Аня и другие рассказы - Евдокия Нагродская

За самоваром

Женя вернулась от всенощной, зажгла лампадку перед образом и набожно перекрестилась.

— Марфуша, ставь самовар! — крикнула она веселым голосом.

Лицо у Жени сегодня праздничное. Завтра «престол» в родном селе, и этот день она привыкла чтить и праздновать.

Она купила закуски, сладкого, велела поставить самовар, и они вместе с Марфушей посвятят этот день воспоминаниям. Марфуша ее землячка.

Сегодняшний день Женя проведет по-хорошему, в свое удовольствие. Женя целые три рубля дала дворникам, чтобы они всем посетителям говорили, что она уехала к тетке.

Она, собственно, собиралась на Пороховые к тетке, но погода такая отчаянная: пурга, вьюга и мороз пятнадцать градусов.

К тетке она съездит потом.

Она не чувствует особенной привязанности к этой тетке, их связывает «интерес».

Женя и тетка хотят открыть чайную. Это они решили еще три года назад.

У тетки домик свой, а Женя должна войти в компанию с пятьюстами рублями.

У нее уже есть четыреста с лишком, и счастливое время близко, но деньги ужасно трудно копить. Ах, как трудно! Расходов бездна: туалеты, извозчики, иногда билеты в театр… А это самое родное село, мало ли туда уходит… Правда, у нее нет родителей, но есть семья брата, чуть не в дюжину ртов; пишут жалобно — как тут откажешь?

Глупые, они не понимают, что, если чайная хорошо пойдет, так и им будет лучше: она возьмет к себе одну из племянниц в помощницы или мальчишку в половые…

Поскорей бы настало это счастливое время!

Ей уже представляется в мечтах чистая чайная, столики под пестрыми скатертями — белые нельзя: очень марко, не напасешься… стойка с самоваром, посудой, закуской, и сама Женя за стойкой… хозяйка… пишет счета… Хозяйка… и не какая-нибудь грязная, неуклюжая баба, а она, Женя, хорошенькая, стройная, в модной прическе и красивом белом передничке с кружевами…

О, к ней в чайную будет ходить чистая публика! Уж она будет стараться, чтобы было прилично, по-семейному… дело пойдет хорошо — место бойкое. Чайная на углу вон как торгует, а какая чайная — грязная яма, а у нее будет вроде кафе… Все пойдут: и купцы, и приказчики, и служащие на заводе… и, кто знает, может быть, она и замуж выйдет… разве мало было случаев?

А какой она будет хорошей женой! На мужчин других она никогда и не взглянет. Да провались они все, черти!

Женя даже плюнула, что в ее светлую мечту о чайной вдруг проскользнула такая гадость, как «мужчины».

— Евгения Кузьминишна, а тут опять барыня из пятьдесят второго номера приходила, — прерывает Марфа Женины мечты.

— Ах, ну чего ей надо? — с некоторой досадой говорит Женя.

— А почем я знаю. Скучно, должно быть. Прислуга Семенихи-то, у которой она комнату сымает, говорит, что как ейный муж денег ей пришлет, она это по театрам, гостей назовет — разливное море… а как все растранжирит, так лежит на диване, папиросы курит и листок читает.

— Ну в гости бы пошла что ли — замечает Женя, заваривая чай.

— А у ей знакомых нет, она из провинции. А эти-то, что к ней ходят выпить да закусить, рази они к себе позовут, — самая что ни есть мелкая публика: она на ахтерку учится, так это ее товарки да молодые парнишки. Я уж говорила прислуге-то: ваша вон — замужняя и надворного советника жена, что же это она себе другой компании не найдет, акромя нашей, — нехорошо… ну, какой гость вдруг застанет… Нехорошо.

— Конечно, совсем нехорошо: и ей конфуз, и мне неудобно. А ты вот что…

Но Женя не успела окончить: в кухне раздались шаги и женские голоса.

Один голос резко и быстро что-то говорил по-французски с грубыми ошибками и отчаянным произношением:

— Je vous assure c’est trés interessant — la «Психологи» des ces femmes la[8].

Другой голос, низкий, с более правильным произношением, произносит робко:

— Mais si quelq’un nous voit?[9]

— Душечка, будьте выше этого, — отвечает первый голос.

И перед растерянной Женей предстали две женские фигуры.

Та, которой принадлежит резкий голос, — дама лет тридцати пяти, очень худощавая, с длинным, сильно накрашенным лицом и с горой локонов на лбу. На ней пестрый японский киримон, и ее желтая шея торчит из ворота, как ручка контрабаса, на ее груди блестит брошка с фальшивыми камнями.

Другая особа — светлая блондинка, полная, небольшого роста, с бледным и одутловатым лицом, маленьким круглым носиком и красноватыми пятнами вместо бровей.

Она оглядывает комнату с брезгливым любопытством и некоторым страхом. Заметив лампадку перед образом, она еще выше поднимает пятна, заменяющие ей брови.

— Мы к вам, душечка! Вот позвольте вас познакомить: моя подруга по драматическим курсам, дочь генерала, Надежда Ивановна Кир…

— Pas de nous, pas de nons[10]… — со страхом восклицает барышня.

— Bon, bon, ma chère[11]… — успокоительно говорит дама в киримоне. — Надежда Ивановна готовится в оперу: у нее прелестный голос, она учится у нас сценическому искусству!.. А, у вас самовар… Ну, угощайте же нас, душечка.

— Ах, пожалуйста, пожалуйста, — заторопилась Женя, — сейчас, сию минуту налью.

Она захлопотала у самовара и, желая быть любезной хозяйкой, поспешила завести разговор.

— У меня тоже была одна подруга, — обратилась она к блондинке, — на шансонетку училась, так, говорит, очень трудно.

— Да, приходится много упражняться, но я готовлюсь в оперу, это еще труднее, — с некоторым страхом смотрит блондинка на Женю.

— Я очень люблю оперу, только билеты достать трудно.

— У нас с папой абонемент.

— Вы при родителях живете?

— С отцом, моя мать умерла.

— Да? — с сожалением протягивает Женя. — Очень это грустно потерять мамашу. А сестрицы и братцы у вас есть?

— Ну что это за разговор, mesdames! — восклицает дама в киримоне. — Точно мы в гостиной сидим. Я, Евгения Ивановна, pardon, Кузьминишна, я затащила к вам Nadine… я так много рассказывала ей о вас… расскажите нам, душечка, что-нибудь из вашей жизни, из ваших приключений.

— Что же я буду рассказывать? — слегка краснеет Женя. — Какой же интерес вам в моей жизни?

— Дорогая, ваша жизнь полна приключений, случайностей, нам бы хотелось послушать вашу историю, знать ваши чувства, мысли, — это так интересно!

Женя как-то сжимается и довольно сухо произносит:

— Ничего даже нет интересного в моей жизни, да и вон они — барышня, и совсем им этого нечего слушать.

— Душечка, я вас понимаю. Ах, как я вас понимаю, вам приходится выносить столько презрения от этих так называемых «порядочных» женщин, что вы, конечно, не доверяете нам. Женя, позвольте мне называть вас Женей, я столько страдала в жизни, я столько видела гнета, тупости, узкости в женщинах вообще, что я глубоко презираю их. Вы сбросили с себя ярмо женщины, и я протягиваю вам руку! Я широко смотрю на вещи. Я сама ненавижу всякие цепи! Да, я имела достаточно храбрости, чтобы вырваться из провинциального болота, смело сказав: «Я не хочу здесь жить вашей тупой, однообразной жизнью! Мне нет дела до ваших глупых приличий! Я презираю вас!»

Мой муж, родственники — все пришли в ужас!.. Вы думаете, у нас в Загонске меня не считают погибшей женщиной только потому, что я не хочу штопать чулки и стряпать, что я рвусь к жизни и свету, что я ушла на сцену? О, сцена — моя жизнь! Я, как Нора, бросила даже детей! Я всем сказала: «Бросайте в меня грязью, мелкие глупые людишки, но я не изменю своему призванию, я сознаю свой талант…» Вы знаете, когда я играла Нору, мужчины рыдали. Да, я сказала, что не хочу гнета, я бросила мужа — и пошла на сцену!

— Да, мужья плохие попадаются: вот дядя покойник, бывало, выпьет, так уже тетка бежит и у соседей прячется… мой папаша тоже пил, — со вздохом прибавляет Женя.

— Ах, душечка, лучше бы пил! Пьянство — это тоже протест своего рода! Я знала одного актера… мы ему поднесли портсигар — и он тоже сказал мне: «Благословляю вас, вторая Комиссаржевская, идите — Ибсен ждет вас». Да, так вот этот артист — пил, но его запой был протестом. «Я протестую! — говорил он. — И вы, чуткая, должны понять это!» Нет, муж на протест неспособен — где ему: ходит в свою гимназию, дает уроки, а дома тетрадки поправляет… Да, душечка, вы тоже протестуете! Чем все наши дамы лучше вас? Ну скажите, что такое брак? Узаконенный разврат! Жены — это законные содержанки своих мужей! Вы, вы — выше их! Вы — свободны в своем выборе!

Женя с удивлением взглядывает на даму в киримоне, но возразить не решается, а дама почти истерически взвизгивает:

— Мужчины — подлецы!

— Вот это — правда, — соглашается Женя.

— Мы, женщины, должны быть мстительницами за наше порабощение! За наше унижение… Вы, Женя, должны понять, что такая женщина, как я, не может не сочувствовать вам. Я — не тупоумная самка; я — страстная, тонкая натура, и вы должны видеть во мне сестру и друга! Я понимаю, через какую вы драму прошли… вас соблазнил негодяй…