Катары - Патрик Вебер

ГЛАВА 40

Ле Биан сел у стены в самой середине каменного пятиугольника. Он поглядел на главную башню — точнее, на отверстие прямо напротив окна в дальней стене над цистерной. То было одно из подтверждений теории Рана. Монсегюр уходил корнями в верования более древние, чем догматы христианской Церкви. Лучшее доказательство его языческого происхождения — привязка его архитектурного плана ко дню солнцестояния — единственному в году, когда солнечные лучи проходили точно через эти два отверстия в каменных стенах. Если так, то крепость воплощала связь через века, соединявшую катаров с древними языческими религиями. А этот вывод объяснял, почему немецкий историк видел в катарах перекрестившихся друидов.

Его рассуждения были достаточно обоснованными, за исключением одной детали. Современная крепость была уже третьим укреплением в Монсегюре. Два прежних замка были полностью уничтожены, а новые строились заново. Ле Биан достал блокнотик и записал в нем несколько строк:

«Ранее XIII в. — Монсегюр 1.

1204 — Раймон де Перей заново строит крепость на руинах древнего укрепления. Она становится резиденцией катарской церкви Лимузена.

1204—1244 — строительство Монсегюра 2.

1244 — гонения и великие казни.

После 1244 — строительство Монсегюра 3.

1931 — Отто Ран в Монсегюре. Языческая теория???».

Он немного подумал и приписал еще одну строчку:

«А не сохранила ли новая крепость план предыдущей?»

Ле Биан еще раз посмотрел на амбразуру. Он не хотел так просто отправлять теорию Рана на свалку. Строители этих крепостей вполне могли, помня вид старых сооружений, сознательно подражать им. Он думал дальше и меж тем взглянул на часы. Было уже пять минут одиннадцатого. Отец запаздывал, но пока еще не намного. Пьер даже не знал, был ли Морис человеком пунктуальным. Он вообще ничего о нем не знал, кроме давних недобрых воспоминаний, множество раз повторявшихся в доме рассказов и краткой встречи после двадцатилетней разлуки. Но только что он узнал еще кое-что, и это было страшней всего: слух, который ему пересказал хозяин гостиницы. Вот и все, что ему было известно о человеке, который назначил ему встречу и теперь немного опаздывал.

Пьер закрыл блокнот и вышел через северные ворота — те, за которыми вдали виднелся городок Мирпуа, где жил его отец. Ле Биан на секунду прикрыл глаза и глубоко вздохнул. В его мозгу вновь возникло видение людей, сражавшихся за эту крепость, зазвучали отдаленные отзвуки голосов казнимых. Когда же, наконец, эта обагренная кровью земля обретет покой? Даже ветерок здесь, на вершине пога, шелестел трагедией. А солнце? Такое солнце не отогревает тело человека, истомленного долгими зимними холодами. Его лучи смешиваются с языками пламени, вздымающихся с костров инквизиции…

— Блям!

Звук был негромкий, но в таком уединении, на такой высоте даже малейший звук был чрезвычайно отчетлив. Ле Биан повернул голову налево. Он был уверен: это тихое «блям» прозвучало именно оттуда.

— Морис? — не слишком решительно спросил Пьер.

Ответа не было.

— Папа! — крикнул он теперь уже во всю мочь.

Но ответа опять не последовало. Ле Биан медленно пошел вдоль стены снаружи, чтобы понять, откуда раздался звук. Было десять минут одиннадцатого; нигде вокруг по-прежнему никаких следов отца. Ле Биан решил: Морис его просто разыграл и теперь не придет. В общем, такая мысль была ему скорей приятна. Он избавится от тяжелого разговора с человеком, которого не намеревался прощать; его сегодняшнее опоздание лишний раз подтверждало все дурное, что он всегда о нем думал. У него больше не было отца — да и никогда, можно сказать, не было. Ле Биан дошел до небольшого скалистого уступа на северо-западе крепости — и тут раздался выстрел.

На секунду ему пришло в голову, что это шальная пуля какого-то охотника, но иллюзия тут же развеялась. Прозвучал еще один выстрел.

Эта пуля оставила вмятину в стене всего в нескольких сантиметрах от головы Ле Биана. Молодой человек бросился ничком на землю и покатился вниз по горе.

— Бах!

Новый выстрел послышался как раз тогда, когда он начал катиться. За несколько секунд он разогнался, а еще секунд через пятнадцать налетел на большое дерево.

— Ууу! — взвыл Ле Биан.

Он не хотел кричать так громко, но слишком сильно и слишком больно ударился. Этим он выдал себя. Выстрелы раздались вновь.

Теперь было невозможно определить, точно ли метит стрелок, в него ли целится. Пьер мельком взглянул наверх и увидел странную фигуру в белом. Что это — его отец в таком нелепом одеянии? Никто больше не знал, что они сегодня встречаются в Монсегюре. Значит, это мог быть только он! Вдруг все стало ясно: до отца дошло, что Пьер все знает про него, и он решил раз навсегда избавится от такого опасного сына. Но Пьер не доставит ему такого удовольствия! Он выскочил из куста и бросился бежать вдоль горного склона.

— Ааааа!

Очередная пуля попала ему в плечо, но падать было некогда. Пьер бежал дальше, поставив на карту все. Он понимал: чем дальше он будет от вершины горы — тем дальше и от того, кто хочет его убить. И с яростным желанием ускользнуть от убивца, Ле Биан бежал, прыгал, скользил, на каждом шагу натыкался на ветки и корни. Выстрелов больше не было. Отец не решился преследовать его. А может быть, он думал, что рана была смертельна.

«Как Меня гнали, так и вас будут гнать…»

Пьер тронул себя за плечо и почувствовал сильнейшую боль. Не было времени проверять, тяжела ли рана. Нужно было уходить дальше. Спускаясь, он вздрогнул, подумав, что отец, может быть, потому не стреляет, что поджидает его внизу, чтобы добить, как подраненного зверя, который последним отчаянным броском надеется уйти от охотника. Но делать было уже нечего: только идти еще быстрее. Он спускался дальше, ступая то на высокую траву, то на голую землю, то на камень. И вдруг почувствовал: под ногой ничего нет. Он попытался удержаться, схватившись за ветку, но та с громким хрустом обломилась.

Ле Биан упал. Сколько времени он падал? Этого он наверняка не мог сказать, но ему казалось, что долго. Точно было одно: паденье закончилось сильным ударом и глубоким черным провалом.

Первое, что он услышал, придя в себя, было птичье пение; потом утешительно забрезжил свет, пробиваясь сквозь постепенно открывавшиеся веки. Ле Биан огляделся. Он лежал посередине большого куста остролиста. Все тело болело, но отзывалось на прикосновения: руки, ноги, шея… Чудно: ничего, кажется, не сломано. Он оглянулся, но в тот же миг опомнился: лучше было ему не знать, откуда он упал. Сильная боль в плече напомнила о ранении. Свитер был разорван, но кровь уже высохла. Глубокой раны не было: только царапина. Ле Биан встал и, пошатываясь, держась за ветки, чтобы не упасть, сделал несколько шагов. До дороги было уже недалеко: он даже видел свою любимую «двушку». Поскорее добраться до машины — вот была его сокровенная мысль, его единственный шанс на спасение. Он ускорил шаг и наткнулся на что-то твердое. Ле Биан снова чуть не упал, но все-таки сохранил равновесие. Он машинально обернулся поглядеть на то бревно, о которое так споткнулся, — и в ужасе заорал:

— Неееет!

Отступил на шаг и опять посмотрел на то, что там было: человек лет пятидесяти с отрезанной головой. Неудержимая тошнота поднялась из желудка — Ле Биана вырвало. Видеть это было невыносимо, но он знал: обязательно нужно оглянуться еще раз. Труп лежал без головы, но одежда на нем показалась Пьеру знакомой. Эту рубашку в мелкую клеточку он видел совсем недавно… Одолев отвращение, он осторожно засучил на покойнике левый рукав и увидел рисунок лилии.

— Папа!

Пьер попятился и снова почувствовал, как подступает к горлу. Его опять вырвало, только теперь он успел сначала встать на колени.

ГЛАВА 41

В садике аббатства с душистыми травами копошились два монаха. Они ухаживали за мятой, шалфеем, мелиссой и чабрецом кропотливо, как часовщик, разбирающий старинный механизм. Когда мимо них прошел человек в мирской одежде, они безмолвно приветствовали его кивком головы; он отвечал им тем же. Он прошел сначала в большую залу, потом в трапезную, но не нашел того, чего искал. Эта часть аббатства была построена в XII веке и говорила о былом богатстве достопочтенной обители, основанной в конце XI столетия. В лучшие времена в ней жило и трудилось более трехсот братьев. Теперь от аббатства оставался лишь отблеск того, что было прежде. Но стройные мраморные колонки с капителями в виде листьев хмеля и дуба напоминали о славном прошлом. Вошедший огляделся и убедился, что никто из монахов не видит его. Он пробежал во дворик, где росло несколько кипарисов, и поднял чугунную крышку, ели видимую на земле. Потом он спустился в отверстие, поспешно закрыл за собой крышку и сошел на несколько ступенек по лесенке.