Злой дух Ямбуя - Григорий Федосеев

 Так близко Ямбуй я вижу впервые. Он стоит несколько обособленно, горделиво возвышается над южным краем Алданского нагорья, соединенный с хребтом голым отрогом, будто Становой не улегся в положенную ему длину и поэтому краем своим изогнулся на север. Тут он и оборвался мощным гольцом - Ямбуем. Геодезисты назвали этот изогнутый отрог "аппендикс Станового".

 Словно в беге, голец вдруг остановился, упершись подножьем в край обширного Алданского нагорья, простирающегося на север. У него тупая каменистая вершина, справа глубоченный провал, а слева крутой скалистый склон, истекающий серыми россыпями, изрезанный многочисленными ручейками. Кое-где видны останцы.

 Подножье Ямбуя широко опоясывают густые стланиковые заросли и редкая лиственничная тайга. Ближе, сквозь сучья низкорослых лиственниц, поблескивает полоска реки, зажатая береговыми скалами. Но ниже вода разливается и смутно-смутно белеет за лесом. Это быстроводная Реканда, берущая свое начало в глубоких складках Станового. За ней сразу и начинается Ямбуй.

 - Однако тут ночевать будем. Смотри, олень шибко морился, дальше не пойдет, - говорит Долбачи, склонившись на посох.

 Лицо его осунулось, вид мрачный. Надо бы остановиться: и люди и олени дошли, что называется, до изнеможения. Сегодня мы не отдыхали, как обычно, в полдень. Но кто откажется от возможности переночевать на берегу реки, когда она так близко? До нее километра два.

 - Нет, Долбачи, пойдем к Реканде, там и оленям привольно, и нам будет лучше.

 Проводник смотрит на закат усталыми глазами. Безропотно начинает криком и пинками поднимать оленей. Бедные животные, на них больно смотреть, как мы их замотали.

 Тяжело поднимается Павел, растирает руками колени, но ноги едва разгибаются, еще хорошо, что в руках посох.

 - Пошли! - командую я охрипшим голосом.

 Караван устало закачался на спуске.

 День на исходе. Солнце опалило хребет и вечереющую равнину. Рыжие деревья в огне, горят перелески, пожаром охвачены болота. Над залесенными падями поднимается туман, и на нем вспыхивают алые пятна.

 Метров через триста неожиданно вышли на звериную тропу. Она показалась нам асфальтовой дорогой, хотя это была неширокая, давно не хоженная, едва протоптанная по зеленому мху стежка.

 Но все обрадовались. Павел даже запел:

 Широка страна моя родная,

 Много в ней лесов, полей и рек...

 Дальше мы пели вдвоем, и от песни стало легче. Долбачи тоже повеселел, прибавил шаг.

 Караван крупным косогором обошел обрыв, и мы спустились на дно долины. Последним препятствием до берегового леса был неширокий зыбун, густо усеянный переспелой морошкой. Желтые ягоды, точно крупинки золота, соблазнительно лежали на пышном бархатисто-зеленом покрове.

 За зыбуном - густая лиственничная тайга, запорошенная увядающей хвоей и пахнущая спелым ольховым листом. В ней уже сумрак позднего вечера. Но в сквозных просветах деревьев еще колышется еле уловимый свет.

 Еще несколько минут мы идем по лесу, выбирая поуютнее место для ночевки. Вечерняя тайга необычно гостеприимна. В ней и прохлада, смешанная с запахами рододендронов, хвои, увядших папоротников, и будто для нас наброшен на "пол" ковер из вечнозеленых пышных мхов. Каждое дерево приглашает поселиться под его разлапистыми кронами. Но мы вдруг стали разборчивыми, продолжали бродить по лесу в поисках лучшего места. А расположились на открытом высоком берегу Реканды. Тут ко всем прелестям леса прибавляется речной ветерок - он всю ночь будет отпугивать от нас комаров.

 Будто чья-то невидимая рука гасит последние блики света на макушке елей, на холме и, наконец, на далеком пике. Над рекой проносится пепельно-серый туман, гонимый ветром. Лес уходит в ночной покой без птичьих песен, без шорохов - молча.

 Вот и кончился длинный путь к Ямбую - это смягчает усталость. Кажется, все трудности остались позади.

 Долго сидим у жаркого костра, пьем чай. В ночь уходят тени. В синеве над нами прорезаются звезды. На поляне мелодично - перезваниваются бубенцы.

 Павел с Долбачи забираются в палатку. Загря эту ночь на привязи. Я подкладываю в костер побольше дров. Стелю спальный мешок, ложусь лицом к костру. Смотрю, как бушует пламя, как в синеве расплавленных углей возникают дворцы, громады гор, глубокие пропасти, а то вдруг встанет какое-то страшилище, глянет в лицо, и все вмиг исчезнет.

 ...Ранним утром быстро расправляемся с завтраком. Вьючим оленей и, пока утренний уровень воды в Реканде низкий, спешим перебрести на противоположный берег реки.

 Мы уже готовы были тронуться в путь, когда Павел, заливая огонь, случайно взглянул на реку и зашептал, задыхаясь:

 - Смотрите, зверь!

 Опаленный его шепотом, я сбросил с плеча карабин.

 - Где?

 На противоположной стороне сквозь редколесье по откосу ломился во всю прыть черный, в белесоватых чулках крупный сохатый. Из-под ног летела клочьями земля, трещал сушняк, точно тысяча чертей гналась за зверем. Не различая, что впереди, не замечая ни крутого спуска, ни чащи, ни колодника, сохатый опрометью выскочил на каменный берег. Огромный и в то же время поджарый, как скаковая лошадь, он гигантскими прыжками бросился в реку, вздыбил гору пенистых волн.

 Плыл торопливо. Были видны лишь его длинная голова и рога, похожие на корни засохшего дерева. Течение уносило его вниз. И через минуту зверь пропал в кривуне за наносником...

 - Долбачи, кто мог так напугать его?

 - Медведь или человек. Волк днем на большого сохатого не нападет. Реканду перейдем - узнаем.

 Прошла минута, другая... Никто не появился на следу.

 Долго ждать не захотели. Спустились к реке.

 Вырвавшись из гранитной щели к равнине, Реканда все еще не может успокоиться от бешеной крутизны, от порогов и скал, преграждающих путь. Ревет, бросается по сторонам, как разъяренный зверь, скачет по шиверам, живая, трепетная, ненасытная.

 - Ты думаешь, перейдем? - неуверенно спрашивает проводник, кивая в сторону брода.

 - Я утром ходил по реке, в других местах еще хуже.

 - Тогда будем тут переходить, - и он, осмотрев вьюки на спинах оленей, вскочил на учага. Но не сразу тронул караван, еще поглядел на беснующийся перед ним поток, выбирая проход между крупных обломков.

 - Мод!.. Мод!.. Мод!.. - кричит каюр на оленей.

 Солнце высоко. Оно, сверкая, отражается в бурном перекате, в ряби воды, обнажает дно Реканды, усеянное разноцветными валунами. Поток под караваном кипит серебром, брызги бесследно тают в синеве воздуха. Вода бешеными валами налетает, готовая опрокинуть и поглотить караван.

 Долбачи торопит животных. Мы угрожающе кричим на них с берега. Учаг под проводником не достает дна, неожиданно всплывает. Вода перехлестывает через вьюки остальных животных. Один олень, заспотыкавшись, наступает на поводной ремень, падает, начинает биться в воде. Идущих следом за ним оленей сбивает течение. Они мешаются, совсем запутываются. Караван задерживается на самой быстрине. Долбачи что-то отчаянно кричит нам.

 Я бросаюсь в поток. Ноги на скользких камнях теряют устойчивость. Кажется, река, собрав всю силу, накидывается на меня. Она сбивает с направления, сносит ниже к гудящему перекату. Но мне после невероятного напряжения удается задержаться и встать на ноги у самого края слива. Павел подбирается к оленям, перерезает ножом поводные ремни, и животные выходят следом за Долбачи на берег. Только один не поднялся, его подхватила вода, бросила ниже, ко второму перекату.

 Примерно через километр мы должны были стать табором, поэтому здесь не задержались. Выжали воду из одежды, просмотрели вьюки и тронулись. Погибшего оленя оставили в реке на корм тайменям, а вьюк с него положили на учага.

 Только мы выбрались на береговую возвышенность, как увидели караван оленей, спускающийся навстречу. Вот, оказывается, кого испугался сохатый.

 Впереди на большом олене ехал эвенк. Больше никого с ним не было.

 - Илья омахтинский, с Учура, - сказал Долбачи, узнав каюра.

 Подъехав ближе, тот легко соскочил с оленя, бросил повод, и мы поздоровались, пожав друг другу руки.

 - Моя люди потерял, - прошептал он обветренными губами.

 - Как потерял?

 - Совсем.

 Эта новость меня ошеломила.

 - Кто был с тобою? - спросил я.

 - Елизар, фамилию моя не знает.

 - Елизар Быков? - подсказал Павел.

 - Быков, Быков.

 - Где же ты его потерял?

 - Он на Ямбуй ходи, не вернулся.

 - Сколько дней, как он пропал?

 - Два, - виновато ответил каюр.

 - Ты искал его?

 Глаза Ильи вдруг раскрылись и бессмысленно застыли.

 - Искал ты его? - повторил я в гневе. Илья не ответил, и я почувствовал, как кровь ударила мне в виски.

 - Где твой табор, откуда ушел Елизар?

 - Тут, за марью, - сказал он, кивнув головою в сторону Ямбуя.