Авантюрист - Марина Дяченко

— Ох… Госпожа!! Госпожа Танталь, сюда!!

Слуга вопил и держался за сердце. Алана крепко взяла меня за локоть — чего доброго, мне придётся ещё и отбивать её от домашних строгостей, спасать от праведного ремня…

Откуда-то выскочила румяная девушка — горничная — и тоже завопила, всплёскивая руками, как курица. Весь дом потрясённо орал, когда сверху, с высокой лестницы, бесшумно слетела женщина в тёмном платье, с выразительным, не особенно красивым, но очень запоминающимся лицом.

Первый взгляд — на меня, второй — на Алану, да такой, что девчонка за моей спиной съёжилась. Вот это особа, надо сказать. Ураган, а не дамочка. Сестра?..

— Привет, Танталь, — хрипло сказала Алана, не выпуская моего локтя. — Это господин Ретанаар Рекотарс.

— Очень приятно, — сообщила дамочка ровно, как будто негодница Алана каждый вторник возвращается из странствий, ведомая незнакомым мужчиной. И добавила, обернувшись к слугам: — Клов, беги за господином Эгертом. Дюла, приготовь горячей воды… Вы, господин Рекотарс, — я вздрогнул, с таким странным выражением она произнесла моё имя, — будьте добры, входите.

* * *

Я счёл своим долгом расписать страдания Аланы таким образом, чтобы никому не пришло в голову дополнительно её наказывать. Это оказалось нелишним — потому что маленькая дурочка, гордо замкнувшись, отказалась что-либо объяснять домашним. То была совершенно истерическая гордость; я всё вертел головой в ожидании, что вот-вот из дальних комнат появится мать Аланы, уж матери-то грех не поплакаться, кто-кто, а мать должна была немедленно узнать обо всём и всё простить. Но Аланина матушка не спешила навстречу блудной дочери, и, хоть это здорово меня смутило, расспрашивать я не стал. Что-то удержало; не тот это был случай, чтобы проявлять любопытство.

Потом явился мой будущий тесть.

Сперва я увидел силуэт в дверном проёме и решил было, что господин Солль молод; потом он шагнул вперёд, я разглядел его лицо и понял свою ошибку. Отец Аланы был почти полностью сед, лицо его, когда-то красивое, теперь носило на себе решётку жёстких волевых морщин. Я уже уверился в том, что господин Солль стар, но тут он взлетел по лестнице, шагая через две ступеньки; слуга, прибывший вместе с ним, всё ещё стоял внизу, тяжело дышал и держался за сердце — дыхание же господина Солля не сбилось ни на йоту.

Алана вздёрнула нос.

В этот момент мне самому захотелось дать ей подзатыльник. После всего, что было, после всего, что пережили её родичи, — демонстрировать спесь?!

Полковник Солль шагнул к дочери с таким выражением лица, что я не удивился бы, если б он залепил ей пощёчину; вместо этого он попросту обнял её и привлёк к себе. Девчонка мгновенно растаяла, будто масло на солнышке, и своим чередом пошли слёзы, сопли и естественные в таких случаях слова.

Я перевёл дыхание. Вот это было уже вполне по-человечески; вряд ли дело дойдёт до ремня, а если и дойдёт, то, по крайней мере, на трезвую голову.

Сознавая, что семейные сцены не терпят свидетелей, я потихоньку убрался в какой-то тёмный уголок. Там меня нашла заплаканная старушка, и нашла, оказывается, затем, чтобы поцеловать руку.

— Спаси вас Небо… Как вы нашу девочку спасли…

Старушка оказалась Аланиной нянькой.

Дом Соллей лихорадило до поздней ночи; около полуночи, когда спасённая Алана почивала на мягких подушках родительского дома, в гостиной состоялся маленький совет.

Полковник Солль был, по-видимому, незаурядным командиром. В самой его манере говорить скользила неуловимая властность, и это притом, что говорил он негромко, мягко, иногда с улыбкой; женщина, которую звали Танталь, больше молчала, и я постоянно чувствовал на себе её изучающий взгляд.

Я рассказал им первую порцию того, что им следовало знать, — о себе, покинувшем родовой замок ради познавательных странствий, и о комедиантах, не брезгующих самыми грязными делишками. Шишка на темени до сих пор давала о себе знать, а потому, увлёкшись, я сообщил всё, что думал о комедиантах вообще: о разврате и непристойности, творящихся под размалёванными пологами, о кривлянии и пошлости, царящих на подмостках, и о шутовстве, в которое комедианты добровольно превращают свою жизнь.

— Не станем брать во внимание слухи, — я презрительно улыбался, — что комедианты-де воруют детей и делают из них попрошаек, что комедианты приторговывают людьми… Хотя, надо сказать, после истории с Аланой я готов поверить во что угодно. Человеческие отбросы, скитающиеся без приюта и зарабатывающие на жизнь столь низким ремеслом, способны и не на такое…

Мои собеседники слушали внимательно: Солль — с непроницаемым лицом, Танталь — со всевозрастающим странным выражением, которого я, к досаде своей, никак не мог разгадать.

— Господин Рекотарс сделал для нашей семьи так много, что мы не знаем, как его отблагодарить, — сказал Солль, когда мой рассказ о злодеях-комедиантах выдохся. — Может быть, вы подскажете? Чем-то мы можем быть для вас полезными?

Он тактично не говорил о деньгах; возможно, никого бы не удивило, если бы храбрый рыцарь Рекотарс потупился в платочек и скромно попросил пару тысяч золотых — покрыть расходы…

А вот Черно Да Скоро на моём месте и глаз бы не потупил. Гоните, мол, монету, всё в мире стоит денег, даже то, что не продаётся…

Воспоминание о Черно оказалось даже неприятнее, чем я ожидал. В конце концов, то, что я намерен потребовать у этих людей, нельзя положить на весы, как мешок с золотыми…

Некоторое время я колебался: сказать сейчас? Пока они во власти радостного потрясения, пока они согласны на всё?

А на всё ли? Глядя на полковника Солля, трудно предположить, что он не умеет отказывать… И эта Танталь — ну что она так на меня смотрит?!

Я поёрзал в деревянном кресле.

— Господа… Я сделал это потому, что иначе поступить не мог, и будь на месте Аланы бедная сирота… — Тут я запнулся, потому что речь съезжала на патетическую дорожку, а моим собеседникам патетика была ни к чему. — Господа, я сделал то, что сделал, не будем об этом, всё хорошо, что хорошо кончается… Единственное, о чём я смел бы вас попросить, — я обворожительно улыбнулся в ответ на настороженный взгляд Танталь, — это приют, потому что сейчас уже поздно, а я не знаю ни города, ни здешних гостиниц…

— Комната для вас давно готова, — сообщил Солль удивлённо.

Я поклонился.

* * *

Госпоже Тории так никто и не сказал, в какой переделке побывала её дочь; утром Алана нашла в себе силы явиться в комнату матери с приветствием и удержать при этом слёзы. Госпоже Тории ни в коем случае нельзя было видеть слёз — от этого она впадала в глубокую тоску, переставала есть и больше не улыбалась; каждый, входивший в комнату к Тории, обязан был хранить спокойствие.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});