Витязи из Наркомпроса - Валерий Белоусов

— Немедленно, немедленно раздевайтесь! — торопил Бекренев. — Наталья Израилевна, у вас же рука больная! Вам же нельзя… Давайте, я вас переодену в чистое и перевяжу…

— А вы что, доктор? — удивилась та, стряхивая, как болонка, влагу с коротких черных волос.

— Да, — к удивлению о. Саввы, ответил тот. — Правда, я лекарь военного времени, зауряд-врач. Но перевязку я сделать как-нибудь сумею…

И вправду, перевязал багровеющую Наташину рану очень быстро и ловко.

А ещё, к полному восторгу о. Саввы, у Бекренева в доме нашелся и врачебный спиритус вини ректификати. Ну точно, истинный Эскулап.

Насильно влив в раздетую до исподнего и закутанную в одеяло девушку целительную мензурку, Валерий Иванович предложил оскоромиться и о. Савве, а уж он-то сопротивляться никак не стал.

… Спустя некоторое время трое товарищей сидели на веранде вокруг круглого, покрытого красной плюшевой скатертью стола. И тихо слушали, как по железной крыше умиротворенно барабанит затихающий дождь, глядя сквозь запотевшее стекло на качающиеся лохматые лапы елей…

Чуть (а может, и не совсем чуть?) запьяневшая Наташа, мерно качавшаяся в скрипучем кресле-качалке, вдруг указала пальчиком на висевшую под потемневшим от старости зеркалом потертую гитару с потрескавшимся лаком деки:

— А вы что же, Валерий Иванович, играете?

— А вы? — ответил тот вопросом на вопрос.

— Ну, так… балуюсь…

— Сыграйте же нам тогда, что нибудь…, — сказал тот, придерживая у горла простынь и снимая гитару со стены.

— Что же вам сыграть? — задумчиво сказала Наташа, перебирая тонкими пальцами запевшие струны… — Разве, революционное, что-нибудь, советское?

— Лучше что-нибудь антисоветское! — опасно пошутил Бекренев. И о. Савва вдруг ужасно испугался. Что Наташа вот сейчас встанет и уйдет, прямо вот так, голой, под дождь. С неё ведь станется!

У Наташи зло сощурились глаза. Крылья её носа затрепетали… Но она с усилием подавила душевный порыв и почти спокойно сказала:

— Антисоветское вам? Легко.

И запела очень мелодичным, тонким девичьим меццо-сопрано:

Проклинайте ж меня, проклинайте,Если вам я хоть единое слово солгал,Вспоминайте ж меня, вспоминайте,Я за правду, за вас воевал.

За тебя, угнетенное сельское братство,За обманутый новою властью народ.Ненавидел я красное мерзкое чванство и барство,Был со мной заодно мой максим-пулемет.

И тачанка моя, вдаль летящая пулей,Сабли блеск ошалелый, поднятой подвысь.Почему ж вы тогда от меня отвернулисьВы, кому отдал я всю свою жизнь?

В моей песне не слова не будет упрека,Я не смею народ трудовой упрекать.От чего же тогда мне теперь, братцы, так одиноко,Не могу рассказать, не могу и понять.

Вы простите меня, кто в лихую атакуШел со мною и был пулей горячей сражен,Мне б о вас полагалось, товарищи, горько заплакать,Но я вижу глаза ваших согбенных жен.

Вот они вас отвоют, и горько отплачутИ лампады они уж не станут гасить…Ну, а ваш командарм, он не может иначе,Он умеет не плакать, а только лишь мстить.Вспоминайте ж меня, вспоминайте,Я за правду, за вас воевал…

Потрясенный Бекренев от изумления враз не мог вымолвить не слова. Потом справился с волнением:

— Браво. Кто же автор?

— Комбриг Нестор Иванович Махно… у нас в технаре одна девочка из Гуляй-Поля училась… ну, вот…

— А! Батька! — радостно сказал о. Савва. — А я тоже его одну дюже гарну письню (так в тексте) знаю. Дочка, дай-ка инструмент, я тоже щас как спою…

Он нахмурил брови, вспоминая слова, прокашлялся, и потом баском, лихо, весело и отчаянно… Действительно, таки спел!

Як мчали тачанки, шляхом на Воронеж,

Падали пiд кулями, як пiд косою рожь!

На тачанках ззаду напис: «Брешеш, не догонишь!»

Пiд дугою спереду: «Живими не втечеш!»

Эх! Любо, братцi, любо, любо, братцi, жить,

З нашим отаманом не доводиться тужить!

Старі, старі баби, діти, молодиці,

Тихо спить село, та й матері не сплять.

Запалив станицу, эх, вирізав станицу

Містечковий, трехъязикій, жадний продотряд!

Эх! Любо, братці, любо, любо, братці, жить,

З нашим отаманом не доводиться тужить!

Так пом'янемо, братці, братів наших вірних,

Малоруських рідних наших братів у Христі!

Те іуда Троцький, зі своїм кагалом,

Підло розпинали Мать-Росію на хресті!

Эх! Любо, братці, любо, любо, братці, жить,

З нашим отаманом не доводиться тужить!

І за труною, братці, пам'ятаєм ми, що було,

Важка та селянська мертвая сльоза.

Навіть і в могилах, в ямах квапливих

Про Святої Русі Великої нам забывать нельзя…

Эх! Любо, братці, любо, любо, братці, жить,

З нашим отаманом любо голову сложить!

— Господи, куда я попал! — с веселым ужасом возопил Бекренев. — Прямо, для полноты счастья не хватает, чтобы вот сейчас на веранду вошел бы чубарый Ленька Задов в тельняшке, перекрещенный пулеметными лентами, весь обвешанный бонбами (так в тексте), с маузером в одной руке и штофом мутного самогона в другой!

Но вместо Леньки Задова с маузером и самогоном тут на террасу дачи вступили пионеры с горном, флажком и барабаном…

Глава седьмая

«Мы горластые, мы вихрастые, нам не нужен душевный покой…»

1.

Когда на крытом, с резными балясинами крыльце веранды вдруг раздался оглушительно-громкий барабанный бой, заглушаемый режущими душу диссонансами горна, Натка машинально, чисто риторически спросила:

— А это еще что такое?

Ответом ей было звонкое:

Кто идет? Мы идем!Кто поет? Мы поем!Кто шагает дружно в ряд?— Пионерский наш отряд!Дружные, веселые, всегда мы тут как тут!— Пионеры ленинцы, сталинцы идут!Будь готов — всегда готов!Будь здоров — всегда здоров!

— А-а-апчхи! — совершенно уместно прямо в тему чихнул Савва Игнатьевич. И, вытирая нос краем простыни, которым был закутан его кривоплечий, волосатый торс, стеснительно добавил:

— Спасибо, хлопчики… И вам не хворать!

Меж тем дверь широко распахнулась, и на веранду вступили десятка полтора промокших до нитки красногалстучных мальчишек и девчонок, школьников первой ступени, предводительствуемых одетой в зеленую командирскую плащ-палатку белокурой вожатой с лошадиной вытянутой физиономией, у которой зато алый галстук, сколотый золоченой заколкой, лежал на высокой, обтянутой белой блузкой груди ну совершенно горизонтально!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});