Гора Лунного духа или Побеждённые боги - Валерий Язвицкий

Ночь приблизилась к концу, когда Пьер кончал свой рассказ. Тревога томила его сердце. Чаще и чаще он взглядывал на небо, где невидимая рука меняла небесные знаки — прямо, против него, мерцали созвездия Кита и Водолея, а сверкающий Атаир и Альдебаран, как два трепетных ока, сторожили весь мир. Но вот дрогнула тьма и заколебалась, будто ветром зашевелило одеяния ночи.

Побледнел яркий круг, лежавший окрест or верхнего фонаря «Титана», и Форестье выключил свет. Пьер взял рупор и взволнованно впился взорами в главные двери храма. Время тянулось мучительно долго, и нервность Пьера передалась другим. Форестье сыпал проклятия и зарядил пушку. Он чувствовал себя во вражеском стане.

— Черт возьми этих дьяволов, — воскликнул он, — не будь я Гастон Форестье, если через двадцать минут не всажу к ним разрывного снаряда!

Корбо на этот раз не возражал, рассказ Пьера вызвал такое отвращение к Паруте, что борьба с кровожадными жрецами втянула и его. Он больше был знаком с древними культами, и тип жреца-деспота, который пропитан весь ложью и высокомерием, был ему ненавистен. Особенно эти сирийские жрецы маленьких государств, которые, лавируя среди сильных владык соседних империй, были хитрей и коварней иезуитов. Сам Игнатий Лойола показался бы птенцом в сравнении с ними.

— Недаром, — думал Корбо, — этот Лойола перенял статут для своего ордена от арабов, которые привезли его в Европу из Азии.

— Ффф-фу! — мощно вздохнуло рядом и сотрясло воздух и прежде, чем Корбо понял случившееся, с треском разлетелась решетка у дверей храма, гул пошел по коридору, потом глухо дрогнула земля, и грохот разорвавшегося снаряда прокатился под утренним небом.

Форестье уже готовил второй снаряд, когда из бокового выхода выскочила кучка обезумевших жрецов и попадала ниц. Но Пьер не видел своей Бириас и, не владея собой, закричал:

— Бириас! Бириас!

И вдруг она быстро вскочила из гущи распростершихся тел, которые, падая, увлекли и ее за собой.

— Лину Бакаб! — крикнула она, простирая руки, и, перескакивая через лежавших жрецов, бросилась вниз по ступеням храма.

Через несколько минут она обнимала колени Пьера и, исступленно рыдая, целовала его ноги. Корбо и Форестье, взволнованные и растроганные, молчали, избегая встретиться взглядами, а по склоненному лицу Пьера бежали слезы. Вдруг Форестье сорвался с места и скрылся в каюте «Титана». Суровый солдат и закаленный трудом рабочий, он не хотел, чтобы друзья видели его слабость. Он долго, часто дыша, стоял у стенки каюты, мигая глазами, пока в них не высохла соленая влага.

Корбо усиленно смотрел на жрецов, все еще лежавших на площадке храма. Они ожидали чего-то. Пересилив волненье, он хотел сказать об этом Пьеру, но тот уже овладел собой.

— Бириас, — сказал он твердо, — довольно, не плачь, встань!

И она послушно смолкла и встала с сияющими глазами в бисере слез, но плечи ее все еще вздрагивали. Пьер снял с себя плащ Лину Бакаба и надел на нее.

— Теперь ты никогда не должна быть обнаженной, — сказал ей, — у людей огня и грома не ходят нагие.

Бириас поцеловала плащ Лину Бакаба и закуталась в него.

— Пьер, они ждут чего-то, — сказал Корбо, указывая на жрецов.

— Теперь, дорогой Корбо, — улыбнувшись, ответил Пьер, — я совершенно спокоен и, как новоявленный бог этой проклятой Паруты, покажу вам народ свой. Только нужно раньше одеть Бириас, да и отдохнуть немного.

Он взял рупор и крикнул жрецам:

— В полдень, когда солнце дойдет до вершины неба, мы будем здесь. Лину Бакаб велит тогда ударить в барабан и созвать весь народ.

Но жрецы все лежали ниц, пока Корбо и Пьер с Бириас не вошли в каюту.

— А не устроить ли нам стоянку на озере? — громко спросил Форестье, — нужно пополнить запасы воды и покупаться.

— Прекрасно, — ответил Корбо, — испытаем наш аппарат на воде. Мы так спешили к вам, Пьер, что, перелетая Средиземное море, ни разу не спускались на воду.

Мерно зажужжали пропеллеры и, Бириас, побледнев, прижалась к Пьеру. Только теперь стало заметно, как измучена она. Синяки и ссадины покрывали ее тело… Как измученный зверек, забравшись с ногами на диван и закутавшись в плащ Лину Бакаба, она доверчиво прижалась к плечу Пьера. Но глаза ее лучились радостью, а с лица не сходило одухотворенное сияние, которое появилось на нем еще тогда, в дни ужаса под властью жрецов.

— Да! — оживленно заговорил Корбо, — у меня с собой прекрасная белая гандура тонкой шерсти — это хороший костюм для Бириас.

— Знаете что, — подхватил Пьер, улыбаясь, — у вас, вероятно, есть с собой ночные длинные рубахи? Великолепно. Я возьму одну для Бириас. Это будет вроде хитона, а сверху — гандура. Право, это будет хорошо.

Бириас, слыша свое имя, переводила глаза с одного собеседника на другого. Что то встревожило ее, но она не успела шепнуть Пьеру, как «Титан», всплеснув воду, закачался на поверхности озера.

— Купаться! — крикнул Форестье, — здесь, надеюсь, нет крокодилов?

Пьер спросил Бириас. Та ответила, что люди Паруты не умеют плавать, но буйволы часто входят в воду у берега, и никто не вредит им. В воде есть только рыбы, которых ловят в реке особыми корзинами чернокожие рабы.

Пока Форестье купался, Корбо вытащил из дорожного сундука свою ночную рубаху. Он стоял в стороне и развертывал ее, бормоча веселым тоном:

— Мы роскошно оденем прекрасную Бириас, новую Елену-Бириас, из-за которой герой Пьер объявил войну Паруте…

Пьер улыбался, обняв Бириас, но она волновалась и, приблизив уста к его уху, зашептала тревожным шепотом:

— Лину Бакаб, твоя Бириас не хочет быть женою других богов… Лину Бакаб, не отдавай свою Бириас этим двум! Пусть они возьмут себе других жен, в храме есть много девушек…

Пьеру стало смешно, но, тронутый и взволнованный, он поцеловал ее.

— Не бойся, моя Бириас! — сказал он, — ты будешь только моей женой. Этот другой только хочет дать тебе одежды и потому говорит твое имя…

— Все же, Лину Бакаб, — продолжала она быстрым шепотом, — никогда не оставляй свою Бириас, ибо сгорела в огне Бириас и не только тело ее, но и душа и разум души любят в ней Лину Бакаба… Лину Бакаб сделал меня непонятной самой себе. У Бириас нет своего разума, у Бириас нет своего желания сердца, у Бириас нет своей сладости жизни, ибо все это в устах Лину Бакаба…

Крепко обнял ее Пьер и воскликнул:

— Корбо! Я передам вам несравненную музыку полюбившей души. Вы поймете, и станет понятней моя любовь к Бириас, и она сама.

Восторженно он перевел признания Бириас.

— Я встал бы на колени, — глухо проговорил Корбо, — и поцеловал бы ей руки, если бы не боялся ее испугать. Удивительная психика людей, — добавил он, — как часто среди крови и ужасов, среди мерзостей и скотства человечества неожиданно расцветают чистые безгрешные цветы…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});