Каникулы в Чернолесье - Егоров Александр Альбертович

По траве мимо его сапог зазмеилось было несколько отростков тумана, направляясь к воротам, но Герман направил на них луч фонаря, и те мигом втянулись обратно в свое темное озеро.

Герман ждал. Когда шагах в двадцати перед ним выросла длинная фигура Гройля в его уродливой фуражке, он даже не шевельнулся.

Флориан Штарк (или как его там) заговорил первым:

– В прошлый раз мы не завершили нашу беседу, – сказал он. – Тогда последнее слово осталось за тобой, Герман. Сегодня моя очередь говорить. Но я постараюсь быть кратким.

Его скрипучий голос далеко разносился по поверхности тумана. Так иногда бывает, если сидишь в лодке посреди тихого озера: тебя слышно даже на берегу.

– И что же ты скажешь? – спросил Герман.

– Я убью тебя. По-русски это забавно звучит. Как признание в любви от человека, которому вырвали язык. А когда я тебя убью, я доберусь и до твоих мальчишек. Сверну шею твоему несносному черному попугаю. Сожгу твою крепость. С лесниками будет покончено, а мы, сверхлюди, будем править миром. Пожалуй, это все.

– Масштаб впечатляет, – сказал Герман. – Чувствуешь себя частью истории.

– Довольно беспокойной частью, – признал Гройль. – Да… мне будет тебя недоставать. Но это еще не повод оставлять тебя в живых. Ты же понимаешь: ничего личного.

– Твое логово далеко, – напомнил Герман. – Сейчас ты на моей территории. Здесь мои правила.

– Отчего же. Для настоящего философа не существует «здесь» и «там». Где бы я ни был, я всегда «здесь». Поэтому правила я устанавливаю сам. Именно здесь и сейчас.

– Посмотрим, – сказал Герман.

– Ну, смотри…

В следующее мгновение привычный мир переменился. Слово «мгновение» здесь подходит лучше всех: только что Герман видел пусть и омерзительного, но человека; но стоило ему только моргнуть, как перед ним возник ужасающе огромный и не менее безобразный волк. Угольно-черный, с облезлой шкурой, которая выдавала возраст, с остроухой головой и с необычно длинными когтистыми лапами – точь-в-точь такой, каким рисуют вервольфа на картинках в старых книгах. Его глаза горели в полумраке красным огнем.

Но Герман остался человеком.

– Обожаю убивать безоружных, – беззвучно сказал Гройль. – О, этот чистый и незамутненный ужас смерти… эти мольбы о пощаде… для настоящего ценителя это звучит как музыка.

Герман скинул с плеча винтовку.

– А этот звук ты любишь? – спросил он.

– Да ну, – поморщился Гройль. – Что там у тебя? Серебряные пули? Какая чепуха. Мы не в Голливуде, Гера. Мы в Чернолесье.

– Какие там серебряные пули. Обычный вохровский карабин. Как в Сибири, помнишь?

Странно: его слова слегка отрезвили Гройля. Совсем чуть-чуть.

– Время лечит все раны, – пробормотал он. – Правда, это не касается того паршивца, который стрелял в меня в Устьвымлаге. Я выгрыз ему печень.

– Уймись, Гройль, – просто сказал Герман. – Мера зла переполнилась. Ты же не хочешь, чтобы все полетело к черту?

– Идиот, – протянул Гройль. – Идиот – это еще один роман Достоевского.

Он шагнул вперед. Приблизил морду к лицу Германа (тот не тронулся с места). С его клыков капала слюна.

– Идиот, – повторил он. – Ты еще не понял? Именно этого я и хочу.

– Отглотнешь, – сказал Герман.

В ярости Гройль щелкнул челюстями, как Герман – затвором карабина, а может, оба сделали это одновременно, как вдруг над их головами зажглось сразу с десяток электрических солнц, и оба врага зажмурились, ослепленные. Медленный мир людей собирался защищаться, и излучатели на мачтах заискрились серебряными разрядами – заторможенными, тягучими и от этого особенно красивыми. Но эти разряды были куда быстрее человеческих пуль, и они несли смерть.

Гройль опомнился первым. Оттолкнулся всеми четырьмя лапами и взлетел в воздух. Он все еще был чертовски быстрым и сильным, этот многоопытный волк. Он забрал жизни множества людей, что стояли у него на пути, но сейчас для него было важнее всего забрать вот эту единственную жизнь. Пусть даже Герман и станет его последней добычей.

В это время в комнате Германа старый ворон Карл снова ткнул черным клювом, как стилусом, в экран планшета. «Fire!» – повторил он. И дистанционный пульт управления сработал. Новая серия электрических разрядов разорвала небо надвое. Грома не было.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Звук был такой, будто расползлась старая сухая простыня, разве что в сотню раз громче. Для обычного наблюдателя это выглядело так, как будто над усадьбой взлетали необычно яркие фейерверки, но сверхоборотни были уязвимы для этих ударов: в случае прямого попадания шаровой молнии они распались бы на атомы. К тому же и черная тьма, носитель питающей их энергии, рвалась на клочки и трусливо отползала, как живая, и на ее месте влажная трава блестела при свете луны, если бы у кого-то было время это увидеть.

После второй массовой атаки оглушенный Гройль припал к земле. Он пытался и никак не мог совладать со своим страхом. Вдобавок и Герман направил на него ствол своей старой винтовки. И еще издевательски помахал этим стволом, как бы приглашая на выход.

Этого Гройль уже не стерпел.

– Умри! – воскликнул он и прыгнул.

Герман выстрелил, когда Гройль прыгнул, – или наоборот? Выстрел не остановил летящего зверя, он просто отмахнулся от смешного кусочка свинца, но при этом он на миллионную долю человеческой секунды потерял жертву из вида.

А когда снова увидел, едва не взвизгнул от изумления прямо в воздухе.

Медведь стоял перед ним. Гигантский бурый сибирский медведь. Крохотные медвежьи глазки следили за ним, волком, без особого почтения. А Гройль между тем летел и летел в этом своем необычайно растянутом времени волков-оборотней – летел и прилетел. Медведь лениво поднял когтистую лапу и отвесил волку сочную плюху.

Самозваный доктор наук Флориан Штарк так и покатился по мокрой траве, размахивая в воздухе четырьмя длинными лапами, а заодно и хвостом.

– Не по правилам! – завопил он. – Ты лесник! Ты не должен превращаться! Да еще в медведя!

– Здесь я решаю, – сказал медведь Герман.

– Обманщик! Откуда ты взял такую силу? Ты же не убиваешь!

– Сегодня я могу отменить и это правило, – сказал Герман.

Волк остановился. Чудовищным усилием воли он вернул себе самообладание. Только глаза сверкали.

– Тогда пеняй на себя, – сказал он. – Я забыл тебе сказать. Я тоже играю без правил. Феликс! Дрон! Ко мне.

Подручные Гройля – молодые волки – только и ждали его призыва. С невообразимой скоростью они выскочили из серого тумана и накинулись на медведя. Их было не меньше десятка – вся боевая часть лагеря «Эдельвейс». Казалось, именно этого часа ждал безумный директор, когда собирал их в этом лесу, именно к этой битве он их готовил на протяжении последних лет.

Наверно, это была славная битва. Если бы удалось снять ее на сверхскоростное видео, чтобы затем замедлить в миллион раз и просмотреть снова, то можно было бы оценить и ее жестокость, и дикую красоту. На этом свете ничего важнее не было для старинных знакомцев, а ныне смертных врагов, один из которых не шутя хотел править миром, а другой пытался ему помешать.

Крупные волки, сразу пятеро или шестеро, вцепились медведю в шею, стараясь добраться до горла. Самым большим был Андрон – безмозглая гора мышц, обтянутая серой шкурой.

Возможно, медведю стоило опрокинуться на землю и раздавить их, как это делают его дикие сородичи в тайге, но Герман почему-то медлил. Мускулистый Андрон втупую налетал на медведя и отступал под встречными ударами. Другие волки, помельче, болтались у него под ногами и норовили перекусить сухожилия, чтобы тот рухнул или хотя бы охромел, но Герман просто время от времени отшвыривал их свободной лапой, да так, что двое или трое уже валялись в сторонке, зализывая раны. Им на смену, откуда ни возьмись, приходили другие – казалось, они были слеплены прямо из серого тумана; главный же враг, старый хитрец Флориан, стоял перед ним, широко расставив лапы и выжидая удобного момента. Он был похож на мохнатого паука – или, скорее, на паука, разрубленного пополам. С четырьмя ногами и уродливым поджарым брюхом.