Когда Бог был женщиной. Как древнейшая религия Богини сменилась патриархальной верой в богов-мужчин - Мэрлин Стоун

трех тысяч лет. Вторжения исторического периода, начавшиеся около 2400 г. до н. э., подтверждаются письменными источниками и сохранившимися артефактами и согласуются с мнением большинства историков и археологов. Предположения о вторжениях в доисторические эпохи, основанные на некоторых косвенных свидетельствах, а также на этимологических связях, пока остаются недоказанными. Эти более ранние и менее массированные вторжения относятся к 4000–3000 гг. до н. э., то есть ко времени до появления письменных источников. Обычно они не связаны с одними и теми же племенами-захватчиками. Вместе с тем, учитывая все имеющиеся данные, я полагаю, что о них следует упомянуть наряду с документально подтвержденными событиями более поздних эпох, чтобы читатель мог сделать собственные выводы.

Особенно примечателен тот факт, что в исторические периоды северные захватчики считали себя чем-то вроде высшей расы. Такое отношение, по-видимому, основывалось в первую очередь на их способности подчинять себе более древние и развитые в культурном отношении народы, почитавшие Богиню. Индоевропейцы находились в постоянном конфликте не только с жителями земель, на которые они вторгались, но и друг с другом. Модель, обнаруживающая себя в любой области, где бы они ни появлялись – группа воинов-агрессоров, сопровождаемых знатью из числа жреческой касты, которые сначала вторгались, захватывали, а потом правили коренным населением тех местностей, куда они проникали.

Даты их появления на Ближнем Востоке разнятся. Профессор Джеймс предполагает, что индоевропейцы обосновались на Иранском плато к IV тысячелетию до н. э. Кураторы музея Фицуильяма в Кембридже (Англия) датируют их проникновение в Анатолию концом IV или началом III тысячелетия до н. э. Профессор Олбрайт предполагает, что они появились в Анатолии «не позднее начала III тысячелетия», в то время как профессор Сетон Ллойд пишет: «Примерно в 2300 г. до н. э. мощная волна индоевропейских народов, говоривших на диалекте, получившем название лувийского, захлестнула Анатолию».

Профессор Гордон утверждает, что «индоевропейцы появляются на Ближнем Востоке вскоре после 2000 г. до н. э. Хотя их главными представителями были хетты, митаннийские цари и божества часто носят индоевропейские имена… Иранское плато должно было послужить благодатной почвой для арийцев (как мы можем назвать ту ветвь индоевропейских народов, к которой относятся иранцы)». Далее Гордон уточняет, что «приток индоевропейских иммигрантов на Ближний Восток во II тысячелетии до н. э. произвел революцию в военном искусстве. Вновь прибывшие использовали боевые колесницы, запряженные лошадьми, которые представляли собой мощную и стремительную ударную силу, доселе неизвестную на Ближнем Востоке… Элитные офицеры-колесничие, носившие индоевропейское название марьянну[73], вскоре стали новой аристократией на всей захваченной ими территории, включая Египет».

Из Анатолии и Ирана эти племена продолжали двигаться далее на юг, в Месопотамию и Ханаан. По словам профессора Олбрайта,

…существуют как археологические, так и документальные свидетельства, указывающие на массовую миграцию или переселение с северо-востока в Сирию в XVIII в. до н. э. В результате этого переселения хурритские и индоиранские племена наводнили страну. К XV веку мы обнаруживаем, что большая часть Восточной и Северной Сирии занята преимущественно хурритами и индоиранцами… Мегиддо, Иерусалим и Аскалон [все – в Ханаане] управляются князьями с анатолийскими или индоиранскими именами. Черепной тип в Мегиддо, ранее близкий к средиземноморскому, теперь становится брахицефальным альпийским.

Поскольку вторжения носили спорадический характер, проследить за ними трудно, и, вероятно, потребовались бы целые тома, чтобы дать подробное объяснение по каждой отдельно взятой области на протяжении длительного периода времени. Однако исторические, мифологические и археологические данные свидетельствуют о том, что именно эти северные народы принесли с собой концепцию света как олицетворения добра и тьмы как воплощения зла (символика, вполне возможно, связанная с их расовыми предрассудками по отношению к более темнокожим жителям южных областей), а также представление о верховном мужском божестве. Образ мужского божества в их последующей литературе, которая неоднократно описывала и оправдывала его превосходство, а также весьма высокое положение, занимаемое в их обществе жреческой кастой, по-видимому, позволяет рассматривать эти вторжения не просто как территориальные завоевания, но как своего рода «крестовые походы».

Появление индоарийских племен, утверждение ими верховенства мужских божеств над женскими божествами коренного населения завоеванных земель и возникшее вследствие этого замысловатое сплетение двух богословий зафиксировано в мифологии каждой из описываемых культур. Именно мифы дают нам свидетельство тех мировоззренческих идей, которые в будущем привели к подавлению религии Богини.

Как пишет Шейла Коллинз: «Богословие в конечном счете неотделимо от политики. То, каким образом человеческие сообщества обожествляют трансцендентное и определяют категории добра и зла, связано в большей степени с динамикой власти в социальных системах, порождающих богословские идеи, чем со спонтанным откровением истины из потустороннего мира».

Судя по религиозно-мифологическим сочинениям царских писцов и представителей жречества, которые были обнаружены в дворцовых архивах индоевропейских правителей исторических периодов и часто создавались на языках покоренных народов, можно предположить, что именно политические цели, а вовсе не религиозное рвение, служили для них мотивацией. Преобладание мифов, объясняющих сотворение Вселенной мужским божеством или возникновение институтов царской власти там, где их ранее не было, недвусмысленно намекает на то, что многие из этих мифов были созданы жрецами вторгшихся племен, чтобы оправдать верховенство новых мужских божеств или избрание царя вследствие его особых отношений с этим мужским божеством.

В отличие от сына/возлюбленного религии Богини, индоевропейское мужское божество чаще всего представлялось как бог грозы, восседающий на высокой горе и испускающий огненное сияние или молнии. Этот повторяющийся символизм наводит на мысль, что северные народы, возможно, когда-то поклонялись вулканам как зримым воплощениям своего божества, о чем я буду говорить подробнее в главе 5. В некоторых областях этот бог считался мужем Богини – как, например, хаттский бог грозы Тару и богиня Солнца Аринна, или Зевс и Гера у греков. В некоторых легендах он предстает мятежным юношей, героически сразившим старшее женское божество – иногда с тем, чтобы завоевать ранее обещанное ему первенство в иерархии богов.

Во многих мифах женское божество символизируется змеей или драконом, чаще всего олицетворявшими тьму и злое начало. Иногда дракон выглядит бесполым или даже мужского пола (при этом тесно связанным со своей матерью или супругой – Богиней). Но основной сюжет и символика в каждом из этих мифов настолько сходны, что, судя по тем из них, где в действительности используется имя женского божества, мы вправе предположить, что дракон или змея – не что иное, как аллегория Богини и ее религии. Богиня, исконное верховное божество народов, завоеванных и управляемых индоевропейскими захватчиками, не игнорировалась, однако была включена в их символику таким образом, что эти якобы религиозные мифы позволяют нам проследить путь к Ее окончательному низвержению.

Мужское божество неизменно выступает в качестве могучего поборника света. С небольшими вариациями мы находим в хеттской Анатолии миф о битве между