Pacпятый купидон - Рэт Джеймс Уайт

быть какие-то ограничения? У каждого есть свои пределы.

Джеймс пожал плечами.

- Их еще никто не нашел. Может быть, ты будешь первым, кто найдет этот предел.

- Что, если я зайду слишком далеко и убью тебя? Что, если я захочу убить тебя?

Джеймс снова пожал плечами и вздохнул.

- Тогда, думаю, я умру. Мы можем начать прямо сейчас?

- Стоп-слово?

- Да пошло оно, - ответил Джеймс. - Я никогда им не пользовался.

Возбуждение вспыхнуло в холодных глазах мужчины, и он быстро пересек комнату и вытащил из шкафа чемодан на колесиках, свою "сумку для игрушек". Он с размаху открыл ее и начал вытаскивать свои игрушки, целенаправленно раскладывая их на длинном столе у своей кровати. В ней были кнуты и флоггеры, плетка-девятихвостка из колючей проволоки, лопатка с шипами, ножи, скальпели, топор и пила.

Джеймс был опьянен этим зрелищем. Он нашел нужного человека.

- Могу я тебя связать?

- Тебе действительно обязательно спрашивать?

* * *

Джеймс задрожал от восторга, когда лезвие пронзило его плоть. Он наблюдал, как человек с жесткими, бесстрастными глазами, похожими на осколки стекла, слизывает кровь, выступившую из его ран, и мурашки побежали по коже между рубцами, когда он провел скальпелем по грудной клетке Джеймса. Руки Джеймса были привязаны к его ногам, левое предплечье к левой голени, а правое предплечье - к правой голени, так что он был распростерт на кровати с поднятыми ногами и обнаженными гениталиями. Замысловатая серия узлов начиналась на его запястьях и лодыжках, и доходила до локтей и коленей. Положение было болезненным, ограничивающим гибкость Джеймса и частично нарушающим кровообращение в его руках. Но Джеймс не возражал. У него бывало и похуже.

- Как мне тебя называть?

- Смерть, - мелодраматично ответил мужчина, слизывая кровь Джеймса со скальпеля.

- Нет, серьезно. Как тебя зовут?

- Я не скажу тебе своего имени.

- Ладно. Какое это имеет значение... Отлично. Я буду называть тебя просто "сэр".

- Зови меня Смерть.

- Я не буду звать тебя Смертью. Я даже не могу сказать это с невозмутимым видом, сэр. Tебе нужно хорошее имя доминанта. Ты любишь кровь. Как насчет "Ищейки"?

Мужчина сделал паузу.

- Мне это нравится. Ты уверен, что это не банально?

Джеймс нахмурился.

- Банальнее Cмерти? Нет, думаю, что это идеально. А теперь сделай мне больнее, Ищейка, сэр!

Ищейка улыбнулся и вернулся к работе. Он взял кожаный ремень, которым точил бритву, и ударил им Джеймса по лицу, разбив губу и открыв огромную рану на щеке. Он снова и снова бил Джеймса ремнем, рассекая его щеку и разбрызгивая кровь по полу, пока розовая мышечная ткань и белая кость не стали видны сквозь расширяющийся разрез под его скулой.

Джеймс почти сразу почувствовал, как адреналин, серотонин и окситоцин начали выделяться из его гипофиза. Однако это был не опьяняющий поток дофамина и эндорфинов, которого он жаждал. Это потребовало бы гораздо большей боли, но это было начало. Он наблюдал, как Ищейка взял терку для сыра - замечательный изврат - и начал медленно снимать кожу с груди Джеймса, разрезая сосок и почти полностью срезая его. Ощущение было райским. Джеймс парил высоко в облаке морфиноподобных эндорфинов, когда человек, которого он окрестил Ищейкой, поднял один из пальцев Джеймса, сделал скальпелем надрез у основания, а затем начал сдирать кожу, сворачивая еe, как будто снимал презерватив. Боль была почти невыносимой.

Мужчина посмотрел ему в глаза, изучая выражение лица Джеймса, как будто наблюдал за насекомым под микроскопом, положив палец Джеймса в рот и похотливо посасывая окровавленный обрубок. Джеймс вздрогнул, а затем хихикнул, размышляя о том, насколько уместно имя, которое он дал своему мучителю. Он попал в самую точку, черт возьми. Этот человек был абсолютным обжорой крови, точно так же, как Джеймс был шлюхой, жаждущей боли.

Джеймсу нужна была эта... эта агония... восторженный экстаз физической муки. Ни одно лекарство, которое он когда-либо находил, не удовлетворяло его так, как те, которые его организм естественным образом выделял, когда его доводили до предела и выходили за пределы. Он чувствовал себя по-настоящему живым только тогда, когда его чувства кричали от боли. Именно тогда он преодолевал это серое, банальное, безвкусное существование ради света, цвета, текстуры и безумных ощущений. Что Джеймсу было трудно представить, так это то, что садисты получали от этого. Что Ищейка получил, пытая его?

Весь этот опыт был предоставлен Джеймсу. Он получил выброс эндорфина, когда боль превратилась в удовольствие в раскаленном добела взрыве ошеломляющих физических ощущений. Ищейка ничего не чувствовал ни через скальпель, ни через кожаный ремень, ни даже через флоггер с колючей проволокой. Пока серийный убийца-садист работал над плотью Джеймса, отправляя его в некое жидкое блаженство за пределами подпространства, Джеймс смотрел на сложные выражения на лице Ищейки, гадая, о чем он, должно быть, думает. Джеймс мог видеть эрекцию, выступающую из залитых кровью докеров мужчины, но он не мог этого понять. Для Джеймса лезвие, рассекающее его сосок и сдирающее кожу с груди и живота, как будто чистящее апельсин, было чистейшим экстазом, превосходящим оргазм или искусственную эйфорию от опиатов или барбитуратов. Каждый разрез лезвия по его плоти был подобен переживанию целой жизни, полной радостей и страданий, в один острый, как бритва, момент.

Но у лезвия не было нервных окончаний, чтобы почувствовать его проникновение в тело Джеймса. Онo никоим образом не былo связанo с нервной системой Ищейки. Oн не мог почувствовать ощущения от лезвия, когда оно вскрыло мошонку Джеймса так, что его яички выпали из мешка, как устрицы, вынутые из раковин, и повисли у него между ног на маленьких извилистых связках нервов и сухожилий. Он не мог почувствовать, как мышцы сфинктера Джеймса сжались вокруг лезвия, когда оно скользнуло в его задний проход и вынуло сердцевину из его задницы, как недоеденный грейпфрут. Он мог слышать крики Джеймса. Он мог наблюдать, как Джеймс дрожит и бьется в конвульсиях, его глаза остекленели в наркотическом восторге, когда эндорфины заставили его воспарить. Почувствовать, как кровь омывает его руки или забрызгивает лицо, когда брызжет из открытых артерий. Но он мог только гадать о том, что чувствовал Джеймс, даже когда Джеймс задавался вопросом о мыслях и эмоциях, движущих этим садистским монстром.

Никакое ощущение, которое могло бы вызвать тело, не было более всепоглощающим, более ошеломляющим, чем ощущение острого лезвия, проходящего сквозь кожу и мышечную ткань. Ничто не сравнится с предвкушением непристойной