Роботы Апокалипсиса - Дэниел Уилсон

— Джон, — отвечает Хэнк, — ты не видел, что творилось в городе. Там была настоящая бойня. Мир рушится, и наше племя в опасности. И те, кто не из нашего племени, — враги. Мы должны сделать все, чтобы выжить.

Джон дает Хэнку договорить, затем переводит взгляд на меня.

— Джон, дело не в том, кто из какого племени, и даже не в том, белый ты, коричневый, черный или желтый. Угроза, черт побери, существует, но она исходит не от людей.

— От демонов, — шепчет старейшина.

— От машин, — отвечаю я. — Только не надо рассказывать мне байки про чудовищ и демонов. Нам противостоит кучка дурацких старых машин, и мы в силах их уничтожить. Но роботы не выбирают — они хотят убить нас всех, всех людей. Мы в одной лодке.

Хэнк уже не в силах сдерживаться.

— Для чужаков наш барабанный круг закрыт!

— Верно, — говорит Джон. — Серая Лошадь — священное место.

Тут у парнишки совершенно некстати сдают нервы.

— Да брось ты! Мне некуда возвращаться! Черт побери, там же ловушка, там все мертвы! Меня зовут Жаворонок Железное Облако, понял? Я такой же индеец, как и все здесь. И ты хочешь меня убить просто за то, что я не оседжи?

Я кладу Жаворонку руку на плечо, и он умолкает. Становится очень тихо — слышно, как трещат дрова в костре и стрекочут сверчки.

— Давай сначала спляшем, Джон Тенкиллер, — говорю я. — Происходит что-то важное, и мое сердце говорит, что мы должны выбрать наше место в истории. Так что давай сначала спляшем.

Хранитель барабанов опускает голову. Мы сидим, не шелохнувшись, и ждем его решения. По правилам хорошего тона мы могли бы ждать так до самого утра, если понадобится. Но в этом нет необходимости. Джон поднимает глаза и пронзает нас взглядом.

— Мы будем танцевать и ждать знамения.

Женщины помогают нам одеться в меха выдры, украшают нас перьями, лентами и бусами, а затем Джон Тенкиллер достает туго набитый кожаный кошель и, засунув туда два пальца, вытаскивает комок сырой охры. Затем хранитель барабанов проходит мимо десятка танцоров, стоящих в ряд, и мажет лоб каждого красной глиной.

Полоска охры холодит кожу — это огонь ци-жу. Она быстро засыхает, становясь похожей на кровь. Возможно, это символ того, что ждет нас в будущем.

В центре площадки стоит тяжелый барабан. Сидя на корточках, Джон выбивает ритм: «том-том-том» — разносится в ночи. Мелькают тени. Темные глаза зрителей устремлены на нас. Один за другим мы — старшие сыновья — встаем вокруг барабана и пускаемся в пляс.

Десять минут назад мы были полицейскими, адвокатами, водителями грузовиков — сейчас стали воинами. Мы погружаемся в древнюю, доисторическую традицию.

Внезапное превращение меня тревожит. Этот танец войны — сцена, застывшая в янтаре, неотличимая от подобных ей, проходивших много веков назад.

Танец начинается, и я представляю себе вечно меняющийся, пьяный, безумный мир людей за пределами площадки. Этот мир идет вперед, не разбирая дороги, и только мир оседжей остается неизменным, они пустили корни здесь, в свете и тепле костра.

И поэтому мы танцуем. Звук барабана и движения людей гипнотизируют. Каждый из нас сосредотачивается на себе, но естественным образом мы обретаем общую для всех гармонию. Мужчины-оседжи — ребята крупные, но мы пригибаемся, прыгаем и скользим вокруг костра изящно, точно змеи. Закрыв глаза, танцуем вместе, словно мы единое целое.

Двигаясь по кругу, я вижу, как в сосудах опущенных век пульсирует красный огонек. Затем красноватая тьма распахивается передо мной, словно огромная темная пещера. Это мой мысленный взгляд. Я знаю, что скоро увижу картины будущего.

Ритм движения заставляет нас отбросить все мысли в сторону. Мой мысленный взгляд показывает мне испуганного мальчика из магазина мороженого. В ушах звенит данное ему обещание. Я чувствую запах крови на белом кафельном полу. Я поднимаю глаза: из подсобки магазина выходит человек. Я иду следом. Остановившись в темном дверном проеме, загадочная фигура медленно поворачивается ко мне. Я содрогаюсь и давлю в себе крик, увидев ту самую демоническую ухмылку, нарисованную на пластмассовом лице моего врага. В трехпалой клешне машины бумажный журавлик.

Барабан умолкает.

За двадцать биений сердца наш танец прекращается. Я открываю глаза: остались только мы с Хэнком. При каждом выдохе изо рта вылетают белые облачка, рукава покрыты инеем. Когда я потягиваюсь, суставы трещат, словно хлопушки. Тело чувствует себя так, будто только что проснулось, но разум все время бодрствовал.

Небо на востоке розовое, словно кожа младенца. Костер полыхает со страшной силой. Соплеменники спят вповалку у огня. Наверное, мы с Хэнком танцевали несколько часов, точно роботы.

Затем я замечаю Джона Тенкиллера — он стоит, не шелохнется. Потом медленно-медленно указывает в сторону рассвета.

Там, среди теней, стоит белый человек. Его лицо окровавлено, лоб покрыт коркой из осколков стекла. Мокрые штаны облеплены черной грязью и листьями. Человек шатается, и осколки сияют в свете костра. Левой рукой мужчина держит младенца; девочка спит, уткнувшись лицом в его плечо. Перед папой стоит мальчик лет десяти, совершенно обессилевший. Правую руку мужчина положил на тощее плечо сына.

Жены или кого-то еще не видно.

Я, Хэнк и хранитель барабанов с любопытством разглядываем человека. Наши лица вымазаны охрой, на нас одежда, изобретенная еще до появления первых поселенцев, и, наверное, этот парень чувствует себя так, словно попал в прошлое.

И его сынишка смотрит прямо на нас. Его глазки расширены от ужаса, а на бледном лбу алая полоска засохшей крови. Мальчика опалил огонь ци-жу, это ясно как день. Мы с Хэнком переглядываемся и чувствуем, как по коже бегут мурашки.

На мальчике метка, но ее поставил не наш хранитель барабана.

Люди просыпаются и что-то шепчут друг другу.

Пару секунд спустя Джон Тенкиллер басовито гудит хорошо заученную молитву:

— Пусть отражение пламени этого костра на небесах окрасит тела наших воинов. Воистину, в то время и в том месте тела народа Ва-жа-же стали красными от огня. И пламя взметнулось в воздух, окрасив стены самих небес алым блеском.

— Аминь, — бормочут люди.

Белый человек протягивает к нам руки; на плече мальчика остается идеальный кровавый отпечаток ладони.

— Помогите, — шепчет мужчина. — Пожалуйста. Они идут.

В ходе Новой войны оседжи не закрыли свои двери ни для одного беженца, и в результате Серая Лошадь превратилась в бастион Сопротивления. По миру ходили легенды об островке цивилизации в центре Америки, об отважном ковбое, бросившем вызов роботам.

Кормак Уоллес, ВИ: АСЛ, 217

5

Двадцать две секунды

«Разум есть у всех — у лампы, у стола, у робота».

Такэо Номура

Час ноль

В это сложно поверить, но в то время мистер Такэо Номура был всего лишь старым холостяком, жившим в токийском районе Адати. Час ноль описан господином Номурой в интервью, и его воспоминания подтверждаются записями, сделанными камерами автоматизированного дома престарелых и работавшими в нем домашними роботами. События того дня побудили Такэо Номуру к размышлениям, которые в конце концов привели к освобождению Токио и территорий за его пределами.

Кормак Уоллес, ВИ: АСЛ, 217

Странный звук, очень слабый и необычный. Он повторяется снова и снова. Я измеряю его периодичность по наручным часам, которые лежат в островке желтого света на рабочем столе. На какое-то время он умолкает, слышно лишь, как стрелка терпеливо отсчитывает секунды — щелк-щелк-щелк.

Чудесный звук.

«Мозг», управляющий зданием, выключает свет в десять вечера, так что во всей квартире горит только моя лампа. Сейчас три часа утра. Я дотрагиваюсь до стены — и ровно двадцать две секунды спустя слышу тихий рык. Тонкая стенка дрожит.

Двадцать две секунды.

Микико лежит на спине на моем рабочем столе. Ее глаза закрыты. Повреждения, нанесенные височной доле, я устранил. Микико готова к активации, но включать ее я пока не смею. Кто знает, что она сделает, какие решения примет.

Я касаюсь шрама на щеке. Как мне забыть о том, что произошло в прошлый раз?

Я выскальзываю в коридор. Настенное освещение приглушено. Бумажные сандалии беззвучно ступают по тонкому, яркому ковру. Снова слышен этот звук, и давление воздуха как будто меняется — словно раз в несколько секунд мимо меня проезжает автобус.

Звук доносится из-за угла.

Я останавливаюсь. Нервы требуют вернуться, запереть за собой дверь в квартирке, похожей на чулан, и обо всем забыть. Здание предназначено для людей старше шестидесяти пяти; здесь о нас заботятся. Мы не должны подвергать себя риску. Но я знаю: если здесь опасность, я должен увидеть, понять и ликвидировать ее — если не ради себя, то ради Кико. Сейчас она беспомощна, а починить ее я не могу. Поэтому я буду защищать ее до тех пор, пока не смогу разрушить наложенные на нее чары.