Мальтийский крест - Олег Борушко

Жюльен сообщил, что гуляют в Летнем саду. И сердито добавил, что прогулки по вечерам – чистая блажь и деревенщина. И кстати – небезопасно. По вечерам принято делать визиты или расписывать пульку. А если кому не сидится, так это его не касается. И потом, где они, интересно, собираются ужинать?

Робертино, услыхав про опасность, громко сказал:

– Когда трогаемся, милорд?

Получив гривенник, Жюльен пробурчал, что идти лучше вдоль Лиговского канала. А когда Джулио добавил, что ужин Жюльен может употребить по своему усмотрению, – Жюльен вынес зонт и теплую шинель.

Вечер был по-мартовски бодрым и по-сельски промозглым. Желтый жир петербургских фонарей едва пробивался сквозь волглый воздух над каналом. В такой вечер москвич подобьется ближе к самовару, петербуржец подоткнется к чугунке, а нижегородец угреется на лавке возле жены и, с тоскою глядя за окно, благословит минуту, когда подошла мысль жениться. И только житель Мальты, изнуренный сухой, как рассыпной цемент, жарой, сумеет выжать из питерской прогулки чужеродное упоение.

Джулио жадно подставил лицо бисерной мороси и вошел в чужую ночь как застоявшийся на суше фрегат. Позади преданным яликом выписывал галсы Робертино и сам с собою переругивался на ломбардийском диалекте.

Едва миновали угол дома, от стены отделился человек и пошел поодаль вслед за мальтийской парочкой. И, как по команде, из противоположной подворотни выдвинулся другой персонаж и направился следом за всей компанией.

Впрочем, усатый Робертино в солдатской шинели и с английским зонтом через плечо заставил бы отделиться от стены самого безразличного питерского зеваку.

– Как тебе, брат, Россия? – сказал Джулио, оборачиваясь.

– Ужасно, эчеленца, ужасно. Силы мои кончаются. – Робертино вертел зонтиком, отрабатывая штыковой удар.

– В чем же ты видишь ужас?

– А во всем, эчеленца! Помещение дрянь. – Робертино загнул указательный палец, повесив зонтик на запястье. – продукты тьфу. – он загнул и средний. – Людишки злобные, на улицах грязь, дров не достать, бабы…

Но тут у Робертино закончились пальцы.

– Ну? – сказал Джулио.

– Нет, бабы хорошие, – покачал головой Робертино и спрятал руку за спину. – Вы, кстати, кухарочку-то располагаетесь взять?

– На что мне тогда ты?

Робертино обиженно поджал губы и отругал себя, что попался на дружелюбный тон. Взял бы себе тихо кухарочку, а эчеленцу – задним числом в известность. Опять же и прачка нужна. Да, кстати, горничную тоже не мешает. Робертино выпростал руку из-за спины.

– Эчеленца, а как на вас эта-то смотрела!

– Что-о? – снова обернулся Джулио.

– Говорю же – глаз не сводила, – Робертино подмигнул.

Джулио стиснул кулаки, Робертино отскочил назад.

– Я сколько раз приказывал… – начал Джулио. – Постой, которая?

– Ну, которая… как ее…

– Худая?

– Нет, худая – на меня. Другая такая…

– Александра? – удивился Джулио. – Что ты болтаешь? Робертино! – с угрозою сказал рыцарь.

– Так сами же спросили – мол, Александра или худая? – Робертино предусмотрительно отошел на расстояние кабельтова. – А хороша-а! – сказал он.

Джулио вздохнул и опустил голову. Лицо Кати, возникшее вдруг посреди мутной петербургской ночи, смутило его. Он плотнее запахнулся в плащ. Чтобы отвлечься, представил нынешний март в Неаполе. Наверное, первый весенний зной, первая, еще бледно-голубая, истома моря в заливе в предвкушении грядущего сладострастия лета.

Холодное в глубине, море затихло, созревая принять обжигающую лаву апрельских лучей. И лоснящаяся гладь его над холодной бездной в этот случайный знойный день словно говорит: не сегодня, но скоро. Сегодня просто посмотри – как может быть и как будет.

Джулио кожей ощутил негу весеннего неаполитанского полдня. Представил раскрасневшиеся лица прохожих, послеобеденную сиесту и… Катерину Васильевну на виа Маринелла, разметавшуюся в полусне…

– Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя! Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя! – спохватившись, зашептал Джулио Христову молитву…

Робертино знал, что хозяин терпеть не может сальных разговорчиков. Но Робертино лет с четырнадцати всем существом уверовал: единственной причиной целомудрия является лицемерие. И если б умел излагать последовательно, расписал бы конюху Саиду следующее. Что лицемерие, подобно женщине, украшается в стеснительность, охорашивается разборчивостью и драпируется тонким флером безразличия. Для чего? Чтобы отдаться грядущей страсти с пылом взвода янычар.

Смирение плоти ради духа – это была для Робертино не просто китайская грамота, а совсем наоборот: прозрачная уловка неврастеников, импотентов и содомистов.

– Знаем мы ихнюю стеснительность, – делился Робертино с щербатым Саидом. – что там смирять? Какая у них там плоть? Смех один, только что постом и расшевелишь!

Саид по- итальянски понимал плохо, однако с общим пафосом был согласен. Что проявлялось в немедленном по уходе собеседника совершении намаза.

Здесь необходимо отступление о целомудрии.

После того как орден из Биргу переехал в Валетту14, рыцарям разрешили строить в городе особняки. Отныне лишь три ночи в неделю кавалеры обязаны были ночевать в кельях конвентов.

– Великий магистр дель Монте в XVI веке совершил две грубейшие ошибки, – говорил адмирал Лорас. – Разрешил братии жить в городе, а мальтийским корсарам бить турок под флагом ордена.

– Позвольте, ваше сиятельство, – возражал великий инквизитор Мальты фра Сальваторе, – какое отношение…

– Корсары погибали, а вдовы оставались. Вы чувствуете? Сочетание вдов и особняков оказалось роковым для обета воздержания. Вот так-то, ваше преосвященство. А теперь что ж, приходится или глядеть сквозь пальцы, или закрывать лавочку. Сексуальная свобода – единственная привилегия, в борьбе с которой успех есть окончательный провал.

– А…

– А усмирить вдов можно только одним способом: выдать замуж по новой, – продолжал Лорас. – Но где вы видите мужей на этом малонаселенном острове? Может быть, вы порекомендуете папе изменить устав ордена в сторону отмены целибата?* Задним числом узаконить состоявшийся факт?

– Послушайте, Лорас, – фра Сальваторе напрягал лобовые мышцы так, что тонзура смещалась под скуфьей немного к затылку, – послушайте. Если у вас имеются достоверные факты, давайте их мне.

– Извольте. Великий магистр Пинто де Фонсека открыто жил с пленной принцессой Трапезунда и прижил с нею Калиостро.

– "С пленной принцессой Трапезунда"! – фыркал фра Сальваторе. – Что вы такое говорите, барон? Вы что, извините, канделябр держали?

– Что вы такое говорите, ваше преосвященство?

Нет, не любили в ордене папских соглядатаев – инквизиторов из Биргу.

Между Биргу и Валеттой шла невидимая постороннему глазу упорная и незатихающая война. И в этой войне инквизиторы с самого начала XVI века сдавали позицию за позицией. Но как было не сдавать, когда чеки Ватикана на содержание мальтийской конгрегации учитывались казначеем Ордена госпитальеров. Или не учитывались.

При великом магистре Алофе де Виньякуре15 наконец удалось добиться от папы специального указа: кавалеры Мальтийского ордена подлежат суду ордена. А отнюдь не римско-католической церкви. Будь то уголовное деяние, гражданский иск или проступок против устава. И только ересь, то есть отступление от догматов церкви, подлежала суду инквизиции в Биргу.

Против догматов никто из рыцарей особенно не возражал.

Джулио шел, ступая свеженачищенными сапогами без разбора в слякоть.

Робертино, положив зонтик на плечо, угрюмо следил за наглым пренебрежением к денщицкой работе. И размышлял в общем и целом о том, о чем говорилось выше. Что даже кавалеры Большого Креста нынче не стеснялись брать наложниц из турецких рабынь. А этот – бирюк. Три десятка рабов на Мальте. Хорошеньких девиц Робертино уже перепробовал всех. А Джулио – разве погладит иногда девицу по голове да пахлавы сунет. Подозрительно.

– Стоять! – властно сказали из темноты.

Робертино отпрыгнул в сторону и сорвал с запястья зонтик. Джулио положил руку на эфес. "Вот и шпага при деле", – подумал он.

– Не двигаться!

Их обступили четыре человека с дубинками.

Пытаясь сообразить, какого рода оружие предъявляют ночные гости, Джулио принялся медленно отступать спиной к чугунной решетке канала.

– Что они говорят? – спросил он.

– Известно что, – ответил Робертино. – Деньги, говорит, давайте, да и все. – и лихо перебросил зонт из левой руки в правую.

– Деньги? – удивился Джулио.

– Аржан, аржан, – мрачно подтвердили из темноты.

Джулио уперся спиной в ограду и, сняв руку с эфеса, спокойно полез за кошельком.

Судя по оружию, налетчики представляли сословие, которому правила благородного поединка известны в пересказе.

– Много не давайте, эчеленца, – прошипел Робертино.