Радуга — дочь солнца - Виктор Александрович Белугин

Что же вы молчите?

— Они, товарищ капитан, на нашей земле другие приказы издавали.

— Так то они.

— Вот в том-то и дело. Они, а не другие.

— Может быть, вам еще раз прочитать приказ?

Не отвечая, Артюхин передвинул на живот противогазную сумку и, порывшись в ней, достал свернутую газету.

— Вот здесь вернее сказано, — проговорил он, разворачивая газету и показывая ее капитану. — Солдату это больше по душе.

Капитан взглянул и нахмурился. Ему была знакома эта статья известного писателя, призывающая к священному мщению солдат, вступивших на вражескую землю. В одном месте несколько строк было подчеркнуто химическим карандашом. Капитан успел пробежать их глазами и нахмурился еще больше. Убить немца, кто бы он ни был и где бы ни находился, — этот призыв явно запоздал и выглядел чудовищным в тех условиях, в которых оказались наступающие войска. Толпы беженцев с ручными тележками, детьми и домашним скарбом, спасаясь от ужасов войны, так загромождали дороги, что задерживали движение танковых колонн. Преодолевая страх, люди вылезали из убежищ и собирались у солдатских кухонь с консервными банками в руках в надежде получить остатки пищи.

И капитан знал, что котелок жирной солдатской каши оказывался подчас сильнее самой изощренной пропаганды.

Да, так написать мог только человек, совершенно не знающий этих условий…

— Видите ли, Артюхин…

— Вижу, товарищ капитан.

И тогда капитан, снова переходя на официальный тон, сказал строгим голосом:

— Солдат руководствуется приказами командования, а не газетными статьями. Запомните это, Артюхин. Если что — трибунала не миновать. Ясно?

— Так точно, товарищ капитан.

Артюхин не спеша аккуратно сложил газету и спрятал ее обратно в сумку.

5

После падения Кенигсберга батарея стояла на окраине небольшого городка Лазенкейм, сильно разрушенного авиацией. После мартовских туманов, моросящих дождей и распутицы наступила ясная солнечная погода, но крупных налетов противника не ожидалось, и зенитные пушки были поставлены на прямую наводку на случай прорыва танков из окруженной группировки.

Городок казался вымершим. Улицы были завалены битой черепицей и обломками рухнувших стен, и только в центральной части возвышалась ратуша с продырявленной крышей и остановившимися часами. Ветер носил известковую пыль, хлопья сажи и запах пожарищ.

Пушки, опустив стволы, сторожили широкую бетонную дорогу, которая все время оставалась пустынной. В эти теплые весенние дни, когда запахи отогретой земли и свежей зелени настойчиво пробивались сквозь горечь пепелищ, солдаты все чаще вспоминали о доме, томились от бездействия и торопили события: скорее бы.

Артюхин сделался еще молчаливее, большую часть времени просиживал возле своей пушки, глядя на разбитый город, на пустую дорогу, и морщился и хмурился. О чем он думал, никто не знал.

В один из таких дней, когда после очередной учебной тревоги солдаты сидели у бруствера, окружавшего орудие, и вели разговоры об этих, по их мнению, никому не нужных ложных тревогах (как будто было мало настоящих), которые начальство только для того и устраивает, чтобы солдат не скучал, — как раз в это время прибежал Мишка и сразу бросился к командиру орудия. Это было на него не похоже. Обычно он незаметно присоединялся к разговаривающим и сидел с невинным видом и слушал с преувеличенным вниманием, точно он никуда самовольно не отлучался, а так с самого начала и был вместе со всеми. На этот раз он примчался сам не свой, и первые его нечленораздельные восклицания невозможно было понять.

— Говори толком! — приказал Артюхин, подозрительно разглядывая потное и красное лицо Сатаны и, по обыкновению, ожидая какого-нибудь подвоха.

— Дымка похитили! Вот! — выпалил Мишка и тяжело перевел дух. — Сам видел, как фриц его потащил. Цивильный. В очках и в шляпе. Я даже очумел сначала, а потом за ним. А тут откуда ни возьмись комбат. И сразу командует: ефрейтор Сарана, бегом в штаб за почтой. Я говорю: товарищ капитан, разрешите потом, тут такое приключилось. А он: смирно! Выполняйте приказание! Кругом, бегом марш! Что вы, его не знаете?

— Сам видел? — все еще не веря, переспросил Артюхин, и редкие желтые зубы его ощерились по-собачьи, а рука уже шарила вокруг себя, отыскивая автомат.

— А то нет? Если бы не капитан…

— Показывай!

Артюхин вскочил и щелкнул затвором автомата. Остальные бросились за ним. Мишка от нетерпения метался из стороны в сторону, то и дело оказываясь перед дулом автомата Артюхина, и на ходу сыпал словами. Артюхин торопил его в спину и приказывал показывать дорогу.

— Замучают нашего Дымка. Чует мое сердце. Видно, фрицы про него прознали и решили уничтожить. Вы думаете, у них тут шпионов нет? А я, товарищ старший сержант, уже в Москву собрался писать, чтобы Дымку построили специальный павильон, в зоопарке или еще где. За такие заслуги…

— Где? — не выдержав, заорал на него Артюхин, и Мишка, поняв, к чему это относится, остановился, вспоминая и оглядываясь.

— Сюда, товарищ старший сержант. Точно! Мимо этой тумбы. Вон та дверь. Больше некуда.

Дверь вела в нижний полуподвальный этаж когда-то высокого, а сейчас разрушенного дома и на вид была массивной и тяжелой. Наискосок снизу вверх по ней веером разбегались глубокие борозды от осколков. Сбоку, почти у самого порога, виднелась и небольшая воронка от мины. Артюхин бежал, держа автомат перед собой, точно к последнему рубежу атаки, и, оказавшись перед дверью, не выдержал и полоснул слитной двухсекундной очередью. Полетели щепки, посыпалась штукатурка и красная кирпичная пыль. Мишка пригнул голову и вслед за Артюхиным влетел в низкое полутемное помещение. Артюхин остановился так внезапно, что Мишка от неожиданности ткнулся носом в его костлявую спину.

Слева у стены стоял большой круглый стол, и на нем дымилась белая эмалированная кастрюля, распространяя сытный запах вареного мяса. Серая шкурка Дымка, аккуратно распяленная на доске, виднелась у противоположной стены. А посредине стоял старый тощий немец в мятом парусиновом костюме и белом фартучке, которые обычно надевают горничные, работая на кухне или прислуживая за столом. При виде ворвавшихся солдат он так сильно вздрогнул, что с его заостренного носика соскользнуло пенсне и, коротко блеснув, затерялось среди мусора, устилавшего каменный пол. Он застыл с приподнятой рукой и отогнутым указательным пальцем, не успев, как видно, сказать нравоучительных слов тем, кто сидел за столом.

За столом сидели дети. Положив на колени руки, они неотрывно глядели на дымящуюся кастрюлю, в которой виднелось кроличье мясо. На пустом столе перед каждым стояла желтая небьющаяся тарелочка и лежали, поблескивая никелем, нож и вилка. Детей было человек восемь, все были очень худы и бледны, и самому старшему, темноволосому узколицему мальчику, было лет десять, не больше. Увидев поднятый автомат, он дернул головой, неестественно вытянулся