След Фафнира - Андрей Мартьянов

– Вечно вам достается самое интересное. – проворчал обиженный Монброн. – Хорошо, делайте, как знаете. Тим, доктор, Ойген, пойдемте закончим ужин.

– Я – в церковь, – отрекся Реннер. – Беспокойно на душе.

– Иди-иди, – подтолкнул его в спину техасец. – Наши комнаты потом найдешь?

– Монахи покажут, – не оборачиваясь, буркнул Ойген и зашагал в сторону низкого квадратного храма с круглой башенкой, увенчанной черным крестом.

* * *

Приблизительно за два часа до полуночи глубокий, толстостенный подвал дормитория (освещенный, кстати, электрическими лампами Эдисона – неожиданное новшество для захолустного монастыря) превратился в эдакую пиратскую сокровищницу, какие обычно описывают в романах плохие беллетристы.

Длинные деревянные столы, две бочки с мутной водой, несколько опустошенных бутылей из-под молодого вина. В углу неопрятной кучей сброшены походные вещи господ концессионеров. Два исключительно угрюмых и суровых, постоянно молчащих монаха, вынимают из гробоподобных ящиков некие грязные предметы, затем полощут их в бочках, тщательно протирают смоченными в слабом уксусном растворе тряпочками и выкладывают на уже помянутые столы ровнехонькими рядами. Возле самих столов суетятся, восклицают и заламывают от восторга руки трое: аббат Теодор в неизменной черной сутане, выряженный в лучший сюртук лорд Вулси и Уолтер Роу, сбросивший пиджак и закатавший рукава рубахи выше локтя.

А на дощатых столешницах!.. Блистают и переливаются всеми оттенками благородной желтизны круглые и квадратные монеты – арабские, римские, византийские; витые гривны, немного (совсем чуть-чуть!) погнутые ожерелья и браслеты, мерцают синим и рубиновым камни с пенсовую монету величиной, зеленятся необработанные изумруды; полыхают кровавым багрецом гранаты на массивных перстнях, сияют блюда и кубки с облезшим (увы!) перламутром; четыре отлично сохранившихся кинжала в вычурных ножнах, три меча с традиционно скругленным оконечьем – два лезвия совсем изъело время, но третий – как новый, только почистить и заточить! Шлем с немного облупившейся тончайшей эмалью, нагрудник доспеха, умопомрачительно напоминающий поздние римские образцы, позолоченные и зазубренные наконечники копий… Золото, золото, золото. Немного темного серебра. И камни. Много камней. В оправах и отдельно, в ожерельях и подвесках, в серьгах и обручьях! Имеется даже предмет, подозрительно напоминающий корону, – погнутый обруч с громаднейшим желтым изумрудом во лбу, зубчиками-трилистниками и чеканкой в виде пчелок, символом династии Меровингов.

Великое сокровище дракона Фафнира. Клад Нибелунгов. Проклятие Зигфрида.

Вот он. Во всей красе.

Возле столов весы. Старинные, ржавые, с гирьками. Пятьсот шесть фунтов чистейшего золота! По метрической системе, принятой во Франции, – двести два килограмма! И камней фунтов на пятнадцать – шесть килограммов с мелочью.

– Иисусе! Изумруд чистейшей воды, не меньше сорока карат! – Аббат выкраивает на своей физиономии голодного вурдалака такое выражение, что кажется, святого отца сейчас хватит сердечный удар. Подбирает новый камешек, глядит на свет: – А это… О нет, сапфиров такой величины доселе не встречалось! Сказка, истинная сказка!

– Господа, это невероятно! Подобные браслеты делали галлы еще в доримскую эпоху! Только один такой хранится в Британском музее, а здесь их целых четыре! Хоть стреляйся, это раритеты из раритетов! – Мистер Роу краснеет, бледнеет, снова заливается краской, тяжело дышит, лезет в портсигар за папиросами, прикуривает от свечи. – Бесподобно!

– Невозможно представить, что этот шлем когда-то красовался на голове Зигфрида, – стонет Джералд, сжимая обеими руками великолепное изделие и прикладывая его к своей каштанововолосой голове. – Почитай, то же самое, что потрогать клинок Юлия Цезаря или скипетр Карла Великого! Взгляните, вдруг этот меч принадлежал самому Хагену или Герноту? Ох…

И так далее. Восторгам нет конца и края, аббат и господа концессионеры поминутно прикладываются к бутылке с вином и не пьянеют – их пьянит не виноградная лоза, а чувство великой победы над загадочным прошлым. Только безмолвные монахи-бородачи, особо доверенные присные отца Теодора, невозмутимо отмывают от глины и песка сокровища Бургундских королей. В глазах смиренных иноков лишь кротость и смирение. Хорошо их выдрессировал преподобный…

Все. Ящики пусты, на столах, под светом новомодного электричества мерцает непомерное богатство, составляющееся отнюдь не из тяжести драгоценного металла или каратов цветных камешков. Богатство – это сам факт обладания сокровищами, ожидавшими прикосновения человеческих рук ровно тысячу триста двадцать один год с погрешностью в несколько месяцев.

Открытие, равное раскопкам Помпей и Геркуланума и нового появления Трои. А, вероятно, и значительнее. Золото – тлен. Нетленна слава открывателя тайн. Уолтер Роу сидит на деревянном табурете, пыхтит дорогой американской папиросой и сознает: цель всей жизни достигнута, можно умирать спокойно.

– Брат Карл, брат Ремигий, – аббат подзывает скромненько вставших в уголке монахов. – Один из вас немедленно идет в скрипторий. Сюда – перо, бумагу, все как положено. К утру я жду полную опись. Монеты, украшения, оружие. Если пропадет хоть одна вещица… Не мне вам говорить о последствиях, вы старые члены братства. Никого не впускать, запереться. Открывать только мне… или милорду.

– Да, отче.

– Мистер Роу, сэр Джералд, достаточно удовольствий на сегодняшний вечер, – отец Теодор говорит тоном непререкаемым. – Идемте наверх. Мистер Роу, я сожалею, но у меня с лордом Вулси еще предстоит очень серьезный деловой разговор.

– Я понимаю, – отрешенно ответил ученый, – сколько угодно. Пойду к себе и напьюсь до скотского состояния. Ради такого дела придется погрешить и в обители.

Роу отправился наверх последним, вскоре после аббата и пышущего радостью Джералда. Обернулся, глянул на золотой ореол, выругался почему-то, перехватил безразличный взгляд бородатого монаха, набросил на плечи клетчатый пиджак и вышел во двор. Затем свернул к жилому зданию. Краем глаза заметил, как в сторону колокольни спешит монашек из послушников – отбивать полночь.

* * *

– Куда подевался Ойген? – сетовал Робер, сидя полуодетым на постели. – Два часа гуляет!

Комнату им выделили на четверых – для самого Монброна, доктора Шпилера, Тимоти и герра Реннера. В соседней должны были ночевать Вулси и мистер Роу, но тот и другой покуда не появлялись, занятые делами с его высокопреподобием.

– Невозможно так долго молиться! Раньше я не замечал за Ойгеном особой набожности. Тим, сколько на часах?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});