Ворошилов - Владислав Кардашов

В этом городке Ворошилову пришлось пробыть около года. Жизнь политических ссыльных была очень нелегка, и первая забота, одолевавшая их, — как добыть средства для существования. Правительство, посылая революционеров в ссылку, выдавало им пособие на прожитие, но оно было совершенно недостаточным: 6–8 рублей в месяц рабочим-революционерам, 12–13 рублей тем из ссыльных, кто имел образование не ниже среднего. Большая часть этих денег уходила на плату за квартиру. Получить же квартиру было непросто — местные жители относились к врагам «веры, царя и отечества» настороженно, нередко неприязненно. Поскольку и питание в северных областях было недешевым, становится понятным, что большинство ссыльных, не имевших собственных денег, обрекалось в буквальном смысле на голодное прозябание. Приходилось всеми способами искать заработков, но уже упомянутое «Положение о надзоре» запрещало ссыльным заниматься всякой педагогической, врачебной, торговой и многими другими видами деятельности, к физической же работе были привычны далеко не все. В то же время параграф 37 положения гласил: «Поднадзорные, уклоняющиеся от занятий по лености, дурному поведению или привычке к праздности, лишаются права на получение пособия от казны».

К счастью для него, Ворошилов с детских лет был знаком как со многими рабочими профессиями, так и с крестьянским трудом, в котором больше всего и наблюдался спрос в Мезени, да и в других местах его ссылки. Но средства к пропитанию давались нелегко, и пришлось бы, наверное, нередко голодать, если бы не охота и рыболовство — страсть к ним он приобрел в ссылке. На родине Ворошилову не слишком-то часто приходилось заниматься этим, а здесь к тому представлялись особые и очень благоприятные возможности. С этих лет и полюбил он бродить с ружьем по болотам или сидеть с удочкой над тихими протоками.

Особенно хорошо было весной — эта пора прекрасна и здесь. В разгаре весны, в начале лета в окрестностях Мезени мягко и ласково греет почти не заходящее солнце, кажется, что видно и слышно, как растет трава, пробуждается жизнь. Погружена в тишину уходящая вдаль равнина тундры. Нарушают это спокойное величие лишь звуки свободной, первобытной, едва тронутой человеком жизни. Иногда чуть не прямо из-под ног сорвется с криком петушок куропатки — тогда не зевай, стреляй… И вновь на время все стихнет, лишь неподалеку переливается, падает с небольшого откоса весенний, радостный ручей… Эти часы благотворны для души человека, умиротворяют ее.

Такое успокоение очень и очень часто было нужно Ворошилову. Кроме постоянных и нелегких забот о пропитании, жизнь ссыльного давала немало и других хлопот и огорчений. Ворошилов усердно занимается делами колонии ссыльных.

В тот год в Мезенском уезде было свыше четырехсот «поднадзорных». Исключительное положение, в котором они пребывали, побуждало ссыльных к сплочению, объединению. Они создавали мастерские, кооперативы, коммуны, в которых было все же легче прокормиться. Тайком от властей организовывались дискуссии. Конечно, и здесь точки зрения распределились на строго партийных принципах, и споры во время этих дискуссий были столь же ожесточенными, как и на воле.

Известия, приходившие в Мезень, не были утешающими: вследствие поражения первой революции начался распад революционных партий России, развал их. Единственной политической группировкой, твердо и целеустремленно преследовавшей революционные цели, оставались большевики. Но и среди них были отщепенцы, попутчики, покидавшие ряды партии. Имелись такие и в Мезенской ссылке. С ними в первую очередь, как и прежде, непримиримо и страстно боролся Ворошилов.

Он много и систематически читал, восполняя здесь, в ссылке, пробелы в знаниях. По-прежнему он все время не в ладах с полицейскими. Тем, конечно, не нравится, что Ворошилов пытается сплотить ссыльных в Мезени. 24 ноября 1909 года его переводят в другой город — Холмогоры.

Холмогоры, родина Михаила Ломоносова, тоже уездный город и тоже очень маленький. Несколько улочек, обстроенных деревянными домишками, в которых ютились едва полторы тысячи жителей, несколько старинных церквей, несколько лавок… На улицах — никакого движения, тишина, лишь изредка пройдет, спотыкаясь в сугробах, обыватель да пробежит собака.

Жить по-прежнему тяжело, но постоянное общение с природой севера России, с его людьми вскоре привело к тому, что Ворошилов полюбил и этот суровый и прекрасный край, поневоле ставший ему тюрьмой. Он полюбил Двину. Обычно нахмуренная и недоброжелательная, весной, когда солнце заливает зелень лугов, река, отражающая лазоревый свод неба, преображается, становится неузнаваемой. Особенно хороша она летней ночью, когда и в час, и в два пополуночи — ни сумерек, ни густых теней. Воздух, молочно-белый, затапливает далекие горизонты. И Двина кажется безмятежно кроткой…

Надежды полиции на то, что перемена места ссылки скажется на поведении Ворошилова, не оправдались. По-прежнему он заводила во всех предприятиях колонии ссыльных, он весел и общителен, знаком чуть ли не со всеми обитателями Холмогор и, уж конечно, со всеми своими товарищами-ссыльными. В Холмогорах же он познакомился с Екатериной Давыдовной Горбман. Еще в 1907 году двадцатилетняя одесситка была сослана на север за революционную деятельность. Молодые люди полюбили друг друга и вскоре поженились.

Поселился Ворошилов поначалу в угловой комнате второго этажа дома Т. П. Песошниковой на Никольской площади. В комнате жили трое: Ворошилов, Овсей Захарин и Иосиф Йзбицкий. Всего же в доме и флигеле проживало 14 ссыльных. К ним все время приходили другие «поднадзорные», и дом стал центром колонии. Такой «рассадник смуты» не мог остаться без внимания полиции.

С точки зрения полиции, Ворошилов очень беспокоен. Он организует протест холмогорской колонии против репрессий в тюрьмах и собирает деньги в пользу пострадавших, он помогает товарищам устраивать побеги, он устанавливает связь с подпольным Красным Крестом, получает деньги на содержание столовой и библиотеки для ссыльных, он ведет обширную переписку. При обыске 21 июня 1910 года полиция отбирает у Ворошилова более 40 писем, а 30 января 1911 года — 128 писем.

После обыска 21 июня против 13 ссыльных было возбуждено дело. В декабре 1910 года дознание закончено, и полиция боится, что Ворошилов скроется вторично. 28 января 1911 года холмогорский исправник получает две телеграммы: «Предупредите побег Ворошилова…», «Произведите обыск. Произведите аресты…»

15 февраля у Ворошилова вновь проводят обыск и вместе с группой других ссыльных сажают в арестантскую камеру при уездном полицейском управлении. Через два дня начальник архангельского губернского правления просит губернатора послать беспокойного ссыльного в более отдаленное место — в Кемь. На следующий день согласие на эту «меру предосторожности» получено. Ворошилова переводят в губернскую тюрьму, где он должен ждать отправки в Кемь.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});