Сожженые мосты ч.4 - Александр Маркьянов

Получилось так: следом за той камерой, где он нашел двоих пацанов, было еще две двери. За одной ничего не было, по крайней мере, термооптический прибор не засек ничего, отличающегося по температуре от окружающего воздуха. Во втором — тоже ничего не было. Нахмурившись, Араб вернулся к первой двери — замок поддался с первого же выстрела. Комната, заставлена какими-то ящиками.

— Есть кто-то живой? — спросил Араб не вход в комнату

Никто не ответил

Вторая комната — на замок пришлось истратить целых три пули, оказалась жилой. Даже хорошо обставленной — доминантой в ней была большая кровать. Кровать и в самом деле была шикарной: три на три метра, сделанная под старину, вот только балдахин какой-то…

Несмотря на весь свой опыт, Араб прозевал нападение. Вырванный из балдахина кусок накрыл его, а следом последовал удар в пах, да такой силы и точности, что он с трудом сдержал крик. Следующий удар пришелся по защищенной шлемом голове — и вот тут взвизгнул уже кто-то другой. Выпустив из рук автомат, Араб без труда отразил еще два удара — термооптика позволила ему засечь местоположение противника даже в кромешной тьме. Взял противника на болевой прием, прижал к земле.

— Сволочь!

— Не брыкайся!!!

Тот, кто только что чуть не лишил его детородной функции (Араб был бы очень опечален, случись такое) замер.

— Ты русский?

— Нет, б…ь, араб! Ты что спросить не могла, прежде чем бить? — он уже понял, кто у него в руках.

— Я испугалась…

— Испугалась… — было и в самом деле больно — я тебя сейчас отпущу. Не брыкайся.

— Не буду.

Хорошо, что не был поврежден термооптический прибор, удар пришелся по каске в лоб, по кронштейну крепления, а не по самому прибору. Кронштейн был сделан солидно, из алюминиевого сплава и держался.

— Что это на тебе такое?!

— Какая разница, ё…

Новый приступ боли едва не согнул его пополам

— Я не хотела, я думала что это эти…

Разбираться было некогда

— Иди за мной.

Пацаны без приказа вышли в коридор, стояли у двери — понятно, добровольно заточать себя туда, откуда с таким трудом вырвались, они не хотели. Араб мельком оценил их — один сухой, крепкий на вид, лет четырнадцать — должен выдержать дорогу, если его нормально одеть и если будет пища. Второй — с лишним весом, ниже этого — может не выдержать. Что же касается девчонки, то он ее не видел, но раз она сумела выломать откуда-то доску и вырвать кусок из балдахина — значит, сдюжит и переход.

— Мы уходим отсюда. Идете за мной, делаете то, что я скажу. Ни звука, никаких вопросов. Пошли!

Перед тем, как выйти из коридора, Араб впервые включил переговорник, позволяющий ему разговаривать с напарником даже если он находится за пять — шесть километров на ровной местности. Эта модель переговорника разрабатывалась для военных и не занимала руки — микрофон крепился на шее, на приспособлении напоминающем ошейник и снимал звук прямо с гортани. Наушник с небольшой антенной вставлялся в ухо.

— Проверка связи — Бес

— Есть — мгновенно отозвался эфир

— Четверо выходят.

— Понял.

Капитан Рахим, командир моторизованного патруля ночной стражи не испытывал особого беспокойства, когда они подъезжали к базару. В конце концов — мало кто осмелится устраивать разборку у базара, откуда расторговывается половина производимого в Афганистане опия-сырца. Базар по негласному соглашению всех противоборствующих группировок считался "общим благом", никакие разборки на нем устраивать было нельзя под страхом смерти. Тут были покупатели, тут был товар, тут было немало золота — и грабежи с убийствами здесь были явно не к месту. Возможно, эта проклятая Аллахом тварь что-то напутала и человек просто нажрался кишмишовки. А может быть — от этой дрянной кишмишовки Аллах и забрал его, как то раз сам капитан купил по дороге в незнакомом дукане целую бутыль, позарился на дешевизну — и едва не умер. Трое суток лежал, не ел, не пил, в желудок как будто кипяток залили — еле втащил на гору свою телегу жизни. На базаре всяким торгуют, надо быть внимательнее, а еще лучше — делать самому или покупать только в известном месте, у родственников или соплеменников.

Лэнд-Ровер выехал на небольшую площадку перед забором, его сильно тряхнуло на неровности, капитан сильно ударился грудью о дугу безопасности, опоясывающую машину сверху.

— Ты как едешь, сын ишака! — капитан сунул кулаком в затылок этому тупому глупому ишаку Султану, который только месяц как сел за руль.

Султан безжизненно повалился на руль, машину снова тряхнуло, она теряла скорость, направляясь к забору рынка…

— Султан, ты…

Машину снова подбросило — что-то попало под колесо, капитан Рахим снова обо что-то ударился. Так ударился, что потемнело в глазах. Он попытался крикнуть — отдать команду, но из горла вырвался только хрип. Потом он почувствовал, что ноги не держат его…

Ударившись на небольшой скорости бампером о забор рынка, патрульный Лэндровер остался безжизненно стоять на месте…

— По фронту чисто — доложил Бес

— Вперед!

Машины была совсем рядом, на такое они не смели и рассчитывать. Машина моторизованного патруля! Все лучше, чем добираться до их машины пешком.

— Делать?

— Делай…

Бес достал из кармана небольшую коробочку, нажал кнопку — впереди что-то хлопнуло, больше это было похоже на хлопок кнута пастуха, взрыва почти не было видно — но целая секция забора начала падать наружу, открывая спецназовцам путь.

— Бегите за нами до машины. Ты старший — ткнул пальцем в грудь Вадима спасатель

Рассусоливать было некогда. Первым добрался до машины Бес, отпихнул со своего места убитого пулеметчика, моментально освоился с техникой. Это был старый авиационный спаренный лентового питания Виккерс калибра.303 — принц Акмаль жалел деньги даже на это. Но пулемет есть пулемет а этот, изначально сделанный как авиационный, отличался очень высоким темпом стрельбы… Чтобы стрелять из пулемета — Бес расстегнул ремешок и снял каску с закрепленным на ней прицелом.

И в тот момент, когда на площадку выскочили заложники — с противоположной стороны, с улицы вынырнул еще один вездеход патруля.

Вадим, ничего не понимающий, но мгновенно сообразивший, что упершийся в них луч света ничего хорошего не обещает, бросился на землю, не забыв пинком сбить с ног жирняка. В следующую секунду с той стороны, откуда они бежали, по прожектору, по рычащему в паре десятков метров вездеходу ударила длинная, пулеметная очередь. Больше это было похоже на трещотку, знаете, такую детскую трещотку которую везешь — а она трещит. Вот только пули были самыми настоящими, свинцовая метель бушевала в метре с небольшим над их головами, и это было по-настоящему страшно, не так как в фильме, или компьютерной игре. Когда летят пули — они издают мерзкий, берущий за душу свист, его почему то слышно даже через грохот пулемета. И вот этот — то свист и был самым страшным — казалось, что каждая пуля летит в тебя.

Бес сориентировался мгновенно — понял, что пулеметчик противника не станет стрелять по своей машине, он не знает, что машина захвачена. Развернув Виккерс, он полоснул по машине противника длинной очередью, и по полетевшим искрам рикошетов понял, что попал. А не попасть было невозможно, сотня метров — для пулемета это не расстояние. В конце длинной очереди взорвался бак, машины здесь были бензиновыми — но не так, как показывают в синематографе — страшный взрыв, море огня. Просто глухо грохнуло — и занялось пламя.

Кто-то подбежал к машине

— Быстро сюда! Бегом!

Стрельба прекратилась так же неожиданно как началась — просто все стихло. В нескольких десятках метров от них занималась пламенем, разгораясь машина, призрачные отблески пламени танцевали в ночи, освещая всю сцену действия изменчивым, каким-то сумрачным светом. Как только закончилось — Вадим сразу поднял голову и осмотрелся. Слева от него кто-то лежал и стонал.

— Быстро сюда! Бегом!

Их спаситель подхватил за руку девчонку, потащил к машине. Сам Вадим вскочил, готовый бежать — и тут вспомнил о том, что он теперь отвечает не только за себя.

— Вставай!

Жирный странно дернулся и застонал еще громче

— Ты что ранен?

— Нет…

— Вставай!

— Я боюсь…

И захныкал — только тут Вадим понял, что он не стонал, он хныкал как девчонка. Сам он помнил, как последний раз плакал в семь лет — после того, как отец выпорол его за вранье. Это были злые и досадливые, душащие слезы, притом как и подобает настоящему сибиряку он не ощутил ни раскаяния, ни осознания своей вины — просто он разозлился и на себя и на отца, такая уж сибирская натура, в Сибири никогда не было ни покорных ни послушных людей. Потом отец его еще не раз порол — но он больше никогда не плакал, а часто потом с вызовом, специально, делал тоже самое, за что его предыдущий раз выпороли. Единственное, чего Вадим боялся — так это исключения из скаутов, почему то ему казалось, что быть отвергнутым обществом, такими же как он пацанами — страшнее этого ничего нет. Но будучи скаутом, не раз попадая с пацанами в самые разные ситуации он ни разу не видел, чтобы кто-то из них ревел. Он помнил, как в прошлом году Гошка упал с обрыва, чудом остался жив, сломал руку, ногу, несколько ребер — но и когда его несли на плащ-палатке, он не позволил себе заплакать. А тут…