Марго и демиург. Роман - Маргарита Минина

И АМ направился к своему стулу. Но прежде, чем он его достиг, поднялся КА и протянул ему свою руку:

– Не знаю, как остальные, но лично я не только принял ваши, АМ, извинения за тот досадный, хм-м, поступок, но уже и полностью забыл о нем. Будем считать, что ничего и не было.

Вздохов облегчения и аплодисментов после этих слов КА не последовало, но все-таки несколько человек тоже подошли к АМ и протянули ему руки. Так что можно сказать, что примирение, пусть неполное и отчасти формальное, состоялось.

***

Мы стали расходиться. На меня АМ за все это время так ни разу и не посмотрел. Мы с Элькой двинулись к перекрестку, после которого наши дороги расходились.

– Марго, я догадываюсь, что ты к нему неравнодушна, но все-таки согласись, что он повел себя тогда как подонок. Пусть он извинился, и тут вроде крыть нечем, и продолжать дуться на него вроде как глупо, но осадок у меня все равно остался. А у тебя?

– А у меня не просто осадок, а большущий зуб, – ответила я зло и вполне искренне. И еще подумала, что бы сказала Элька, если бы узнала, как он повел себя со мной за день до генеральной. Тут мы с Элькой распрощались.

***

А уже через пять минут зазвонил мой мобильник, и это был АМ. Сердце мое запрыгало где-то в животе. Я довольно долго колебалась, не пустить ли его в «игнор», но все-таки ответила.

– Алло, Марго! Я тебя почти не слышу, тут очень шумно.

– А я вас прекрасно слышу, уважаемый АМ. Что вам угодно?

– Марго, мне неудобно говорить, вокруг полно народу… Алло, алло!.. Я понимаю, что ты сейчас обо мне думаешь, но очень прошу тебя, приходи ко мне в гости – сегодня, завтра или когда сможешь.

– …

– Ты меня слышишь? Мне надо с тобой объясниться. Приходи, пожалуйста.

– А вы уже полиэтилен положили, чтобы диван не запачкать? Или мне с собой принести?

Могла ли я помыслить еще несколько дней назад, что осмелюсь сказать АМ подобное? Мне это не приснилось бы даже в страшном сне. АМ тоже, похоже, был ошарашен. Возникла длинная пауза. «Сейчас трубку повесит», – подумала я и, кажется, испугалась.

– …Марго, ну зачем ты так? Я понимаю, ты меня презираешь, может быть, даже ненавидишь. Я знаю, мне нет прощения. Но не можем же мы вот так… расстаться. Приходи, оставь мне хоть малюсенький шанс. Если хочешь, я сам к тебе подъеду. Прямо сейчас.

– Еще чего!..

– Тогда ты приезжай. Хотя бы на 5 минут. Пусть завтра, часов в шесть.

Я молчала.

– Так приедешь?

– Не знаю.

– Поступай, как хочешь, а я все равно буду тебя ждать…

Я ничего не ответила и закрыла мобильник.

«Неужели он всерьез думает, что я приеду? После всего, что было?» – удивилась я. И… поехала.

***

АМ открыл мне дверь, которую я до того, как решилась позвонить, долго обозревала снаружи. Хотя за время наших встреч успела выучить наизусть и рисунок на дерматине, которым она (дверь) была обита, и дырку в самом низу слева, из которой торчал кусок ваты, и даже число серебряных гвоздиков (один из них выпал). АМ был в пиджаке и даже при галстуке. Он помог мне снять дубленку, подхватил ее и бережно повесил на крючок. Словом, повел себя как галантный кавалер. «Прям какой-то куртуазный маньерист», – насмешливо подумала я, хотя не вполне понимала значение самого этого термина.

АМ жестом пригласил меня на кухню. На конфорке пыхтел, закипая, старомодный чайник. А в центре стола высился роскошный шоколадный торт, уже предусмотрительно порезанный. Как раз такой, как я люблю. Но я отказалась.

– Что ж, как тебе будет угодно, – сказал АМ, разливая бурлящий кипяток по чашкам. – Но от чая-то не откажешься? Лично я попью.

АМ начал отхлебывать обжигающий напиток. Тут я почувствовала, как у меня пересохло в горле, и тоже машинально сделала несколько глотков.

Мы оба молчали. В конце концов, я произнесла заранее заготовленную фразу, звучащую пусть и старомодно, зато вполне, как и подобает, официально:

– Я ненадолго… Так что вы имеете мне сказать?

***

Выяснилось, что он много чего имеет мне сказать. Он начал с бурных извинений, а потом я услышала такое, от чего все случившееся предстало передо мной совсем в ином свете.

– Марго, дело в том, что за два дня до нашей с тобой последней встречи, я узнал о смерти очень близкого мне человека, моей… жены.

– Так вы были женаты?

– Да, хотя и развелись почти три года назад. И тут мне ее мать вдруг сообщает о ее смерти. У нее оказалась какая-то страшно злокачественная опухоль. Она сгорела буквально за 3 месяца. А я ничего не знал. И тут же напился вдрызг. И продолжал вливать в себя алкоголь, все, что под руку попадет, до самого твоего прихода. Вообще-то я пью редко и очень понемногу. Потому что давно убедился – мне пить категорически нельзя! Стоит чуть-чуть перебрать, как я теряю всякий контроль и становлюсь агрессивен. И злость, невесть откуда взявшаяся, вдруг начинает лезть из меня, как джин из бутылки. Вот тут ты и попалась мне, что называется, под горячую руку. Хотя я был пьян в стельку, но все гадости, которыми тебя тогда облил, я, уж буду до конца честным, делал совершенно сознательно и… намеренно. При этом бесконечно презирал себя, презирал до дрожи. Корчился от отвращения к самому себе. И спрашивал: «Что же ты творишь, Амбруаз?! Ты же ее (то есть, тебя) буквально растаптываешь. Вытаптываешь все, что между вами возникло. Все, что было для тебя столь бесконечно дорого…» Но остановиться не мог. Наоборот, все изобретал, как ударить тебя побольнее. И испытывал при этом какое-то извращенное удовольствие, как будто ковыряешь до бесконечности пальцем какой-нибудь отвратительный нарыв. Мучаешься, и продолжаешь ковырять. Словом, готовый персонаж Федора Михайловича.

– Федора Михайловича? – не сразу поняла я.

– Ну, да, как персонаж Достоевского. Я понимал, что этого ты мне никогда не простишь. Но остановиться не мог. И когда ты ушла, вся убитая, я вскочил, чтобы бежать следом, чтобы молить о прощении, чтобы – на колени…. Но нет, так и остался на месте. И продолжал пить. В тот вечер, и весь следующий день. Остановился только в день генеральной репетиции. И то только потому, что был уже не в состоянии выпить ни капли. Зато, когда я явился на эту злосчастную репетицию, у меня в кармане уже лежал билет на самолет. Самый последний рейс, на котором я еще успевал приехать на похороны.

– Так почему же вы ни слова нам не сказали? – воскликнула я, с трудом переводя дыхание.

– А черт его знает! Я потом и сам до одурения задавал себе этот вопрос, но так и не смог на него ответить. Кажется, с пьяных-то глаз я сначала и твердо решил ничего не говорить, чтобы вас не расстраивать. Хотел улучить подходящий момент, чтобы исчезнуть «по-английски», незаметно. Так повести себя мне казалось очень правильным и даже «в высшей степени благородным». В общем, сам не знаю. А потом увидел ту вашу чудовищную игру и подумал – уж лучше сразу покончить со всем этим убожеством. Разогнать вас к чертовой матери (злость-то с похмелья не утихала), а потом уж «спокойно» отправиться «по своим делам». На похороны, то бишь. Я, конечно, был тогда не в себе и, можно сказать, безошибочно выбирал самый худший из всех возможных вариантов поведения.

Словом, я улетел в Ригу и успел-таки на похороны. Пережил и этот ужас. Дело не только в этой внезапной смерти. У меня же там сын. Андрейкой звать, хотя откликается он только на латышское «Андрис». Ему почти три года. И после смерти Инги, так ее звали, мою… бывшую уже во всех смыслах жену, я просто должен, обязан взять его к себе. Чтобы он не оказался полным сиротой при живом отце. Но как это будет, я даже представить себе не могу. Ну что я, бобыль бобылем, буду с ним делать? Тем более, ее родители даже слышать об этом не хотят. Мол, Андрис останется с нами. И точка. В общем, все как-то вдруг навалилось, что я даже не знаю, как быть. В общем, мое будущее покрыто мраком – попытался пошутить АМ, но вышло у него не слишком удачно…

АМ помолчал, а потом вдруг стал мне рассказывать об умершей жене и об их романе.

***

И вот к чему сводился этот рассказ:

АМ часто бывал в Риге. Еще в детстве он вместе с родителями почти каждый год летом прохлаждался в Юрмале. А в тот раз, четыре года назад, приехал поздно, уже в сентябре. И жил у своего друга, только не в самой Риге, а в каком-то рыбачьем поселке. У его приятеля, художника, был большой двухэтажный дом. Везде картины (и собственные, и его друзей). И портрет Хемингуэя. И ружье. И, конечно, рыбацкая сеть. Даже камин был. В общем, все, как полагается.

Конец ознакомительного фрагмента.