Пьесы (сборник) - Уильям Йейтс

ГРЕК (стоит лицом к публике и смотрит поверх голов). Дионисийцы. Они уже под окном. Несколько женщин несут на плечах носилки с ликом мертвого бога. Нет, это не женщины. Это мужчины, переодетые женщинами. В Александрии мне попадались такие. Все молчат, словно чего-то ждут. О Боже! Вот это да! В Александрии бывает, мужчины ярко красят губы, когда желают достичь женского самозабвения во время священного обряда. Вред от этого небольшой – нет, ты посмотри! Иди сюда!

ИУДЕЙ. Не желаю глазеть на сумасшедших.

ГРЕК. Музыки уже не слышно, но мужчины продолжают плясать, а кое-кто уже полосует себя ножом, представляя себя, как я понимаю, одновременно богом и титанами, которые убили его. Немного подальше, прямо посреди улицы, совокупляются мужчина и женщина. Ей кажется, будто она сумеет вернуть бога к жизни, отдаваясь мужчине, в объятия которого ее бросила пляска. Судя по виду и одежде, эти люди из квартала чужеземцев, где живут всякие отбросы, самые невежественные и легко возбудимые из азиатских греков. Им приходится много страдать, и они ищут забвения в чудовищных церемониях. Ага, вот этого они ждали. Толпа расступилась, и появился певец. Девушка? Нет, это не девушка. Это юноша из театра. Я знаю его. Исполнитель женских ролей. Он одет как девушка, только ногти у него покрыты золотой краской и парик из золотых шнуров. Похож на статую из храма. Помнится, что-то вроде этого было в Александрии. Через три дня после полнолуния, мартовского полнолуния, там пели о смерти бога и молились о его воскрешении.

Один из музыкантов поет.

Священное дитя Астреи!Из леса, где идет Титан,Слышны и треск, и шум, и гам!Прочь ото всех, дитя АстреиВ глухую даль загнал Титан.Бам, бам, бам.

Барабанный бой сопровождает пение.

Без устали шагают жены,Им ждать назначено судьбойИ привести его домой.Идут-бредут по миру жены —Их барабанов слышен бой.Бам, бам, бам.

По-прежнему барабанный бой.

Его жестокий ждет Титан,Где лес густой непроходим,И он идет к нему один.Руками мощными ТитанРвет божье тело средь осин.Бам, бам, бам.

По-прежнему барабанный бой.

Святая дева, о Астрея,Помочь готова ты всегдаТем женам, что зовут тебя,Когда выходит, о Астрея,На небо полная луна.Бам, бам, бам.

По-прежнему барабанный бой.

ГРЕК. Не могу поверить, что греки придумали все это угодничество и унижение, пусть даже бог носит греческое имя. Когда богиня во время битвы явилась к Ахиллу, она не стала взывать к его душе, а сразу схватила его за светлые кудри. Лукреций считает, что боги могут являться смертным и днем и ночью, но они безразличны к участи людей, однако римский ритор несколько преувеличил. Они приходят, если их ждать, и от радости кричат, как летучие мыши, когда человек, который ведет себя как герой, предоставляет им то единственное земное тело, которое они жаждут, ведь он вроде бы имитирует их жесты и поступки. А их безразличие кажущееся и не более, чем умение владеть собой. Да и человек не совсем в их власти. В душе он свободен. И бережет свою свободу.

Слышится барабанный бой, как будто стук в дверь.

ИУДЕЙ. Кто-то стучит в дверь, но я не смею открыть, когда на улице такая толпа.

ГРЕК. Не бойся. Толпа уже расходится. (Иудей идет налево в публику) От великих философов я узнал, что бог может сокрушить человека бедами, отнять у него здоровье и богатство, но человек все равно сохранит свою свободу. Если это Сириец, то он уж точно пришел с вестью, которую человечество запомнит навсегда.

ИУДЕЙ (из публики). Сириец. С ним творится неладное. Не то он болен, не то пьян. (Он помогает Сирийцу дойти до сцены.)

СИРИЕЦ. Я и вправду как пьяный. Еле стою на ногах. Случилось неслыханное. Всю дорогу сюда я бежал.

ИУДЕЙ. Ну же?

СИРИЕЦ. Надо немедленно рассказать Одиннадцати. Они еще там? Всем надо рассказать.

ИУДЕЙ. Что случилось? Переведи дух и говори.

СИРИЕЦ. По пути к гробнице я встретил галилеянок, Марию, мать Иисуса, Марию, мать Иакова, и других женщин. Молодые женщины были бледны от волнения и говорили все разом. Я ничего не понял, но Мария, мать Иакова, сказала, будто ранним утром они пришли в гробницу, а она пустая.

ГРЕК. Вот!

ИУДЕЙ. Не может быть. Не верю.

СИРИЕЦ. Возле входа стоял человек, от которого исходило сияние, и он кричал, что Христос восстал из мертвых

Тихо бьют барабаны и гремят трещотки.

Когда женщины сошли с горы, человек неожиданно оказался рядом с ними, и это был сам Христос. Тут они упали на колени и стали целовать ему ноги. А теперь пустите меня. Я должен рассказать Петру, Иакову и Иоанну.

ИУДЕЙ (стоя перед занавешенным входом в заднюю комнату). Я не пущу тебя.

СИРИЕЦ. Ты слышал, что я сказал? Наш учитель восстал из мертвых.

ИУДЕЙ. Я не позволю беспокоить Одиннадцать из-за женских видений.

ГРЕК. Это не было видение. Они сказали правду, и все же этот человек прав. Его дело охранять. Мы должны сначала убедиться сами, а уж потом сообщать Одиннадцати.

СИРИЕЦ. Одиннадцать рассудят лучше нас.

ГРЕК. Пусть мы много моложе, но мир знаем лучше, чем они.

ИУДЕЙ. Если Сириец расскажет им свою историю, они поверят в нее не больше, чем я, а Петр будет страдать еще сильнее. Я знаю его дольше всех и представляю, что будет. Первым делом он вспомнит, что женщины не предали учителя, ни одна из них не отступилась от него, и видение свидетельствует об их любви и преданности. А потом он вспомнит, что сам предал его и отступился, и ему покажется, будто на него смотрит Иоанн. Петр отвернется и закроет лицо руками.

ГРЕК. Я сказал, что прежде надо убедиться самим, но есть еще одна причина, почему не стоит ничего им говорить. Кто-то другой идет сюда. Я уверен, что у Иисуса никогда не было смертного тела, что он – призрак и может проникать сквозь стены, вот и сюда он проникнет, а потом проникнет в другую комнату и сам будет говорить с апостолами.

СИРИЕЦ. Он не призрак. Мы заложили вход в гробницу тяжелым камнем, а женщины сказали, будто камень лежал в стороне.

ИУДЕЙ. Вчера римлян известили, якобы кто-то из наших людей собирается выкрасть тело и повсюду разнести весть о восстании Христа из мертвых, чтобы смыть с нас позор поражения. Возможно, его выкрали этой ночью.

СИРИЕЦ. Римляне поставили стражу возле гробницы. Но когда женщины пришли, стражники спали. Их усыпил Христос, чтобы они не видели, как он отодвигает камень.

ГРЕК. Рукой без плоти и костей нельзя сдвинуть камень с места.

СИРИЕЦ. Потому что это противоречит земному знанию? Другой Арго устремится к цели, другая Троя будет разграблена.

ГРЕК. Над чем ты смеешься?

СИРИЕЦ. Что значит земное знание?

ГРЕК. То знание, благодаря которому дорога отсюда до Персии свободна от разбойников, благодаря которому построены прекрасные города, благодаря которому существует современный мир, тогда как варвары остались в прошлом.

СИРИЕЦ. А если существует такое, что нельзя объяснить, но оно важнее всего остального?

ГРЕК. Ты говоришь так, словно хочешь вернуть варваров обратно.

СИРИЕЦ. А если существует нечто за пределами земного знания и установленного порядка? Если прямо сейчас знание и порядок преподнесут нам какую-нибудь неожиданность? (Смеется.)

ИУДЕЙ. Хватит смеяться.

СИРИЕЦ. А вдруг непостижимое вернется? И опять все пойдет по кругу?

ИУДЕЙ. Хватит! Сначала он смеялся, глядя в окно на Голгофу, теперь ты смеешься.

ГРЕК. Он тоже дал волю своим чувствам.

ИУДЕЙ. Хватит, говорю я вам.

Слышны барабаны и трещотки.

СИРИЕЦ. Я не смеюсь. Это смеются на улице.

ИУДЕЙ. Нет. Там бьют в барабаны и гремят трещотками.

СИРИЕЦ. А я думал, они смеются. Ужасно!

ГРЕК (глядя поверх голов публики). Опять идут дионисийцы. Они спрятали статую мертвого бога и вновь кричат как сумасшедшие: «Бог воскрес! Бог воскрес!» Музыканты, кричавшие: «Бог воскрес!» – умолкают. На всех улицах кричат: «Бог воскрес!» Им ничего не стоит по собственному желанию оживлять или умертвлять бога. Но почему они замолчали? Теперь отплясывают, не произнося ни звука. Все ближе-ближе к нам, но плясать не перестают. Какой-то старинный танец. Ничего подобного я не видел в Александрии. Вот уже они пляшут под нашим окном.

ИУДЕЙ. Они вернулись, чтобы посмеяться над нами, ведь их богу дано воскрешаться каждый год, а наш бог умер навсегда.

ГРЕК. Чем стремительней пляска, тем страшнее они вращают глазами на разрисованных лицах! Пляшут прямо у нас под окном. Почему они остановились? Почему их невидящие глаза устремлены на наш дом? Что такого необычного в нашем доме?

ИУДЕЙ. Кто-то вошел в комнату.

ГРЕК. Где?

ИУДЕЙ. Понятия не имею. Но мне показалось, будто я слышал шаги.

ГРЕК. Я знал, что он придет.

ИУДЕЙ. Никого нет. Закрою-ка нижнюю дверь.