Литературная Газета 6305 ( № 4 2011) - Литературка Литературная Газета

Античные трагедии в 1930–1950-е годы не ставили, зато ставили Шекспира. Тышлер, за которым закрепилась слава театрального художника, создавал декорации и костюмы для «Короля Лира» и «Ричарда III» (1935), «Отелло» (1944), «Гамлета» (1954)… Когда в 1956 году Тышлер сделал две небольшие выставки в Москве и Ленинграде, то показал более 200 работ, живописных и графических, связанных с шекспировскими постановками. Шекспир оказался очень созвучен эпохе. И – художнику Александру Тышлеру. Очень точной выглядит догадка Веры Чайковской, что «на этих выставках Саша Тышлер представил не только образы Шекспира, но и внутреннюю историю собственной жизни в её развитии».

Если сам Тышлер ищет ключ к эпохе и человеческим страстям в пьесах Шекспира, то для Чайковской ключом к образу художника, если угодно – его камертоном, становится образ Ариона. Причём обе характеристики певца, прозвучавшие у Пушкина, «беспечный» и «таинственный», становятся принципиальными для фигуры Тышлера в понимании Чайковской. С «беспечностью» более-менее понятно – это беспечность «птички божьей». Но почему певец «таинственный»? У Пушкина, мне кажется, эта черта определяется способностью слышать «божественный глагол». Позже Блок напишет о музыке эпохи, которую он услышит в латинском стихе. Для понимания этой особенности певца едва ли полезны биографические детали. Единственным ключом могут стать произведения художника. В своей книге о Тышлере Чайковская идёт вослед своему герою – вглядываясь в его картины, эскизы, рисунки… Только искусство может сохранить отзвуки «божественного глагола». Именно эта «тайна» певца и художника волнует Чайковскую. Сохранение этого слуха – самое драгоценное и важное для художника. И этот-то сюжет не передаётся описанием перипетий «внешней» жизни. Он идёт не благодаря, а скорее вопреки драмам, трагедиям и наградам внешней жизни.

То, что Чайковской удалось соединить оба сюжета – внешний и «внутренней» жизни, – выглядит редкой удачей. Особенно по нынешним временам, когда о «внутреннем» нерве существования подозревают далеко не все художники.

Жанна ВАСИЛЬЕВА

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

«Фаланга героев»

Наследие

«Фаланга героев»

О нравственно-эстетическом опыте декабризма

Николай СКАТОВ, член-корреспондент Российской академии наук

Декабризм есть не только социальное и политическое движение, не только явление национальной культуры. Даже помимо собственно эстетических теорий и художественной практики декабризм есть сам по себе эстетический феномен.

Эту сторону дела со всей силой почувствовал и оценил даже трезвейший политик Ленин, когда воспользовался известной характеристикой декабристов у Герцена: «…люди 14 декабря, фаланга героев, выкормленных, как Ромул и Рем, молоком дикого зверя… Это какие-то богатыри, кованные из чистой стали с головы до ног, воины-сподвижники, вышедшие сознательно на явную гибель, чтобы разбудить к новой жизни молодое поколение и очистить детей, рождённых в среде палачества и раболепия».

«На декабриста, – вспоминает А.С. Гангеблов, – к какой бы категории он ни принадлежал, смотрели как на какого-то полубога». Сами они обретали масштабность героев национальной мифологии.

Немного найдётся подобных декабризму явлений, рассмотрение которых под углом зрения таких эстетических категорий, как прекрасное, возвышенное, трагическое, было бы более оправдано. А ведь формула эстетического, если рассматривать под ним выражение всеобщей человеческой способности, даёт возможность представить декабризм в максимально обобщённом виде как великое явление человеческого духа.

Русская, особенно советская, наука выполнила колоссальный труд: разыскан, собран, систематизирован и в большей части издан обильный источниковедческий материал; проведена громадная исследовательская аналитическая работа по уяснению декабризма: классовые истоки и экономические концепции, воззрения в области права и политические теории, военные взгляды и поэтическая деятельность – всё это в десятках и сотнях статей, книг, диссертаций.

Уже можно создать что-то вроде «Энциклопедии декабризма» – труда, который по сути своей всё же лишь внешним образом свёл бы результаты тех же аналитических усилий.

Но почему же, собственно, необходим такой синтезирующий, универсализированный взгляд на декабризм и почему именно эстетическая формула открывает для этого одну из возможностей?

Многое объясняется сутью самого этого явления – сутью декабризма.

Декабризм отличает не столько единство принципов и взглядов, сколько многообразие их, и, когда мы говорим, что для декабризма характерно… что декабризм включает… что декабризму свойственно… в сущности, речь идёт чаще всего не о том, что покрывает декабризм в целом, а о том, что в нём есть в частности. Но это многообразие как особенность движения прямо связано с единством нового человеческого типа, появившегося и сложившегося в русской истории на рубеже 10–20-х годов XIX века, новой человеческой личности, возникшей на волне национального подъёма и наиболее полно этот подъём выразившей.

Подобно Пушкину, так универсально представившему нам мировой художественный опыт, декабризм стремился охватить мировой, от античности идущий, опыт гражданской жизни и политической борьбы. Подобно тому как Пушкин опирался на предшествующую русскую литературную традицию, декабризм глубокими и разветвлёнными корнями уходил в традиции русского республиканизма (Радищев), передовой русской публицистики и литературы.

Герцен сказал, что на вызов, брошенный Петром, Россия ответила сто лет спустя «громадным явлением Пушкина». И Герцен же сказал, что декабрист – «...это человек, который завершает эпоху Петра I и силится разглядеть, по крайней мере на горизонте, обетованную землю…».

Декабристы и Пушкин – то высшее, чего достигла в XIX веке русская история в смысле выражения художественного и человеческого оптиматов.

На рубеже столетий после Отечественной войны 1812 года новая Россия рождала новый тип, новую личность, первого своего художника и первых своих революционеров, «вестников нового мира».

«…Именно 1812 год, а вовсе не заграничный поход, создал последующее общественное движение, которое было в своей сущности не заимствованным, не европейским, а чисто русским», – говорил М. Муравьёв-Апостол. В этом смысле сам тип декабриста («Мы – дети 1812 года», – писал тот же Муравьёв-Апостол) – прямое следствие народного национального развития, одна из высших точек, завершивших становление нации, явление, сформировавшееся на основе широчайшего общенационального движения.

Как известно, после восстания 1825 года режим сделал всё, чтобы вытравить память о декабристах, опакостить и ошельмовать их в глазах страны как явление безобразное, «заразу, извне к нам занесённую», – царский манифест по делу декабристов оказался не только политическим документом, но чуть ли не претендовал быть своеобразным трактатом – опровержением в сфере категорий эстетических.

И вдруг случилось, казалось, непредвиденное. Подвиг декабристов почти немедленно получил высшее признание, высшую нравственную и высшую эстетическую санкцию. И дала эту санкцию русская женщина. Декабрист П. Беляев писал: «Кто, кроме всемогущего Мздовоздателя, может достойно воздать вам, чудные ангелоподобные существа! Слава и краса вашего пола! Слава страны, вас произрастившей! Слава мужей, удостоившихся такой безграничной любви и такой преданности, таких чудных идеальных жён!.. Да будут незабвенны имена ваши!»

Кажется, Герцен первый назвал Чацкого декабристом. А Вл. Ив. Немирович-Данченко, споря с постановками «Горя от ума», в которых играется не пьеса, а рождённые ею публицистические статьи, полемически и остро выдвинул тезис – Чацкий прежде всего влюблённый молодой человек: «Прекрасна, прежде всего, душа Чацкого, такая нежная, и так красиво волнующаяся, и так увлекательно несдержанная… Трудно встретить во всей русской литературе образ молодого человека более искреннего и нежного при таком остром уме и широте мысли». Какая точная характеристика именно декабриста! Ведь декабризм Чацкого проявляется не только в филиппиках, направленных против крепостного права или аракчеевщины, а и в том, как он любит – вечное испытание русского героя, и, кажется, Чацкий единственный, кто его выдерживает. Выдерживает на любовь, выдерживает и на нелюбовь.