту способность. Но теплый, слегка мускусный запах прогретой солнцем древесины, расслаблял и убаюкивал. Проезжая мимо жилых кварталов, Иле казалось, что слышит звонкие детские голоса, хотя все дети давно уже разошлись по домам, и она потрясла головой, решив, что действительно устала, раз засыпает на ходу. Откуда-то донесся запах кхира. Сквозь сон Ила удивилась, что грезит о еде, ведь совсем недавно плотно поужинала.

— А мне очень не хватает родителей, — пробуждая от дремы, донесся голос Ранбира. — Да и Майре не хватает матери, ведь брат не может заменить маму. Родителей сестра совсем не помнит, а вы?

— Я помню, но уже смутно, — сонно отозвалась Ила. — Помню щекотные усы отца и мягкие, пахнущие стряпней руки мамы. А от отца пахло кожей — он делал обувь. У меня были самые красивые джути. Помню, как он пришел радостный домой и подарил сандалии, а маме сказал, что теперь мы сможем переехать в более удобный район, поскольку он одолжил денег и расширяет дело. А потом был пожар. Не стало ни мамы, ни папы, ни мастерской, а я оказалась в приюте. Ох, извините, я разболталась, вам это совсем не интересно, — она вытерла со щек блестящие влажные дорожки.

— Нет-нет, я прекрасно вас понимаю, — успокоил ее Ранбир. — Порой бывает такое, что необходимо выговориться. Не надо все прятать в себе. А вот мы и приехали, — из машины он проследил, как Ила вошла в общежитие, после чего на предельно допустимой скорости поехал домой, систематизируя рассказ женщины и соотнося с ранее услышанным от несостоявшегося грабителя. И чем больше находил точек соприкосновения в двух историях, тем плотнее сжимались его губы.

— Майра, у меня для тебя важное задание, — едва переступив порог, заявил Ранбир.

Глава 25. Дела архивные

Соседки видели как всегда скромную и тихую Илу привезли на машине к воротам общежития. И, едва она вошла в комнату, как сразу же была засыпана вопросами:

— Где ты была?

— Кто это был?

— Где познакомились?

— А наша-то тихоня говорит, что навещает детишек, а сама окрутила их отца?

Не обращая внимания на очевидное нездоровье соседки, трещали девушки.

— Давай-давай, рассказывай, — дергали ее за руки, пытаясь усадить за стол.

А Ила мечтала лишь о том, чтобы закутаться в плед и лечь. С отъездом Ранбира закончились сменяющие друг друга волны жара и приступы слабости. Остались только слабость и озноб. Как будто, исчезнув, он забрал с собой всю ее силу и тепло. Но, кроме слабости, Ила чувствовала и что-то еще. Сжавшись комочком на своей кровати и попросив оставить в покое, она пыталась разобраться в новых ощущениях.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Ила не понимала как это объяснить, но практически осязала витающие в комнате стыд, чувство вины, какую-то ехидную радость. Это были не ее чувства, но каким-то непостижимым образом они просочились и напоминали о себе противным, сводящим скулы кислым, горьковато-терпким, чем-то напоминающим гвоздику, или тошнотворно-сладким вкусом. Девушка могла даже определить какое чувство откуда доносится — оставляющие оскомину вину и стыд распространяла одна из недавно появившихся соседок. В больнице она была интерном и сегодня перепутала назначение больным, в результате у одного из пациентов началось обострение. Терпкое торжество — девушка, которая донесла главврачу об ошибке подруги. Тошнотворную сладость самодовольства — еще одна соседка, считающая себя непревзойденной красавицей. И, где-то на заднем плане, чистотой и свежестью, как утренняя роса, плескалась тихая радость еще одной недавно появившейся медсестры — Ила знала, сегодня выписывали ее первого выздоровевшего пациента.

Ила уже не понимала, где ее чувства, а где чужие и, не в силах больше выносить неразбериху, закуталась в плед и вышла во двор. Она стояла, прислонившись к дереву, и смотрела, как серые обрывки облаков ползут по небу, время от времени скрывая золотистый диск луны, когда почувствовала чье-то присутствие.

Ила вздрогнула, плотнее закуталась в плед и отступила, словно стараясь спрятаться от неизвестного наблюдателя в тени дерева. Ощущение было знакомым и неприятным. И раньше, возвращаясь в общежитие позже обычного, она чувствовала чей-то взгляд. Сейчас же была уверена, что слышит хриплое дыхание, осторожное переступание четырех лап и почудилось, что сверкнули два красных уголька. Отчетливо потянуло псиной.

Опасаясь, что сходит с ума, Ила развернулась и побежала обратно в комнату. Там она забилась под одеяло, отгораживаясь от странных звуков и собственных чувств, накрыла голову подушкой и постаралась заснуть.

***

Раджита Чаухана уже второй день не отпускало чувство незавершенности. И от этого репортер испытывал странную неудовлетворенность. Она не давала есть, спать. Не радовал байк. Раджит не находил себе места, и все валилось из рук. Раз за разом перечитывал собственноручно написанную статью, пытаясь понять, что же упустил, пока не осенило — ведь он осветил только действия полиции, а самих правонарушителей оставил без внимания. Не поинтересовался, что толкнуло их на путь преступления. И какой, к черту, он после этого журналист?!

Раджит поболтал с пресс-службой полиции. Выпил чаю там, поел сладостей здесь и пришел к выводу, что незаслуженно обошел вниманием собственную газету. Наскоро набросав неоднозначную и дискуссионную статью о том, почему молодые и работоспособные люди вместо того, чтобы учиться или работать идут на преступления, и приложив к статье фото грабителей, журналист, с намерением покопаться в архиве, отправился а редакцию.

Зайдя в некогда захламленную комнату, Раджит ее не узнал — подшивки газет, погребенные под слоем многолетней, теперь были свалены около стола с компьютером, а некоторые аккуратными стопками уже лежали в пронумерованных ячейках стеллажа. Мутные раньше стекла сейчас сверкали чистотой и радовали солнечным светом. Даже дышалось здесь легче.

Но произошедшие с архивом метаморфозы совсем не обрадовали Раджита. Раньше, в пыльной свалке он мог найти все, что хотел. Сейчас же в зарождающемся порядке на это не было никаких надежд, но репортер терпеливо принялся перебирать пожелтевшие листы. Желание докопаться до истины его не отпускало.

***

Как и в предыдущий день, Майра побежала в редакцию сразу после окончания лекций. Теперь она не просто наводила порядок в архиве, а еще и помогала брату. Ранбир попросил выбрать все заметки о произошедших в городе несчастных случаях.