Месть Танатоса - Михель Гавен

— А кстати, знаешь, если за мою сентиментальность, которая тебя так раздражает, или за мой язык, который досаждает Шелленбергу, меня в конце концов попросят оставить службу в разведке, — заговорил он шутливо, чтобы разрядить ситуацию. — Я присмотрел себе одно очень тепленькое местечко: тут, я слышал, недавно ввели должности «спецуполномоченного рейхсфюрера СС по обеспеченью поголовья собак» и «унтерфюрера по борьбе с комарами и жировыми отложениями на ягодицах у женщин завоеванных территорий». Насчет собак я не знаю, не уверен. Наверное, это опасно, могут ведь искусать, а вот с жировыми отложениями — хорошая должность, работа, должно быть интересная, творческая…

Скорцени рассмеялся:

— Действительно, тебе подходит. Тебя еще в «Лебенсборн» не вызывали размножаться?

— Вызывали. Давно, правда. Но я сразу сказал, что размножаться не могу, так как у меня работы много, а потому не всегда получается — некогда сосредоточиться. А им надо, чтоб постоянно. Ну, посочувствовали, обещали помочь. Я вот до сих пор жду, может, все-таки помогут… А вообще, я бы это дело начинал с самых верхов. Чтобы личным примером, так сказать. Вот было бы веселье. Главное, с пользой для рейха…

Скорцени поднялся, подошел к шкафу, надел высокую черную фуражку с раскинувшим крылья серебряным орлом на тулье и пристально посмотрел на Науйокса:

— Умеешь ты давить на совесть, Алик, — сказал возвращаясь к теме. — И хотя нас давно освободили: от этого предмета, тебе всегда как-то удается задеть то место, где он когда-то был. В одном ты прав: не для того я хочу забрать Мари из лагеря, привлекая к этому Шелленберга и самого Гиммлера, чтобы провести с ней ночку-другую, а потом бросить на произвол судьбы. Это можно было бы сделать проще, не утруждая себя хлопотами и доказательствами. Как раз так, как ты мне недавно советовал: перевести ее в лагерь поближе или даже поселить в Берлине, как поступают другие: «золотая клетка» и полная зависимость от «хозяина» — то, в чем ты меня сейчас упрекаешь. Но я не только из деловых соображений хочу, чтобы она работала на нас. Если она будет принята на службу, она станет наравне с нами, Алик. Ей присвоят звание, и ее судьба будет зависеть только от ее профессиональных качеств и от всего того, от чего зависит судьба каждого из нас. А это, согласись, почти свобода. Она будет получать жалованье и сможет быть независимой настолько, насколько независимы и мы. Не говоря уже о том, что будет обеспечена судьба ее детей. Это уникальный вариант, Алик, действительно исключительный. Его можно предложить не каждому заключенному. Практически никому, кроме нее. Ее происхождение, профессиональные качества и тот весьма ценный научный потенциал, которым она обладает и который соответственно может быть использован нами в работе, позволяют обратиться в верховное командование с просьбой пересмотреть ее дело. Если такая возможность существует, ей надо воспользоваться, Алик. Обязательно.

— А если она согласится работать, но не согласится жить с тобой? — поинтересовался Алик испытывающее, но Отто ответил ему спокойно.

— Я не собираюсь вынуждать ее силой. В том-то и заключается разница, что если Шелленберг сочтет ее полезной для дела, он уже не допустит, чтобы ее вернули в лагерь только из-за того, что она не хочет с кем-то жить. Он ей подберет, с кем она захочет. Или она сама выберет себе мужчину, или предпочтет остаться одна. Это будет ее право. Главное — убедить Шелленберга. И если подтвердиться, что она действительно Мари Бонапарт, я думаю, все решится скоро. У нас достаточно этих принцев в высоких чинах, которые только имеют звание и состоят в СС исключительно в рекламных целях, для престижа, в том числе и ее предполагаемый родственник принц Кобург-Готский. Думаю, его генеральское жалование не сильно сказывается на его благосостоянии. Пусть будет хоть один дельный человек королевских кровей. Кстати, необходимо устроить им встречу с принцем Готским. Представляю его разочарование, когда он поймет, что его виды на наследство бесследно растаяли. Однако, — он посмотрел на часы, — нам пора ехать. Давай, одевайся.

Потом взял плащ, подошел к столу и, сняв трубку, приказал адъютанту:

— Раух, распорядитесь, чтобы мою машину подали к подъезду. Мы едем ужинать. Благодарю.

* * *

Молодой шеф внешней разведки СД, тридцатилетний бригадефюрер Вальтер Шелленберг со скучающим видом смотрел в окно комендатуры лагеря «O-Z-242» на покрытый лужами пустынный серый плац и мрачные стены бараков. За его спиной тихо переговаривались адъютант Шелленберга гауптштурмфюрер СС Ральф фон Фелькерзам и сопровождающий генерала в поездке профессор психиатрии Максим де Кринис.

В ожидании, пока Раух свяжется с Берлином, оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени присел на край стола, сдвинув бумаги в сторону, и молча курил, строго поглядывая на бледного от волнения коменданта. С не менее скучающим видом, чем сам шеф, штандартенфюрер Науйокс прохаживался по комнате, негромко насвистывая мелодию из лирического репертуара Марлен Дитрих.

У дверей кабинета застыли автоматчики. Время от времени в полутемном коридоре появлялись испуганные лица сотрудников комендатуры и тут же исчезали. Бригадефюрер Шелленберг приехал в лагерь неожиданно, без предупреждения. К его визиту не успели подготовиться. И в первые минуты, увидев въехавшую на территорию лагеря кавалькаду автомашин с номерами берлинской ставки, снующих адъютантов, многочисленных охранников и целую группу офицеров в высоких чинах, окруживших молодого человека в штатском, Габель не сразу сообразил, что происходит и кто перед ним.

Однако среди прибывших он узнал оберштурмбаннфюрера СС, недавно посещавшего лагерь с инспекцией. «Наверное, опять что-то с этой разведшколой. Кто бы мне сказал, что мне с ней делать!» — мелькнуло в голове коменданта. К нему подошел высокий офицер с погонами гауптштурмфюрера СС и представился:

— Гауптштурмфюрер фон Фелькерзам. Вы комендант лагеря?

— Да, то есть… — растерявшись, совсем не по-военному ответил Габель.

— Бригадефюрер Шелленберг, — продолжал гауптштурмфюрер, — просит извинить, что он прибыл, предварительно не известив Вас, и просит разрешения осмотреть лагерь. Санкция группенфюрера СС Мюллера имеется, — гауптштурмфюрер достал какую-то бумагу и протянул ее Габелю.

Габель повертел документ в руках, от волнения различив лишь печать и подпись. Он чувствовал, как холодный пот выступил у него на спине. Бригадефюрер Шелленберг! Сам бригадефюрер Шелленберг! Он смотрел на группу офицеров у машин и не мог понять, кто же из них бригадефюрер Шелленберг: ни одного с генеральскими погонами.

— Может быть, Вы проводите бригадефюрера в свой кабинет? — донесся до него голос Фелькерзама.

— Да, да, конечно, — Габель спохватился и, засунув бумагу в нагрудный карман кителя, поспешил к ожидавшим его офицерам.

— Хайль Гитлер!

— Хайль, — оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени, обернувшись, смерил Габеля уничтожающе холодным взглядом и обратился к молодому человеку в штатском.

— Герр бригадефюрер, — сказал он. — Позвольте представить Вам: комендант лагеря. Как вас?

— Гауптштурмфюрер СС Габель, — пересохшим ртом комендант с трудом выговорил собственное звание и фамилию, — герр бригадефюрер…

Молодой человек сдержанно кивнул головой. Несмотря на волнение Габель с трудом сдерживался, чтобы не выказать удивление. Этот худощавый мальчишка в штатском — бригадефюрер?! Но времени удивляться у него не было. С любезной улыбкой он вежливо пригласил господ офицеров пройти в его кабинет, с ужасом вдруг вспомнив о том, что после вчерашней попойки в комендатуре еще не успели прибрать.

Комендант оглянулся, ища взглядом Вагена. Но тот с утра как сквозь землю провалился. Вчера ночью он был мертвецки пьян и перебил из револьвера все стекла и посуду в столовой. Как теперь предложить генералу ужин, когда в столовой — полный разгром. А вдруг унтершарфюрер и сейчас появится в таком же виде? При этой мысли Габель почувствовал, как у него все похолодело внутри. Проходя, он успел шепнуть второму помощнику, чтобы немедленно разыскали Вагена и «приберитесь, приберитесь вокруг! Пройдите по баракам, посмотрите, все ли там в порядке»…

Подчиненные Габеля засуетились на плацу. Послышались крики команд, заскрипели засовы бараков. Бригадефюрер Шелленберг в сопровождении своих офицеров подошел к зданию комендатуры и уже хотел подняться по лестнице на крыльцо, как неожиданно навстречу ему дверь распахнулась, и унтершарфюрер Ваген в расстегнутом кителе, с пистолетом в одной руке и недопитой бутылкой — в другой вывалился на крыльцо. Постоял, раскачиваясь, на месте и, не удержавшись на ногах, с ругательствами скатился по лестнице вниз. Габель от ужаса зажмурил глаза.

Чертыхаясь и размахивая заряженным пистолетом, Ваген валялся в луже у крыльца комендатуры, тщетно пытаясь подняться. Никто не осмелился подойти к нему. Его рубашка была залита чем-то коричневым, грязная вода стекала по мундиру. Унтершарфюрер прицелился куда-то вдаль и хотел уже спустить курок. Увидев это, оберштурмбаннфюрер Скорцени быстро подошел к нему и ногой выбил оружие из его руки. Его адъютант Раух тут же подобрал упавший пистолет. Вторым ударом в лицо Скорцени оглушил унтершарфюрера и, брезгливо перевернув его носком сапога в луже, переступил через распластанное в грязи тело. Потом, обернувшись к Габелю, приказал: