Преступление без срока давности - Мария Семенова

— Главное таки дело в жизни — это регулярное питание. — При виде постояльца Эсфирь Самуиловна встрепенулась и решительно направилась к плите — морковочка-цимес с тушенной в сладком соусе курой. — Вам, Алеша, ногу?

По ящику давали мексиканский сериал, и на кухне было малолюдно. Голодный как волк Снегирев порывался быстрее поужинать, тетя Фира ему всячески содействовала, а Новомосковских, не выносивший телевизионной муры (то ли дело хороший боевичок!), на пару с друганом Юрасиком угощался полудюжиной пива. Шумно закипал кем-то забытый на плите таз с бельем, под столом неугомонный Пантрик с энтузиазмом играл «в бутылочку», пахло кошками, невынесенными помоями и давно не мытым коммунальным удобством.

— Я вообще-то макарон прикупил… — Снегирев взялся было за пакет, на котором скалился усатый толстяк в колпаке, однако, глянув на еврейскую морковочку — благоухающую, оранжевую, с орехами, — тут же о древнекитайском изобретении забыл и судорожно вонзил зубы в курячью ногу. — Тетя Фира, там в коробке пирожные. Ваши любимые…

— Спасибо, Алеша, только надо сперва вот это съесть. — Она вдруг как-то странно улыбнулась и указала на чудо кулинарного искусства, чем-то отдаленно напоминавшее торт.

Оказалось, что Софочка ей прислала из Тель-Авива в подарок запечатанную жестянку с мацой, судя по этикетке освященную и ничем не хуже тех опресноков, что вкушали люди Моисеевы по исходу из Египта в Землю обетованную.

Ломкое хрустящее тесто было абсолютно безвкусным, и, прекрасно понимая его религиозную значимость, тетя Фира тем не менее колебалась недолго: «Если нельзя, но очень хочется, то можно». Шолом Алейхем был прав, и она при посредстве вареной сгущенки соорудила из мацы нечто похожее цветом на пряник «Славянский».

— Бог простит, зато нам будет вкусно.

Эсфирь Самуиловна добавила Снегиреву морковки, и он, жуя, благодарно закивал головой:

— Спасибо, тетя Фира, прямо забаловали. Между тем, пользуясь моментом, Пантрик стащил с хозяйского стола истекающего жиром палтуса и, оставляя на полу широкий влажный след, стремительно повлек рыбину в кухонные недра.

— Все, достал, паразит колченогий! — Новомосковских запустил вслед коту пивной бутылкой, естественно, не попал и вскочил на ноги в поисках чего-нибудь тяжелого. — Гад усатый, у него «Вискаса» — три раза обосраться!..

— Валюха, не терзай животное. — Его собутыльник извлек из кармана бутылку «Московской» и начал «запускать ерша» — смешивать пиво с водкой. — Эко дело, киске захотелось солененького. Вот самая сволочь — это свинья. Может быть, потому, что на человека похожа — состав крови такой же, даже болезни одинаковые. Ненавижу! — Он выпил залпом и неожиданно пустил слезу: — Через их, сволочей, вся жизнь моя, Валюха, наперекосяк пошла!

— Ну, ну, Юрасик, полно тебе. — Новомосковских потрепал корефана по плечу, а тот налил еще по одной и принялся надрывно излагать кошмарные факты своей биографии.

Этим летом, поддавшись на происки демократов, ратующих за развитие деревни, он назанимал денег и подался на хутор увеличивать свиное поголовье родины. Натерпелся всего — словами не передать. По ночам из новгородских чащоб выходили оборзевшие кабаны и, сигая через метровую изгородь, жрали на халяву дефицитный комбикорм. Йоркширские матки рожали полосатых мохнатых поросяток. Чуть ли не каждую неделю заявлялись проверяющие из центра или разбойники с периферии, причем пить водку под ветчину любили и те, и другие. Однако самое печальное всплыло напоследок. Бедный фермер так спешил выйти из бизнеса, что порешил питомцев мужеского пола в статусе хряков, то есть нехолощеных самцов-производителей, мясо которых вонюче и на вкус непотребно. И теперь Юрасика разыскивает обманутый оптовик, пообещавший сделать с ним то самое, чего счастливо избежали проданные ему свинтусы.

— Спасибо, тетя Фира, вкус бесподобный. — Так и не дослушав крика фермерской души, Снегирев вымыл посуду и повел Рекса на прогулку, причем тот ковылял уже своим ходом, трогательно изогнув полукренделем длинный пушистый хвост.

На улице сразу стало ясно, что организм барбоса функционирует нормально. По возвращении домой сложностей с кормлением тоже не возникло, и, наевшись от пуза питательной, удивительно вкусной болтушки из «Педигри Пала», рыбьего жира и овсянки, Рекс растянулся на подстилке отдохнуть. Снегирев также отдался процессу пищеварения, правда, в положении несколько ином — с книжкой в руках. Жаль, что непрочитанных листов осталось совсем немного…

…Конец его судьбы трехсот переменит, И месяцев двадцать пылает костер. Низложен король, но король не изменник, С обмана начнется кровавый террор.

Мишель де Нотрдам

Над Царским Селом висели низкие, без единого просвета, тучи и проливались мелкой, не прекращающейся целый день моросью. По водостокам Александровского дворца сочились жалкие ручейки, в опустившихся сумерках мокрые ели казались угольно-черными. Куривший у окна человек выпустил табачный дым сквозь густые, несколько рыжеватые усы: «Господи, что за тоска!»

Этим было сказано все. Не много веселого случалось в его жизни, даром что был он помазанником Божиим, самодержцем и императором всея Руси. Сквозь прочерченное каплями стекло было видно, как насквозь промокший филер до ушей натягивает котелок и прикрывает от дождя лицо — глупое, веснушчатое, с широким ерническим носом. Выпить, видать, не дурак, да и по женской части… Сразу вспомнив о красавицах дочерях, царь нахмурился: да, девки, девки. Единого наследника дал Бог, да только на радость ли? Царевич ведь тяжело болен, гемофилия у него; если бы не старец, святой

Григорий, верно, был бы уже на небесах.

Перед царскими глазами вдруг возникло лицо сына — белое как бумага, вымазанное кровью, с распяленным в беззвучном крике ртом, и он замотал головой, отгоняя привидевшееся. Случилось это в двенадцатом году, на охоте, в польском местечке Спало. Царевич тогда, споткнувшись, упал, и началось сильнейшее носовое кровотечение. Из Петербурга примчались доктора, только без толку — силы семилетнего ребенка стремительно таяли. И тогда, отчаявшись, царица Александра Федоровна послала телеграмму Распутину в далекую сибирскую деревню. Святой старец отозвался со всей поспешностью российской почты: «Не убивайтесь, маленький не умрет, пусть доктора его не мучат». И воистину, через день кровотечение прекратилось.

Дворцовый парк между тем объяла темнота, но включать электричество не хотелось — больно хорошо было курить у окна и не видеть опостылевшего за долгие годы великолепия. Крепкий асмоловский табачок вызывал в душе покой, в голове яснело, однако давнее сомнение из сердца не шло. Предки его царствовали по-всякому: рубили головы и сажали на кол, наливаясь спесью, резали языки и снимали заживо кожу, утопали в разврате, с ума сходили от похоти, предавали, изменяли, шли к власти по мертвым телам, — есть о чем вспомнить. Зато, правда, и кончили многие плохо: Петра-то Алексеевича, говорят, свои же отравили, Павла задушили офицерским шарфом, Александру, страдальцу, ноги оторвало бомбой, а Екатерину вроде бы в нужнике снизу укололи копьем — варварство чисто российское. Ладно, об усопших либо хорошо, либо никак… А сам-то он, помазанник Божий, что сделал на своем веку?

Просидел большей частью взаперти с семьей в Александровском дворце. А еще Россию всю распустил, вон сколько повылезало всякой сволочи: студенты, социал-демократы, жиды окопались в Госдуме — Гиршманы, Рабиновичи, Шнеерсоны… Войну японцам проиграл, отдал им Порт-Артур и заставил Георгия Победоносца испытать позор Цусимского побоища. Помазанник Божий!

Да, со Страной восходящего солнца у него давние счеты — царь потер выпуклый шрам чуть повыше правого уха, и память унесла его в далекий девяносто первый год. Он был тогда еще великим князем и, путешествуя по Востоку, прибыл в японский город Оцу, что неподалеку от Киото. На одной из главных улиц нижний полицейский чин внезапно подскочил к его экипажу и ударил сзади мечом по голове. Преступника тут же задержали, рана оказалась пустой, а вот зарубка в памяти осталась на всю жизнь.

Император всероссийский вздохнул и, переменив позу, внезапно почувствовал, что голоден. От природы был он среднего роста, однако сбит крепко, и его мускулистое тело все еще жадно требовало движения и пищи. В самом деле, что плохого в хорошо прожаренной свинине с хреном под водочку?

Не так уж много радостей в Александровском: бильярд с самим собой, уморительные, до коликов, рассказы Аверченки да любезное сердцу занятие фотографией. Правда, изредка можно выбраться в офицерское собрание и там под звуки горнов осушить чарку-другую: «Ура Литовскому полку! Ура, гвардейцы-молодцы!» И почему, спрашивается, наутро благородный янтарь коньяка оборачивается мутью в глазах и звенящей пустотой в голове? Царь потер тронутые сединой виски и, постучав о портсигар папиросой, шумно закурил; однако сквозь бутылочное дно смотреть на будущее куда приятнее. Тем более что, если верить пророчествам, хорошего оно не предвещает.