Похвала тени - Дзюнъитиро Танидзаки

– Да, да, это ее карточка… А из вещей вашей матушки… – добавила старая О-Рито, словно вспомнив еще о чем-то, – было еще кото… Наша мать очень его берегла, говорила, что это память от дочки, живущей в Осаке. Давно мы это кото не доставали, не знаю, цело ли…

Кото хранилось где-то в кладовке, на чердаке. Цумура решил дождаться, пока с поля вернется Ёсимацу и достанет инструмент с чердака, а сам тем временем пообедал в харчевне по соседству. Вернувшись в дом, он помог Ёсимацу с женой перенести на веранду, где было посветлей, тяжелый сверток, весь покрытый густым слоем пыли.

Странно было видеть такую великолепную вещь в скромном крестьянском доме… Из-под выцветшей от времени шелковой покрышки появилось старое, но богато декорированное рисунком, покрытое лаком кото, длиной в шесть сяку. Рисунок украшал почти весь корпус, только возле колков, под струнами, лак оставался гладким. Так называемые «берега» [100] по обоим концам корпуса изображали пейзажи залива Сумиёси, с одного конца – храмовые ворота и круто изогнутый мостик на фоне сосен, на другом – высокий каменный фонарь, искривленные ветром сосны и волны, набегающие на берег. Вокруг «моря» и «драконьих рогов» вились целые стаи чаек, а под «камышовой тканью» и «дубовым листком» смутно просвечивали пятицветные облака и фигура небесной феи. Дерево павлонии, из которого был изготовлен корпус, потемнело от времени, чуть потускневший лак и краски рисунка ласкали глаз изысканным, приглушенным цветом.

Отряхнув пыль, Цумура внимательно рассмотрел узор на покрышке из ткани «сиодзэ» – тяжелого шелка с рельефными горизонтальными линиями, – когда-то, очевидно, темно-синего цвета. С наружной стороны в верхней части виднелся герб – белый цветок махровой сливы [101] на красном фоне, а пониже – китайская красавица играла на кото в высокой башне. На столбах башни виднелись две симметрично расположенные надписи: «Она играет лунной ночью на многострунной цитре…» и «Исчезают вдали печальные, чистые звуки…» Рисунок на изнанке изображал вереницу летящих гусей на фоне луны, рядом можно было прочесть стихотворение:

Почудилось мне,то диких гусей вереницалетит в облаках –стройный ряд колков протянулсямеж тугими струнами цитры…

Цветок сливы… У семьи Цумуры герб был совсем другой. Может быть, то был герб приемных родителей матери или даже заведения в Симмати. Наверное, когда она вышла замуж, ей больше не понадобился этот инструмент – напоминание о днях, проведенных в Симмати, – и она отослала его домой, в деревню. Или, может быть, в семье была девушка на выданье, для которой старуха мать получила кото от младшей дочери. А может быть, мать Цумуры до самой смерти не расставалась с этим кото и завещала переслать его в родной дом после своей кончины. Но старая О-Рито и ее сын с женой ничего не знали об этом. Было, кажется, какое-то письмо, где что-то говорилось на этот счет, но оно затерялось… Они помнили только, как старшие говорили, что инструмент принадлежал «той, кого мы отправили в Осаку».

Тут же, в маленьком ящичке, лежали все дополнения, колки и плектры. Колки, изготовленные из темного твердого дерева, были покрыты лаком и украшены узором, изображавшим сливу, сосну и бамбук. Плектры выглядели изношенными от долгого употребления. Взволнованный при мысли, что мать надевала их на свои тонкие пальцы, Цумура не мог удержаться, чтобы не попытаться натянуть один из них на свой мизинец. Перед его глазами снова мелькнуло видение детства – изящная женщина, исполняющая мелодию «Зов лисы» в сопровождении учителя… Может быть, то была вовсе не его мать, и кото звучало тогда, конечно, совсем другое, но и на этом кото, лежавшем сейчас перед его глазами, она тоже, конечно, не раз играла, когда пела ту песню. И Цумура решил привести инструмент в порядок, чтобы в годовщину смерти матери кто-нибудь из музыкантов исполнил «Зов лисы» под аккомпанемент этих струн…

Что касается маленького храма Инари в саду, то божество это считалось покровителем семьи на протяжении нескольких поколений, поэтому молодые супруги подтвердили все, что было написано об этом в письме. Вот только, сейчас никто уже не умел вызывать лису. Ребенком Ёсимацу слышал, что дед обладал этим искусством, но в один прекрасный день Белая Лиса, Мёбу-но-син, перестала являться на его зов, и теперь сохранилась только старая лисья нора в тени дуба позади храма. Они повели Цумуру к этому месту – у входа в нору уныло висела священная соломенная веревка [102].

* * *

Все эти события относились к тому времени, когда скончалась бабка Цумуры, иными словами, случились за два-три года до того, как он рассказал мне о них, пока мы сидели на камнях в Миятаки. Старая О-Рито и ее дети были теми «родственниками в деревне Кудзу», о которых он писал мне в Токио. О-Рито была старшей сестрой его матери, то есть теткой Цумуры по материнской линии, ее семья была родней его матери, и с этого времени Цумура поддерживал с ними связь. Больше того, он помог им деньгами, построил для своей тетки отдельный маленький флигелек, расширил мастерскую, где изготовляли бумагу, так что семейство Комбу смогло теперь заниматься своим скромным кустарным промыслом гораздо успешнее.

VI. Сионоха

– Так зачем же все-таки ты приехал? – спросил я, когда рассказ Цумуры дошел до этого места. – У тебя какое-то дело, что ли, к этой твоей тетушке?

– Нет, я должен еще кое-что тебе рассказать…

Стало уже так темно, что глаз едва различал белую пену в стремительном потоке у наших ног, но все же я заметил, что при этих словах Цумура слегка смутился.

– Я уже говорил тебе, что, когда в первый раз подошел к ограде тетушкиного дома, я увидел там девушку, она вымачивала в воде бумагу…

– И что же?

– Эта девушка… Понимаешь, она внучка другой моей тетки, покойной тети О-Эй. Она жила тогда в семье Комбу, пришла помогать в работе… – Голос Цумуры звучал все более смущенно. – Я уже говорил, это настоящая деревенская девушка, никакая не красавица… В такой холод ей все время приходится иметь дело с водой, поэтому руки и ноги у нее совсем загрубели. Но мне, наверное, вспомнились те слова из письма, и, когда я увидел ее мокрые, красные руки, она удивительно мне понравилась. И знаешь, лицом она почему-то напоминает мне фотографию матери. Конечно, с виду она простенькая служанка, тут уж ничего не поделаешь, сказывается окружение, в котором она росла, но, может быть, если ее немного пошлифовать, она станет еще больше похожа на мою мать…

– Конечно. Так это и есть твой «барабанчик Хацунэ»?

– Да… Послушай, как твое мнение? Я хочу жениться на этой девушке.

Ее звали О-Васа. Дочь тетушки О-Эй вышла замуж за некоего Исиду, крестьянина из соседней деревни Касиваги, там родилась О-Васа. Жили бедно, и, когда девочка окончила начальную школу, ее отдали в услужение в городок Годзё, но семнадцати лет она взяла расчет и вернулась в деревню, потому что дома понадобились рабочие руки. С тех пор она помогала семье, работая в поле, но с наступлением зимы, когда кончаются полевые работы, ее посылают к родственникам, в дом Комбу, помогать при изготовлении бумаги. Вот и теперь она должна скоро снова быть здесь, но покамест, наверное, еще дома… Поэтому Цумура решил сперва посоветоваться с тетушкой О-Рито и четой Ёсимацу, и, если они одобрят его намерения, девушку срочно вызовут или он сам отправится в деревню Касиваги, к ее родителям..

– Значит, если все пойдет гладко, я тоже увижу О-Васу-сан?

– Конечно. Оттого я и пригласил тебя в эту поездку, что хотел познакомить с О-Васой, услыхать твое мнение… Понимаешь, слишком уж в разной обстановке мы выросли… Допустим, мы поженимся, но будем ли счастливы в конечном итоге? Я все-таки немножко тревожусь на этот счет. Нет, конечно, я уверен, все будет хорошо, но все же…

…А я все же встал с этих прибрежных камней и увлек за собой Цумуру. Было уже совсем темно, когда, наняв рикшу, мы вернулись в Кудзу, в дом Комбу, где условились провести эту ночь. Не буду описывать впечатление, которое произвели на меня тетушка О-Рито, вся ее семья, их жилище и мастерская, где изготовляли бумагу, – получилось бы слишком длинно, к тому же кое о чем я уже писал, так что незачем повторяться. Упомяну лишь то, что запечатлелось в памяти особенно ярко. Во-первых, тогда там еще не было электричества и мы беседовали при свете керосиновой лампы, расположившись вокруг большого очага, как в настоящем горном жилище. Во-вторых, в очаге горели дубовые и тутовые поленья; тутовые дрова считаются самыми лучшими, жар от них мягкий и самый долгий, их щедро подбрасывали в огонь. Меня поразило такое роскошество, о котором не смеют и мечтать в городах… В-третьих, в свете ярко пылающего огня покрытые сажей балки и потолок над очагом блестели, как будто только что смазанные смолой… И наконец, необыкновенно вкусна была скумбрия Кумано, поданная на ужин. Мне рассказали, что эту рыбу ловят в заливе Кумано и потом несут на продажу через горные перевалы, нанизав на бамбуковые спицы. Дорога занимает несколько дней, а то и неделю, за это время рыба естественно обдувается ветром и становится вяленой. Случается иной раз, что в пути лисы воруют рыбу…