Кутузов - Леонтий Раковский

Гатчина со своими живописными озерами, холмами и прекрасным парком была действительно недурна.

Павлу Петровичу Гатчина пришлась по душе, и он зажил здесь, уйдя в личную жизнь, потому что мать ревниво не допускала его ни до каких государственных дел. Поселившись в Гатчине, великий князь, при молчаливом попустительстве президента военной коллегии хитрого Николая Салтыкова, завел в Гатчине свое войско. Это стало главным занятием наследника престола, томившегося в безделье.

Павел Петрович был помешан на всем прусском. Он боготворил прусского короля Фридриха II, подражал ему в одежде, походке и хотел подражать даже в посадке на лошади, но ездил наследник хуже короля: робел. Свое гатчинское войско он обмундировал и обучал на старинный прусский лад.

Каждый въезжавший в гатчинские владения Павла Петровича словно попадал в другое государство. Все дороги перегораживали черно-красно-белые шлагбаумы с часовыми, окликавшими идущих и едущих: кто, куда, откуда? Там и сям торчали такие же полосатые будки и дорожные столбы. Встречные солдаты резко отличались по виду от солдат русской армии: они носили смешные, точно крысиные хвосты, косички, громоздкие, нелепые треуголки и были одеты в тесные, неудобные прусские мундиры времен Миниха.

Михаил Илларионович с иронической улыбкой смотрел на этот никчемный, пустой павловский маскарад.

Павел Петрович искренне обрадовался приезду генерала Кутузова.

— А кто-либо, кроме ваших домашних, знает, что вы, Михаил Ларионович, поехали ко мне? — спросил он. — Смотрите, не повредило бы это вашей карьере.

— Волков бояться — в лес не ходить, ваше высочество, — ответил Кутузов.

Ни для кого не представляло секрета, что в Гатчине было предостаточно шпионов императрицы. Михаил Илларионович понимал, что так или иначе, а завтра же Екатерина будет знать о его визите в Гатчину и, по всей вероятности, о всем том, что он будет здесь говорить.

Жизнь в гатчинском дворце не походила на жизнь Зимнего дворца в Петербурге.

В Петербурге были роскошь и великолепие, в Гатчине — суровая простота.

В Петербурге — легкомысленная непринужденность Версаля, в Гатчине — мещанская чопорность Потсдама.

В Петербурге царила атмосфера галантного алькова, в Гатчине — семейная, супружеская "тихая пристань".

Было странно, что петербургский разврат не коснулся Гатчины.

Несмотря на то, что Павел Петрович с детства видел примеры легкого отношения к семье и браку, из него получился добродетельный муж и чадолюбивый отец.

Никита Иванович Панин, главный воспитатель мальчика-цесаревича Павла Петровича, гурман и сластолюбец, говорил у него за столом по преимуществу о женщинах. Эта тема была наиболее интересна Панину. Он позволял себе в присутствии мальчика касаться самых щекотливых вопросов, без стеснения рассказывал разные скабрезные истории. Так, например, Никита Иванович рассказал о том, как в Швеции за придворным столом зашла речь о "цитерном" мужестве. Все мнения сошлись на том, что в этом деле сильнее турок нет. А одна графиня, не покраснев, возразила: "На турок только слава, а я доподлинно знаю, что они не могут тягаться с русскими!"

В другой раз за тем же обеденным столом наследника почтенные государственные мужи, не стеснявшиеся мальчика, стали разбирать физические достоинства актрисы Лагланд. Захарий Чернышев заметил, что он предпочитает полных, а Лагланд худа, как семь смертных грехов. И тут в разговор вдруг вмешался десятилетний Павел. Он сказал, вероятно, услышанную где-то фразу, не понимая ее скрытого смысла: "Лагландша потому худа, что прошла через несколько рук!"

Это вызвало бурное восхищение почтенных воспитателей.

Мать Павла, императрица Екатерина II, тоже не всегда говорила с мальчиком о том, о чем следовало бы. Она с приятной улыбкой, словно беседовала не с сыном-ребенком, а с галантным принцем де Линь, допытывалась у Павла, которая из фрейлин ему больше всех нравится.

И маленький Павел оказался тактичнее матери, ответил: "Мне все равны".

Дворцовая жизнь в Гатчине отличалась от дворцовой жизни в Петербурге, но в одном сохранялось сходство: и в Гатчине, и в Петербурге благоденствовали дворцы и бедствовали хижины.

После первых приветствий Михаил Илларионович стал поздравлять великого князя с рождением пятой дочери.

Павел Петрович улыбнулся:

— С дочерьми я догнал тебя, Михаил Ларионович, а вот с сыновьями — перегнал!

— Что же поделать, ваше высочество! — с шутливой виноватостью развел руками Кутузов.

Павел Петрович тотчас же спросил, как поживает Екатерина Ильинишна, как дети.

Михаил Илларионович поблагодарил великого князя за внимание, кратко сказал о своей семье.

Затем он выразил соболезнование по поводу смерти младшего брата Марии Федоровны, вюртембергского принца Фридриха. Принц уехал летом 1791 года в армию Потемкина и скоропостижно умер в Галаце.

Павел заговорил о смерти Потемкина, который умер через два месяца после принца Фридриха. Потемкин присутствовал при отпевании, вышел из церкви, и ему вместо кареты вдруг подали к крыльцу погребальную колесницу, приготовленную для покойного принца. Потемкин в ужасе отшатнулся: он был чрезвычайно мнителен и суеверен.

Павлу Петровичу были близки переживания Потемкина, верившего во все таинственное.

— Это удивительно, непостижимо! — говорил он, шагая по кабинету прусским шагом.

Кутузов не находил в этом ничего удивительного — во всем был виноват разиня-церемониймейстер, — но смолчал.

Наследник с увлечением заговорил о своем войске, жалел, что Кутузов приехал поздно и не успел застать вахтпарад. И тотчас же сел на своего любимого конька — вспомнил о Фридрихе II.

Павел Петрович уважал Кутузова за то, что его когда-то принимал сам Фридрих II.

— Вам повезло, Михаил Ларионович: вы видели этого орла! — возбужденно говорил наследник, продолжая ходить по кабинету.

Кутузов невольно вспомнил сцену приема: Фридрих II вышел к русскому подполковнику со шляпой и костылем в руке. Синий мундир его был неряшливо засыпан нюхательным табаком. Голову этот "орел" держал не по-орлиному, а скорее по-вороньи — набок, направо.

— Да, имел счастие видеть короля, — ответил Кутузов, хотя не разделял любви Павла Петровича к Фридриху II.

Павел Петрович стал превозносить прусскую линейную тактику. Михаил Илларионович слушал и думал: "Отстаешь, батенька, от жизни: ничего твоя линейная тактика не стоит!" Но из вежливости поддакивал и соглашался.

Затем Павел пригласил гостя к обеду.

Обед в гатчинском дворце был прост и скромен во всех отношениях. Великий князь ел не на золоте, как его мать, а на фарфоре: когда Павел Петрович путешествовал по Европе, ему в Берлине подарили саксонский сервиз.

Здесь за столом не слышалось фривольных шуток и каламбуров, как у императрицы Екатерины. Разговор был пристоен и тих.

Мария Федоровна, словно наседка любившая детей, подробно расспрашивала Михаила Илларионовича о его пяти дочерях.

Павел Петрович говорил о Турции, куда был назначен Кутузов.

Кроме известных Михаилу Илларионовичу приближенных "малого" двора — Бенкендорфа, Плещеева и фрейлин Нелидовой и Аксаковой, за обедом присутствовал незнакомый молодой капитан Аракчеев, которого Павел рекомендовал Кутузову.

— Это человек, умеющий носить панталоны!

Так Павел Петрович называл людей с твердым характером.

Аракчеев был высок, жилист и сутуловат, с большими ушами и мясистым, некрасивым носом. В его серых, холодных глазах светилась хитрость. Всем своим обличьем капитан напоминал большерукую, нескладную, хотя и не лишенную некоторого ума, обезьяну.

"Ну и личико, — подумал Михаил Илларионович, глядя на капитана. — Не зря говорят, что в гатчинский гарнизон порядочные люди не идут! С такой физиономией только и насаждать тупую муштру!"

Аракчеев, видимо, чувствовал себя за великокняжеским столом не весьма удобно. Ел он жадно и некрасиво: дул на ложку, чавкал — не привык есть в таком обществе.

После обеда Павел Петрович пригласил Кутузова посидеть в библиотеке.

У великого князя была прекрасная библиотека в сорок тысяч томов, купленная у президента Академии наук барона Корфа.

— Князь Репнин, ездивший послом в Турцию, рассказывал мне, что у турок вовсе нет книг, — сказал Павел Петрович, усаживаясь в кресло и закуривая. — Они думают, что книга служит лишь напоминанием о человеческой глупости, и потому читают один коран.

— Да, ваше высочество, у них-то и грамотных, поди, днем с огнем не сыщешь, — сказал Кутузов.

Минуту сидели молча, курили.

— А вы знаете, Михаил Ларионович, со мной тоже случилось однажды таинственное приключение, — прервал молчание Павел Петрович (видно было, что вспомнившаяся нелепая история с Потемкиным не выходила у него из головы). — Я вам не рассказывал?