Воровская правда - Евгений Сухов

Было ясно, что мужики готовы дорого продать свою жизнь.

— Ну что, гады, смерти захотели? Подходи! Подходи! Мигом кишки выпустим!!

Неожиданно завыла сирена. Ее вой больно ударил по барабанным перепонкам, перекрыл голоса дерущихся, заглушил истошный лай сторожевых собак, давно почуявших неладное. Завывание сирены напомнило, что, кроме ссученных и блатных, существуют еще холодное Заполярье, хозяин зоны, а также охрана с оружием и суровые лагерные порядки.

В барак ворвались десятка три красноармейцев с собаками. Псы яростно рычали, хрипели, натягивая поводки, бросались на обезумевших от страшного ночного побоища, окровавленных, обессиленных людей. Было очевидно, что псы не успокоятся до тех пор, пока не порвут кого-нибудь из арестантов.

— Всем стоять! — заорал молоденький офицер Марусев, выпуская в потолок барака длинную автоматную очередь.

Этот парень за два года службы в заполярных лагерях повидал мертвецов побольше, чем иной кладбищенский сторож. Ему неоднократно приходилось участвовать в поисках беглых зэков. Марусеву доводилось находить побегушников среди сопок — он обнаруживал их скрюченными, словно они были в утробе матери, изъеденными комарами, умершими от истощения. Случалось спускать на них собак, и псы пировали их кровавыми телами. Таких беглецов-неудачников на памяти Марусева было немало. Особенно впечатляли весенние погребения: зимой трупы умерших от болезней и непосильного труда, погибших в побегах и драках просто складывали в мерзлые штабеля, словно поленницы дров, а весной, с наступлением тепла, хоронили в больших общих могилах. Но то, что командир взвода увидел сейчас, потрясло даже его: на полу, в море крови, лежали десятки искромсанных ножами трупов, стонали раненые, хрипели и бились в предсмертных судорогах те, кому помочь было уже невозможно. А в дальнем углу барака, невзирая на появление лагерной охраны, заключенные продолжали яростно резать друг друга.

— Бросить ножи!! Или спускаю собак!

Неожиданно для самого Марусева его команда была услышана. Зэки замерли — как в немом кино, когда механик останавливает ленту.

— Бросай ножи, воры! — распорядился Беспалый. — У этого парня мозгов не больше, чем у крысы, еще начнет палить. А со Шмелем мы потом сочтемся.

И он первым бросил тесак на дощатый пол. Со звоном попадали на пол ножи других бойцов. Последним расстался с оружием Шмель.

— Собрать тесаки, — скомандовал солдатам Марусев.

По его суровому взгляду было понятно, что он предпочел бы не разводить зэков по баракам, а спустить на них овчарок. Для комвзвода среди участников кровавого побоища не было ни правых, ни виновных. За два года службы Марусев так и не сумел распознавать жиганов и уркачей — для него заключенные все до единого представлялись массой безликих существ в черых бушлатах.

— Если кто из вас посмеет дернуться, первым спускаю Абрека, — показал Марусев взглядом на могучего лохматого пса. Среди заключенных об этой кавказской овчарке ходили печальные рассказы — за последние полгода Абрек порвал насмерть трех побегушников. Четвертого зэка пес загрыз прямо на территории лагеря, не простив ему того, что парень однажды швырнул в него камнем. Своими повадками Абрек больше напоминал волка, чем овчарку, — никто никогда не слышал, чтобы пес лаял, а его глухое и злобное рычание заставляло трепетать самых хладнокровных зэков.

— Блатные, за мной! — скомандовал угрожающим тоном Марусев. — А ты со своими людьми, — обратился офицер к Шмелю, — вытащи раненых и убитых из барака… Раненых отправить в санчасть. Погибших будем хоронить завтра.

* * *

Леватый ходил мрачнее тучи.

За три долгих года службы ему наскучила северная экзотика. Он устал от полярных ночей, каждая из которых длится по полгода; ему осточертело душное лето с незаходящим солнцем, когда его немеркнущий свет настолько ярок, что, казалось, проникает даже в мозг. Это было тяжким испытанием. Леватый соскучился по городской толчее и предпочел бы шумную тесноту самой захудалой городской пивнушки своему необъятному северному хозяйству и огромной власти над людьми. Недавно, совсем неожиданно, у него появился шанс не только покинуть опостылевшие места, но даже перевестись служить в Москву. Старые знакомые сообщили ему по секрету, что в Заполярье планируется строительство множества новых зон, и он со своим опытом может пригодиться в центральном аппарате, где должен будет координировать работу по созданию целой сети лагерей.

Такую же перспективу ему обещал в секретной депеше и Герман Юрьевич Веселовский. Однако Веселовский поставил два условия: первое заключалось в том, чтобы Леватый установил железный порядок во вверенной ему зоне, а второе — чтобы в ближайшие полгода он сумел избежать любых ЧП. Теперь Леватый понимал, что ему не удалось выполнить ни того, ни другого и судьба обещает ему одно: загнуться на Севере лет через пять, в одну из полярных ночей, от тоски, безделья и очередного продолжительного запоя.

Сначала Леватый подумал было о том, чтобы скрыть от Москвы полсотни трупов. Погибших можно списать на мор, который каждый год с большей или меньшей силой свирепствовал в лагерях Заполярья. Но, поразмыслив, он решил отказаться от этой затеи, предположив, что за такую убыль рабочей силы он может быть не только изгнан со службы, но и помещен в барак на собственной зоне в качестве узника.

Поганое настроение Леватого усугублялось тяжелейшим похмельем, а выпитая накануне брага застряла у него в горле препротивнейшей тошнотой. Начальник зоны весь день страдал от головной боли и изрыгал на подчиненных густые облака перегара.

Перво-наперво Леватый вызвал к себе Беспалого, в котором теперь видел главный источник всех своих бед.

— Ты, гражданин начальник, волком на меня не смотри! — поймав на себе злобный взгляд Леватого, процедил Беспалый. — Ты ведь сам мне руки развязал, а сворачивать на полпути я не привык. А потом, если бы мы не перерезали этих сук вчерашней ночью, то на следующий день они перекололи бы всех нас. Или ты не знаешь наших порядков, гражданин начальник? Мы волки, и если в стае кто-то захромает, то остальные сородичи обязаны разорвать его на куски. Только так можно сохранить стаю.

— За все, что здесь происходит, отвечаю я! И какое, по-твоему, мне следует искать объяснение трем десяткам трупов?! Ты учти, если меня отсюда уберут, тогда и тебе каюк! Я тоже никогда ничего не прощаю и не забываю, особенно если моя служба пойдет наперекосяк из-за глупости одного паршивого зэка.

— А ты на меня не лай, начальник, я тебе не сявка! Я смотрящий! И навел здесь такой порядок, какого ты не сумел обеспечить. А как ты знаешь, любой порядок требует жертв. Прирезанные суки будут хорошим примером для тех, кто надумает бузить.

В кабинете начальника лагеря на несколько минут воцарилась мрачная тишина. На сей раз Леватый не предложил своему гостю даже воды, и это было дурным знаком.

— И что ты посоветуешь мне делать, когда твой друг Веселовский пригонит сюда инспекцию? — поинтересовался Леватый.

Беспалый криво усмехнулся. Он по-прежнему находился под впечатлением событий прошедшей ночи, а память цепко хранила ощущение, когда сжатый в руке нож с легкостью распорол живую плоть, как будто провалился в пустоту. Теперь он отчетливо понимал, что начальник зоны ему не опасен: самое большее, на что он способен, — это капризно кривить губы и изображать из себя обманутого.

— Что тебе посоветовать, гражданин начальник? — задумчиво протянул Беспалый. И, улыбнувшись, произнес холодно: — Вешаться!

Беспалый, не прощаясь, поднялся со стула, широко распахнул дверь и, насвистывая легкий мотивчик, как ни в чем не бывало вышел в коридор.

Отныне он стал здесь настоящим хозяином, и разве что солдаты-первогодки, еще не успевшие разобраться в лагерной иерархии, не отдавали ему честь. Пока…

* * *

Худшее случилось через месяц, когда в Печорск приехал товарищ Веселовский в сопровождении нескольких офицеров и двух десятков солдат охраны. Уполномоченный Центра уверенно расхаживал по территории зоны, и если бы не знать, что это один из самых влиятельных людей в советской системе исправительно-трудовых лагерей, то можно было бы подумать, что это новоявленный пахан. Веселовский словно врос в свою тельняшку, и она подходила ему так же, как иному блатарю золотая фикса.

С Беспалым Веселовский пожелал встретиться наедине. Небольшая каморка, обитая крепкими сосновыми досками, которую на зоне называли «красным уголком», была прокурена насквозь — табачный дым, казалось, въелся не только в стены и потолок, но даже в стекла, за которыми был виден унылый лагерный пейзаж.

Веселовский с силой вмял в жестяную банку недокуренную папиросу, и та, пыхнув дымом в последний раз, погасла под его крепкими пальцами.