Девичьи сны - Евгений Войскунский

— А ты знаешь, что валютные сделки противозаконны?

— Ах, да перестань, папа! Все, кто хотят уехать, стараются хоть немного валюты выменять. Мы же не крадем. Что тут незаконного?

— Незаконна валютная нажива.

— Какая нажива? Сто долларов за две тысячи рублей — это нажива? Вечно ты утрируешь…

— Я не утрирую! — повышает голос Сергей. — Я предупреждаю. Уж если вы не желаете считаться ни с мамиными чувствами, ни с моими убеждениями… с моей жизнью… то, по крайней мере, не выходите за рамки закона. Недопустимы такие сделки за спиной у государства!

Глаза у Сергея сделались оловянные. Я пугаюсь, пугаюсь, когда у него такие глаза…

— Абсолютно недопустимы! Понятно тебе?

Павлик резко поднимается со стула. Грелку бросил на тахту, и Олежка тут же завладевает ею.

— Сергей Егорович, — говорит Павлик. Видно, что ему больно шевелить разбитой губой. — Вот вы всегда радеете за интересы государства. А если государство не хочет защитить интересы своих граждан…

— Что значит — не хочет?

— Ну не может. Вот мы с Ниной вдвоем работаем и еле зарабатываем на жизнь.

— Однако ты нашел две тысячи!

— Сережа, успокойся, — прошу я. — Не кричи.

— Одну тысячу, — говорит Павлик. Худенький, узкоплечий, в бледно-голубой «варенке», он стоит перед моим грозным мужем, как перед прокурором. — Вторую тысячу дали мои родители. Два дипломированных архитектора за десять почти лет с трудом накопили тысячу рублей. Разве это нормально? Разве это зарплата? Надо всячески исхитряться, выходить, как вы говорите, за рамки закона, чтобы обеспечить своей семье сносную жизнь.

— Я никогда не исхитрялся, однако моя жена и дочь не голодали и не ходили в обносках. Я всегда зарабатывал на жизнь честным трудом.

— Ну и что дал вам честный труд? Вы можете купить дачу? Машину? Можете поехать отдохнуть на Багамские острова?

— Мне Багамские острова не нужны! Мы построили справедливое общество, где все равны… Мы защитили страну от германского фашизма…

— За это вам великое спасибо, — серьезно говорит Павлик. — Это действительно подвиг вашего поколения. Но что касается справедливого общества… Это не так, Сергей Егорович. Все равны — это только в газетах, на лозунгах. Никакого равенства нет между мной и, скажем, секретарем горкома… или между вами и директором колхозного рынка…

— К твоему сведению, у нас оплата по труду.

— Нет! Не по труду, а по должности! — Что-то я не узнаю всегда тихого, молчаливого Павлика. — А национальный вопрос? Да будь я самый разгениальный архитектор, как Оскар, например, Нимейер, все равно мне никогда не дадут тут хода, потому что я не азербайджанец.

— Здесь тебя, может, и не назначат директором института, но зато есть гарантированная работа. А там? Думаешь, тебя очень ждут? Да ты будешь там апельсины укладывать!

— Пускай апельсины! Зато я не буду чувствовать себя человеком второго сорта.

— Надо жить на родине! Как бы ни складывалась жизнь. Очень плохо, когда не понимают самые простые…

— А вы возьмите армян! — запальчиво возражает Павлик. — Они живут на родине, они в Азербайджане родились, а им учинили погром в Сумгаите! Их режут, насилуют — как в царские времена. И погромщики остались безнаказанными. Где же ваша справедливость?

— Погромщиков надо наказать! Но не кучка подонков представляет азербайджанский народ.

— Ой, ну хватит! — Нина со страдальческим выражением прижимает пальцы к вискам. — Надоело, надоело, эти вечные споры, ну сколько можно! Справедливое или не справедливое общество, а больше жить здесь я не хочу! И все!

Возникает молчание. Только слышно, как норд упорно ломится в окна.

— Ба-а, — ноет Олежка у меня под рукой, — ба-а, а что такое погром?

Глава одиннадцатая

Баку. 1918 год

Прабабка Юлии Генриховны убежала с гусаром. Может, от нее и пошла в роду этакая взбалмошность. Удивительно, однако, что передавалась она из поколения в поколение именно по женской линии.

Мама Юлии Генриховны происходила из русско-шведской семьи. Вы спросите, откуда вдруг взялись шведы на далеком от Балтики каспийском берегу? Ответ прост: нефть.

Сто с лишним лет назад начался в Баку, точнее, на Апшеронском полуострове, говоря по-современному, нефтяной бум. На нефтеносных апшеронских десятинах возникали акционерные общества. Вокруг неведомых прежде селений Балаханы и Сабунчи бурили скважины, ставили вышки. На восточной окраине Баку задымили заводы. Нефтью пахла эта земля, из добытой нефти, переработанной в керосин, извлекались миллионы, а деньги, как давно замечено, не пахнут.

Тогда же, в семидесятые годы, появился в Баку шведский коммерсант Роберт Нобель и основал компанию «Товарищество нефтяного производства бр. Нобель». Из Петербурга, да и из Стокгольма в Баку приехали служащие компании, инженеры, администраторы. В начале нового века молодой швед инженер Карл Тиборг женился на дочери техника Алексея Степановича Старикова с химического завода Шибаева. От этого брака родилась Надежда Карловна Тиборг — будущая мама Юлии Генриховны.

Ох, Надя, Наденька! Жить бы ей в тепле и довольстве в Вилла Петролеа — поселке, построенном Нобелем для своих служащих (Нобель любил звучные названия), переписывать в альбом стихи Надсона, плакать над душещипательными романами Лидии Чарской да вздыхать украдкой по молодому учителю истории в Мариинской женской гимназии. Да все это и имелось у Наденьки, только ей было мало, мало. Хотелось чего-то еще, что наполнило бы беспокойную душу, — и вот пришло. Жаркое лето семнадцатого года с митингами, красными бантами, непонятной властью — и брат гимназической подруги, вернувшийся из ссылки. Без памяти влюбилась Наденька в недоучку-студента — в его «каторжную» бороду, в пылкие речи о грядущей победе пролетариата над мировой буржуазией.

После октябрьского переворота в Петрограде Бакинский Совет рабочих и солдатских депутатов избрал Исполнительный комитет из большевиков и левых эсеров и объявил себя в Баку единственной властью. Но с властью всегда все не просто. Наряду с Советом распоряжалась в Баку и городская Дума. А еще заявили о себе национальные группы — мусульманская партия Мусават и армянские социал-демократы — дашнаки. Деньги были у Думы, винтовки у Совета, а хлеба в городе, с прекращением подвоза, почти не стало. В январе восемнадцатого бакинская неразбериха еще более обострилась: из Персии стали прибывать части с русско-турецкого фронта, развалившегося после подписания Брест-литовского мира с немцами. Эшелоны демобилизованных, но вооруженных солдат хлынули на Закавказскую железную дорогу. У станции Шамхор, близ Гянджи, первые эшелоны были задержаны и разоружены мусульманскими частями, которые выполняли приказ мусаватистского правительства, обосновавшегося в Гяндже. Но следующие эшелоны прорвались. Вдоль всей железной дороги гремела пальба, полыхали станционные здания. В феврале в Баку переехал штаб мусульманской «Дикой» дивизии. В марте стало известно, что на Баку наступает турецкая армия под командованием Нури-паши — тифлисское правительство разрешило ей проход через Грузию. Ходили слухи, что в Персии, в каспийском порту Энзели, появились англичане, тоже нацеленные на Баку. И Бакинский Совет, не желающий, само собой, упустить власть, стал срочно формировать части Красной Армии из русских и армянских солдат, прибывших с фронта и задержавшихся в Баку.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});