Чикита - Антонио Орландо Родригес

нескольким городам Соединенных Штатов.

В одной из заметок имелся портрет, и, хотя рисовал его отнюдь не да Винчи, Чикита поняла, что мать и Канделария нисколько не преувеличивали, расхваливая внешность Алексея. Русский царевич был мужчина статный. Хоть куда, как говорится.

За ужином Чикита сидела против отца и смотрела, как он, почтенный седовласый кабальеро с несколько отвисшими щеками, поедает суп. Она вдруг испытала прилив нежности к нему, остававшемуся преданным жене, которая годами мысленно изменяла ему с князем. И невольно задалась неприятным вопросом: смирится ли Игнасио Сенда со вдовством или женится снова?

На следующий день явилась Канделария проведать крестницу и узнать, как та справляется с новыми обязанностями. Она ожидала обнаружить сумятицу, но дом оказался таким же убранным и чистым, как при жизни Сирении. По обычаю молчаливая и угрюмая, Рустика прекрасно все обустроила. Сколько ни старалась, Канделария не обнаружила ни пылинки на мебели, ни криво висящей картины. Даже поданный кофе, признала она сквозь зубы, был отменно хорош.

Чикита показала ей «бесшумную» швейную машинку «Уилкокс и Гиббс», приобретенную по настоянию Мингиной внучки.

— У Рустики золотые руки, крестная. Она шьет мне платье лучше, чем от «Дома Блонше».

— Остерегайся, дитя мое, негры — они ведь нахальные, — услышала она в ответ. — Дай им палец, и, не успеешь оглянуться, откусят руку.

Чикита пропустила замечание мимо ушей. Прежде теплые отношения с крестной теперь стали ее тяготить. Общество Канделарии вызывало у нее противоречивые чувства, и она старалась его избегать. Ей не нравилось, что после смерти Сирении крестная стала чересчур тратиться на наряды и духи. Как будто, смирившись было с участью старой девы, она вдруг вновь обрела надежду и не желала упустить шанс найти мужа.

Чикита не располагала доказательствами, но подозревала, что отец захаживает к Канделе не только затем, чтобы следить за ее желудочными хворями и прописывать пилюли, и перспектива превращения крестной матери в мачеху ее вовсе не радовала. Против Канделы лично она ничего не имела — та была доброй, порядочной женщиной и любила Сирению как родную сестру, — но представить ее на материнском месте Чикита не могла. Кто знает, как давно она на него нацелилась?

«Не будь такой эгоисткой, — написал Чиките Хувеналь, единственный, с кем она осмелилась поделиться опасениями. — Отец имеет право на новое счастье». Язвительный ответ Чикиты не заставил себя ждать: «Действительно, как же это я запамятовала, что в нашей семье все имеют право на счастье. Все, кроме меня. Только я вынуждена довольствоваться оставшимися крохами».

Смерть Игнасио Сенды в июне 1895 года положила конец ее беспокойству. Он погиб в результате одного из тех глупых и нелепых эпизодов насилия, которые сам яро осуждал как проявление звериного в человеческой природе. «Трагическая случайность», — написала Чикита Хувеналю. Вскоре из Парижа пришла лаконичная ответная телеграмма: «Не случайность. Убийство».

Виновата так или иначе была война.

Как и предсказывал доктор Сенда, вновь разразилась революция. 24 февраля 1895 года восстание началось в Байре, селении неподалеку от Сантьяго-де-Куба. Предполагалось, что одновременно оно произойдет и в Матансасе, но задуманное обернулось провалом. Все пошло насмарку из-за предательства. Испанцы изловили часть повстанцев, а остальные сдались сами, уповая на декрет о помиловании.

Через несколько дней мулат Антонио Масео, Бронзовый Титан Десятилетней войны, высадился со сподвижниками на побережье провинции Орьенте, чтобы возглавить отряд повстанческих войск. Другим отрядом командовал Максимо Гомес, еще один герой великой войны, уроженец Доминиканской Республики, тощий старик с козлиной бородкой, склонный ввязываться в споры и насаждать свою волю. Оба ветерана готовы были любой ценой завоевать независимость Кубы. Масео первым делом приказал своим офицерам немедленно вешать любого эмиссара, подобравшегося к лагерю с предложением мира, а Гомес, со своей стороны, велел сжигать дотла все владения тех, кто выказывал враждебность или безразличие к революции.

Через пару месяцев число восставших возросло до многих тысяч, и Масео (по кличке Лев) с Гомесом (по кличке Лис) начали продвигаться на запад острова. Их цель состояла в том, чтобы воспрепятствовать укреплению испанцев в Матансасе, Гаване и Пинар-дель-Рио. Так случилось во время первой войны, и тогда колонизаторы победили за счет богатств, выжатых из этих западных провинций. Стратегия мамби была проста и укладывалась в одно слово: огонь. Где бы они ни проходили, горели тростниковые поля, сахарные заводы, усадьбы, форты и вокзалы. Испания выслала тридцатитысячную армию для усиления позиций на Кубе, но революция неумолимо шагала вперед.

За две недели до гибели Игнасио Сенды войска Гомеса вошли в провинцию Лас-Вильяс и напали на испанский конвой, сопровождавший состав с продовольствием. Новость о том, что в ожесточенной схватке с многочисленными потерями с обеих сторон повстанцы победили, разнеслась по всему Матансасу. Люди выказывали воодушевление, ярость, страх, равнодушие и даже скуку, но и сторонники независимости, и противники сходились во мнении, что партизаны вот-вот доберутся и до их провинции.

На улице старались не говорить о войне, но за закрытыми дверями только и пересудов было, что о ней. Многие утверждали, что Матансас более других областей пострадает от кровожадных поджигателей. Ходили слухи, будто Гомес и Масео намереваются наказать здешних помещиков за то, что в прошлую войну те не стали на сторону независимости из страха потерять сахарные плантации и рабов.

Несчастный случай (по мнению Чикиты) — или убийство (по словам Хувеналя) — произошел вечером, когда доктор Сенда, Румальдо, Мундо и Чикита заканчивали ужинать. Рустика только что подала им молочный пудинг с корицей, и главной темой беседы было, разумеется, положение дел на острове. Смакуя десерт, Сенда обменивались сплетнями, связанными в основном с вожаками партизан. Бедняга Хосе Марти! Сколько трудов ему стоило перебороть разных негодяев и организовать-таки восстание, и в первом же сражении его убили! Зачем только он полез на коня и ухватился за оружие? Он ведь был в этом не мастак. Человек мыслящий, визионер, душа революции, но не солдат. Видимо, хотел доказать старым мамби, что он мужчина не хуже их, и покончить с их вечными издевками. Так или иначе, великого человека лишилась Куба. А, кстати, правда ли, что тело Масео обезображено двадцатью шрамами от боевых ран? И что однажды он едва не убил художника, который изобразил его чересчур черным? А патриарх Гомес и впрямь такой высокомерный деспот, как утверждают? Может, оно и правда, может, и навет, но никто не оспаривает его искусство загонять в засаду и уничтожать испанских солдат. Лев и Лис совсем приперли к стенке генерал-губернатора Кубы Мартинеса Кампоса, который не мог справиться с полыхающим островом. Но самый свежий слух касался