Ведется следствие - Кира Измайлова

Не спал и Теодор Немертвых. Сначала он был слишком увлечен пухлой монографией: сперва внимательно вычитывал ее с карандашом в руках, время от времени делая пометки на полях, потом (очевидно крупно не согласившись с автором) начал вычеркивать абзац за абзацем, приговаривая «Чушь! Ерунда!». Впрочем, скоро он отложил свое занятие: экспресс дал такой гудок, что бронированные стекла задребезжали, и существенно замедлил ход, карабкаясь на эстакаду. Внизу, насколько можно было рассмотреть, стоял густой туман, и длинные его языки тянулись вслед экспрессу, словно норовя ухватить его за пышный султан валящего из трубы дыма.

Наконец, поезд остановился, подрагивая всем своим длинным суставчатым телом, будто усталая после долгой дороги многоножка.

Доктор надел теплый пиджак: несмотря на поздний час, можно немного пройтись. Целительная сила неспешных прогулок была ему хорошо известна, кроме того, он чувствовал настоятельную потребность избыть раздражение, вызванное вторжением дилетанта в области, оному дилетанту решительно непонятные.

«Подумать только, — негодовал доктор, выходя на перрон, — «буде допрашиваемый не заговорит»! Как это он не заговорит?.».

Теодор Немертвых глубоко вздохнул и зашагал, осторожно наступая на левую ногу — колено сегодня болело сильнее обычного, и он не в первый раз пожалел, что не взял в дорогу трость. Впрочем, на самом перроне столпилась масса палаток и ларёчков, бойко торговавших всяким полезным в дороге товаром, и можно было рассчитывать найти что-то подходящее.

Увы, местный ассортимент не мог порадовать разнообразием. В большинстве своем на лотках красовались разнокалиберные дуршлаги, кастрюли — как с ручками, так и без, куски кольчужной сетки… И если наличие всяческих бутылочек с настойками, «целительными при облысении и деликатной немощи», доктору было понятно, то вообразить, зачем нужны в дороге скобяные товары, он не мог. Но, как ни странно, именно последние пользовались особой популярностью среди заспанных пассажиров третьего класса: прямо на глазах доктора две дамы принялись азартно перетягивать небольшой дуршлаг без ручки, сопровождая борьбу громкими выкриками. Продавец потирал руки и набивал цену.

— И часто у вас такое? — поинтересовался Немертвых у первого попавшегося торговца.

Тот пыхнул трубкой и солидно кивнул.

— Да, почитай, каждый экспресс… Кто-то в газетенке сбрехал, что вагоны от думака не спасают, другой металл нужен, вот народец и запасается. — Он ухмыльнулся. — Одно время даже чугунки брали… Только с чугунками-то народ сурьезный за кордон ходит, на всех не напасешься. А уж в поезде — оно и вовсе ни к чему… А вам, господин хороший, тоже, может быть, котелок по размеру подобрать?

— Благодарю, не стоит, — решительно отказался доктор. — Мне нужна трость. Крепкая, надежная трость, безо всяких новомодных излишеств.

— Старые раны? — лавочник проницательно посмотрел на доктора, что-то прикидывая и вычисляя. — Будет вам палка. Хорошая, крепкая… и без излишеств. Обождать немного извольте… Адольф!

Откуда-то из глубин лавки появился сонный парнишка в шортах на подтяжках и коричневой рубахе, черная косая челка падала на детский лобик.

— Сбегай к дядьке Колину, попроси у него палку. Держи бумажку — я там размер записал, — велел лавочник. — И… одна нога здесь, другая тут!

— Молодая смена? — поинтересовался Немертвых, глядя, как резво замелькали худые мальчишеские ноги в высоких шнурованных башмаках.

— А-а-а… — отмахнулся лавочник. — Смена! Один ветер в голове. Все на заставе пропадает, на инженерной. Там «фридрихи» господ инженеров стоят, так ребятню за уши не оттащить! Хотя, — добавил он задумчиво, — лучше уж там, чем за кордон самовольно лазить… Вы вон такое-то видали когда?

Над торжищем красовался громадный плакат с изображенной на нем жутковатого вида тараканоподобной тварью с хищно распахнутыми жвалами. Поперек плаката кроваво-алыми буквами было выписано четкое «Бойся!».

— Это что еще такое? — удивился Немертвых.

— Да водится на болотах всякая дрянь, — пояснил тот. — Мозги крутит. Наши-то приспособились — чугунок на голову, и пусть щелкает, не возьмет! У солдат вон каски… тоже не побалуешь особо. А ученые смеялись, мол, суеверие… сколько мы потом обглоданных косточек находили! Городские, что с них взять, — закончил лавочник пренебрежительно. Тут как раз с топотом примчался запыхавшийся Адольф. — А вот, господин, и ваша палка. Опробуйте-ка!

Трость в самом деле была хороша — из непонятного дерева, простая, без украшений, с тщательно отполированной рукояткой. Теодор, не торгуясь, отсчитал требуемое (цена была высока, пожалуй, в модных лавках просили столько же, но модные лавки остались в столице, да и дрянь там предлагали, а не трости!) и, поблагодарив лавочника, с удовольствием поспешил к поезду. У самой морды локомотива наблюдалось непонятное копошение людей в форме и раздавались громкие возгласы.

— Да кто ж назвал его Худеньким, — ругался крупный детина в форме старшего техника. — Это по документам он Худенький! А вмятину оставил — иному кабану не снилось! Леопольд, понимаешь!

— Эт точно, — соглашался второй, пытаясь выковырнуть из решетки отбойника габаритное тело, застрявшее каким-то особенно замысловатым образом. — Нет, лом тут не поможет. Топор пусть несут, кувалду. Срубать будем, что уж теперь! Некогда нам возиться, отправление задерживать нельзя!

— Ну это как-то…

— Ага! А кто ж нас с карантина с эдаким-то десертом на физиономии выпустит? Хотите, чтобы все комарье с болот собралось? Срубать надо, а потом замыть, вмятину выправить и покрасить живенько!

Рядом скучал сержант полиции. Заметив приближающегося доктора, заинтересовавшегося беседой, он шагнул вперед, закрывая широкой спиной неаппетитное зрелище.

— Извините, уважаемый, посторонним сюда нельзя.

— Вечер добрый, сержант. Теодор Немертвых, — доктор показал жетон, — судмедэксперт. Что-то серьезное?

— Вряд ли, — расслабился тот. — Сбили тут одного… Экспрессы, как известно, не тормозят. Тело вот привезли, к счастью, а то потом или искали бы, куда его отшвырнуло, или собирали по всем путям…

— А кто погиб? — полюбопытствовал доктор.

— Да жил тут неподалеку один… литератор, — с непередаваемым выражением произнес сержант. — Заперся в своем имении, дурковал помалу… Жена его, решительная женщина, уж сколько терпела, а не вытерпела! Он же как — каракули свои переписывать заставлял, набело, красиво, да не по одному разу, пишущих машинок не признавал. Так она взяла, села на проходящий экспресс и — фьюить!.. А этот вон чего удумал, пассажирское сообщение останавливать! Да вы сами посмотрите, — протянул он толстенный конверт.

— Предсмертная записка? На сорока листах? — доктор внимательно прочитал последний абзац. — Слог, надо признать… корявый, равно как и почерк, еще архаизмы эти не к месту… И отчего ему было не освоить машинопись? Вы послушайте только: «силою великаго искусства да остановлю бездушный механизм системы, каковая отказала благородным начинаниям в признании и дотянулась до моего убежища…». Напоминает колонку из «Столичного инсургента», — закончил он.

— Ну что вы, господин Немертвых, — возмутился даже сержант, — госпожа Ловких и господин Бурловски лучше пишут. Захватывающе! Возьмешь, стало быть газетку с собой… ох, прошу прощения, забылся-с…

— Ничего, ничего сержант, — усмехнулся доктор. — Немудрено — ночка хлопотная…

Он повернулся к поезду и удивленно нахмурился.

В самом начале платформы сгрудилось несколько человек с самодельными плакатиками. «Нет отравлению болот!», — гласил один из них. Остальные не радовали разнообразием: «Долой!», «Руки прочь от уникального природного объекта!» (целиком надпись на листе не поместилась, пришлось сократить слова, отчего сразу смысл фразы было уловить непросто), «Даешь независимую экспертизу!» и так далее.

— А это что еще за демонстрация? — спросил он, не особенно рассчитывая на ответ.

— Это, господин, биологи, — ответил случившийся поблизости проводник из второго класса, тоже наблюдавший за процессом извлечения останков покойного литератора из отбойника. — Или экологи? Путаю я, уж простите. Они на каждой остановке этак вот стоят. Я расспросил как-то, так они, оказывается, считают, что нельзя гонять экспресс по болотам, чтоб дымом и копотью их не травить. А лишние две недели в пути — это им, значит, всё равно!

— Может быть, им просто некуда торопиться? — предположил доктор.

— Это уж точно, господин, — поспешил заверить проводник. — Я слышал, они всё в Институт рвались, исследования какие-то проводить. А их не допустили!

— Я бы на месте руководства Института тоже не допустил подобную публику до ответственной работы, — хмыкнул Немертвых, рассматривая суровых, не слишком хорошо одетых экологов.