Мальчик на вершине горы - Джон Бойн

Пьеро смотрел, как кухарка вносит из кухни прекраснейший штоллен[6] и водружает его на стол; ароматы фруктов, марципанов, специй разлились в воздухе. Пирог был вылеплен в форме Бергхофа и щедро посыпан сахарной пудрой, изображающей снег; Эмма старалась как могла, но талантливым скульптором ее решился бы назвать лишь весьма снисходительный критик. Беатрис, очень бледная, посмотрела на пирог, а затем – на Эрнста, который упорно избегал ее взгляда. Эмма достала из кармана фартука нож и принялась резать штоллен. Пьеро нервничал.

– Выглядит потрясающе, Эмма, – похвалила Ева, сияя от удовольствия.

– Первый кусок Фюреру, – чуть громче, чем нужно, и дрожащим голосом произнесла Беатрис.

– Да, да, непременно, – поддержал Эрнст. – Скажите нам, так ли это хорошо на вкус, как на вид.

– Увы, я вынужден констатировать, что не смогу проглотить ни кусочка, – объявил Фюрер, похлопав себя по животу. – Я и так, кажется, скоро лопну.

– Но вы должны, мой Фюрер! – вскричал Эрнст, и сейчас же, заметив, как все удивились его пылкости, добавил: – Простите. Я лишь хотел сказать, что вы должны вознаградить себя за все то, что сделали для нас в этом году. Всего кусочек, прошу! В честь Рождества. А за вами и мы с удовольствием отведаем.

Эмма отрезала большой кусок, положила его на тарелку вместе с десертной вилкой и протянула Фюреру. Тот некоторое время с сомнением глядел в тарелку, а потом засмеялся и взял ее.

– Пожалуй, вы правы, – сказал он. – Какое же Рождество без штоллена. – Отломил вилкой кусочек и поднес ко рту.

– Подождите! – закричал Пьеро, выпрыгивая из толпы. – Стойте!

Все изумленно уставились на мальчика, бегущего к Фюреру.

– Что такое, Петер? – недовольно бросил тот. – Ты сам хочешь съесть первый кусок? Честное слово, я думал, ты лучше воспитан.

– Поставьте тарелку, – велел Пьеро. В комнате повисла гробовая тишина.

– Что, прости? – процедил Фюрер ледяным тоном.

– Поставьте пирог, мой Фюрер, – повторил Пьеро. – Думаю, вам лучше его не есть.

Все молчали. Гитлер, явно ничего не понимая, смотрел то на мальчика, то на десерт.

– Это почему же? – озадаченно спросил он.

– По-моему, он плохой. – Голос Пьеро дрожал, как только что у его тети. Вдруг он не прав в своих подозрениях? Вдруг он повел себя как дурак и Фюрер никогда не простит ему этой выходки?..

– Мой штоллен плохой? – взорвал тишину возмущенный вопль Эммы. – Да будет вам известно, молодой человек, что я готовлю этот пирог двадцать лет с гаком и за все время ни разу слова дурного о нем не слышала!

– Петер, ты устал. – Беатрис подошла, положила руки ему на плечи и попыталась развернуть и увести. – Извините его, мой Фюрер. Он перевозбудился. Вы же знаете, как это бывает с детьми в праздник.

– Пустите! – закричал Пьеро, вырываясь, и она отшатнулась, испуганно прижав ладонь к губам. – Больше не трогайте меня никогда, слышите? Вы предательница!

– Петер, – сказал Фюрер, – о чем ты?

– Вы меня раньше спрашивали, хочу ли я подарок на Рождество, – выпалил он, перебив хозяина.

– Да, верно. И что?

– Так вот, я передумал. Я хочу одну вещь. Очень простую.

Фюрер с недоуменной полуулыбкой обвел взглядом комнату, словно надеясь, что скоро кто-нибудь все ему разъяснит.

– Тааак, – протянул он. – И что же это? Поведай.

– Я хочу, чтобы первый кусок съел Эрнст, – заявил Пьеро.

Никто не осмелился даже пикнуть. Никто не пошевелился. Фюрер в раздумье постучал пальцем по краю тарелки, а потом медленно-медленно повернулся к своему шоферу.

– Ты хочешь, чтобы первый кусок съел Эрнст, – тихо повторил он.

– Нет, мой Фюрер. – Шофер нервно вздрогнул, голос его звучал надтреснуто. – Я не посмею. Это было бы неправильно. Честь попробовать первый кусок принадлежит вам. Вы столько всего… – Он осекся от страха. – Столько всего… для всех нас…

– Но сейчас Рождество, – проговорил Фюрер и направился к Эрнсту. Герта и Анге, пропуская его, метнулись в стороны. – А в Рождество дети, которые хорошо себя вели, обязательно получают то, чего они хотят. А наш Петер вел себя очень, очень хорошо.

Фюрер, глядя Эрнсту прямо в глаза, протянул ему тарелку.

– Ешь, – приказал он. – Все до крошки. Потом расскажешь, вкусно ли было. – И отступил на шаг.

Эрнст, словно прилипнув глазами к вилке, поднес ее ко рту, а потом вдруг швырнул все это в Фюрера и бросился вон из комнаты. Тарелка с грохотом разбилась; Ева заверещала.

– Эрнст! – закричала Беатрис.

Охрана бросилась за шофером, и до Пьеро донеслись крики и шум борьбы. Эрнста повалили на пол. Он кричал: «Пустите, не трогайте!» – а Беатрис, Эмма и служанки, остолбенев от ужаса, следили за происходящим.

– В чем дело? – озираясь и явно ничего не понимая, спросила Ева. – Что происходит? Почему он не стал есть пирог?

– Он хотел отравить меня, – печально проговорил Фюрер. – Какое печальное прозрение.

Он развернулся, вышел в коридор и удалился в свой кабинет. Захлопнул дверь, но тотчас снова ее распахнул и страшным голосом взревел:

– Петер!

В ту ночь Пьеро заснул не скоро, и вовсе не потому, что волновался в ожидании рождественского утра. Фюрер больше часа его допрашивал, и он добровольно рассказал обо всем, что видел и слышал с самого своего приезда в Бергхоф, – о подозрениях насчет Эрнста и о великом разочаровании в тете, предавшей Родину. Гитлер, выслушивая признания, молчал и лишь изредка задавал вопросы; он также осведомился, причастны ли к заговору Эмма, Герта, Анге и кто-либо из охранников, но те, по-видимому, знали о планах Эрнста и Беатрис не больше самого Фюрера.

– А ты, Петер? – спросил он, прежде чем отпустить Пьеро. – Почему ты раньше не поделился со мной опасениями?

– Я только сегодня вечером догадался, что они задумали, – ответил мальчик, побагровев при мысли, что его тоже обвинят в случившемся и выгонят вон. – Я даже не был уверен, что Эрнст говорил о вас. До меня дошло, только когда он стал вас уговаривать съесть штоллен.

Фюрер принял объяснения и отослал Пьеро спать, и тот долго лежал, ворочаясь с боку на бок, пока наконец не задремал. Снилось ему что-то тревожное: родители, шахматная доска в подвале ресторанчика мсье Абрахамса, улицы рядом с авеню Шарль Флоке. А еще Д’Артаньян и Аншель. И рассказы, которые тот раньше присылал. Затем все окончательно запуталось, и Пьеро вдруг проснулся и резко сел в кровати; лицо его было мокрым от пота.

Он прижимал руку к груди и мучительно хватал ртом воздух. С улицы доносились тихие голоса, и гравий скрежетал под сапогами. Пьеро быстро вскочил, подбежал к окну, раздвинул занавески и посмотрел вниз, на сады, простирающиеся за Бергхофом. Солдаты пригнали к дому две машины – Эрнста и еще одну – и поставили друг против друга; включенные фары своим жутковатым, каким-то потусторонним сиянием высвечивали круг посреди газона. Трое солдат стояли спиной к дому, а еще двое вывели Эрнста и вытолкнули на свет, в котором он походил на призрак. Он был в разорванной рубашке и сильно избит, один глаз у него заплыл, а из раны под волосами струилась кровь. На животе расплылся огромный черный синяк. Ему связали руки за спиной, и казалось, что ноги его вот-вот подогнутся, – и все-таки он держался прямо, как мужчина.

Через секунду появился Фюрер в пальто и шляпе, встал справа от солдат и, не говоря ни слова, кивнул; солдаты сразу вздернули винтовки.

– Смерть нацистам! – крикнул Эрнст, когда уже грянули выстрелы, и Пьеро судорожно вцепился в подоконник, глядя, как шофер рухнул на землю. Потом охранник, который привел Эрнста к месту казни, решительно подошел к телу, достал из кобуры пистолет и всадил еще одну пулю в голову мертвого. Гитлер опять кивнул, и солдаты за ноги оттащили тело прочь.

Пьеро зажал рот ладонью, чтобы не закричать, и упал на пол, привалившись спиной к стене. Раньше ему ничего подобного видеть не приходилось, и сейчас он боялся, что его стошнит.

Это ты сделал, сказал чей-то голос у него в голове. Ты его убил.

– Но он же предатель, – вслух ответил сам себе Пьеро. – Он предал Родину! Предал Фюрера!

Мальчик лежал и старался успокоиться и даже не замечал, что по его спине под пижамой ручьями бежит пот. Потом, собравшись с силами, встал и решился снова выглянуть в окно.

И тотчас опять услышал хруст гравия под сапогами охраны, но теперь в сопровождении пронзительных женских криков. Пьеро посмотрел во двор. Эмма и Герта выскочили из дома и умоляли о чем-то Фюрера; Эмма чуть не бросалась ему в ноги. Пьеро наморщил лоб, решительно ничего не понимая. Ведь Эрнст уже мертв. Просить о пощаде поздно.

И тут он заметил ее.

Тетю Беатрис. Ее вели туда, где несколько минут назад застрелили Эрнста.