Идеальная для колдуна (СИ) - Семенова Лика

На этом воображение отступало. Жгучий стыд прогонял нестерпимые мысли, будто выметал метлой, но она отчетливо понимала, что завтра должно произойти нечто большее. Не осознавала лишь того, как это будет. Каково это? Самое сокровенное было лишь домыслами, глупыми девичьими фантазиями, когда вместе с Эн они наперебой измышляли всякие непотребства и заливались краской, смеясь до рези в животе. Бравировать глупостями — это совсем другое. Бравада — яркая карнавальная маска с чужим лицом. Но лишившись маски, обнажаешь нутро. Такое, какое есть.

Амели вновь и вновь прятала лицо в ладонях. Трепетное ожидание сменялось отчаянием, холодом, паникой. Казалось, после этого брака она уже перестанет быть собой. И она далеко за полночь лежала в кровати, прислушиваясь к треску свечей, смотрела в окно, наблюдая, как проплывают ленивые, оконтуренные лунным светом облака, и отчаянно жалела себя, мнила самой несчастной. Во всем свете.

* * *

Мари будто понимала ее беспокойство — пришла поздно, уже около полудня. Не досаждала возней по углам, как бывало по утрам. Она поставила поднос с умывальными принадлежностями на консоль и широко улыбнулась:

— Доброе утро, барышня. День-то какой! Ясный, ласковый. Будто сам Создатель вашему празднику радуется.

Амели помрачнела. Сон еще не сошел — и лишь в этом было спасение. Ужасная реальность не ощущалась так остро. Хотелось кинуться на подушки и вновь заснуть. А потом просто сказать, что все проспала.

Мари деловито сновала по комнате, распахнула окно, впуская свежий прохладный воздух:

— Умываться прикажете, барышня?

Амели не стала возражать — лишь обреченно кивнула. В возражениях не было смысла. К тому же, что может Мари? Ничего. Делает лишь то, что приказано.

Одна кукла пляшет вокруг другой.

Амели все время пыталась представить, что все это происходит не с ней. А она сама лишь равнодушно наблюдает со стороны за чужой жизнью. Самой обычной. Поела то, что прислала из кухни тетка Соремонда, толком и не поняв, что именно ест. Позволила себя искупать, причесать, нарядить, надушить. Старалась не смотреть. Не проникаться. Не думать. И уж конечно не вспоминать, что все это для него. Представлялось, что ее, как в старых легендах, отдадут чудовищу, которое растерзает. Несчастная красавица и голодное чудовище.

— Барышня, красота-то какая. Небывалая красота! — Мари смотрела с неподдельным восхищением и даже сомкнула ладони, будто в храме. — В жизни такой красоты не видала.

Увы, эти слова не радовали. Амели лишь выдавила натянутую улыбку. Но Мари не унималась, взяла за руку и развернула ее к зеркалу в золоченой раме.

Любопытство пересилило. Амели заворожено смотрела в зеркальную гладь, отказываясь верить, что эта необыкновенная фарфоровая красавица — она сама. Голову украшал дивный венок из нежно-розовых кустовых роз и белых душистых цветов померанца, казалось, еще хранивших капли росы. Цветы вплетались в замысловатую прическу, перевиваясь нитями крупного жемчуга. В ушах, при малейшем движении дрожали чистейшие бриллианты, отбрасывая на лицо сверкающие блики. Еще одна нитка жемчуга обвивала шею и ложилась на грудь под тяжестью каплевидного розового камня, прозрачного, как горный ручей. Юбка нижнего платья была белоснежной, пенилась ярусами широкого крахмального кружева. Верхнее — из нежно-розовой тафты, затканной роскошными, будто живыми, пионами. Верхняя юбка на коралловой шелковой подкладке была подобрана на бока и закреплена драгоценными аграфами. По лифу расплескалась россыпь жемчуга, по которой стройным рядом расположилась «лестница» шелковых и кружевных бантов.

Амели отвела глаза и вновь взглянула в зеркало. Казалось, тронь это великолепие — и все рассыплется с мелким звоном битого стекла. Создатель! Видела бы ее матушка! Лишь одним глазочком. Что бы она сказала? Видела бы эта глупая уродина Фелис! Видела бы Эн! Пожалуй, и не узнали бы, за герцогиню приняли. Матушка всегда утверждала, что это человек красит все вокруг, наполняет теплом и красотой. Но что могла утверждать матушка, имевшая всего лишь два платья? Суконное, повседневное, практичного цвета жухлой листвы, и выходное — перешитое много раз из остатков былой роскоши. Из бабкиных нарядов в старомодных узорах.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Воспоминания о матери отозвались болью в груди. Как же нужна она сейчас. Это мать должна встречать новобрачную в церкви и вести к жениху. Передавать из рук в руки. Поднимать вуаль и целовать в лоб. А кто будет целовать ее, Амели? Демон? Или, может, отвратительный злобный горбун, которого она отныне и помыслить рядом не могла?

Амели опустила голову, не желая больше любоваться собственным отражением. Все не так. Разве без матушки этот брак может считаться благословленным?

Мари вздохнула, едва от умиления не утерла слезу:

— Пора, барышня. В соборе ждут.

Она аккуратно укрыла Амели тончайшей узорной серебристой вуалью и наверное уже в сотый раз поправила кружево. Будто искала повод лишний раз прикоснуться. Накинула на свои плечи шерстяной серый плащик и пошла вперед, открывать двери, в которых тут же показался Орикад.

Он был мрачнее тучи — Амели впервые видела его таким. Обычно пакостный, насмешливый, беспардонный, если не сказать бесстыдный. Сейчас он беспрестанно хмурил бровки и бросал колючие взгляды. Даже хотелось пожалеть его, погладить, обнять — настолько он был жалок.

Амели не сдержалась:

— Что с тобой? Разве ты не должен радоваться? Верно, ты поведешь меня к жениху вместо матушки. А ты, кажется, несчастнее меня.

Демон сцепил ручонки на груди и демонстративно повернулся задом:

— Сама пойдешь. Или вот эта, — он пренебрежительно махнул рукой в сторону Мари, — будет тебе провожатая. В город мне выходить настрого запретили. Мессир сказал, не снесет городской люд моего вида. И в храм мне, видите ли, ход заказан, как колдовской сущности. Тьфу! — он звучно сплюнул прямо на паркет.

Амели опустила голову: что ж, вполне справедливо. Но стало еще грустнее. Ей хотелось бы видеть рядом хотя бы этого поганца. Он был не таким гадким, как хотел казаться.

Она погладила его по спине:

— Не грусти. Да и какой это праздник… Мы быстро воротимся — и заметить не успеешь.

Демон развернулся, шлепая крылышками:

— Пойдем, хоть до кареты тебя провожу.

Он смешно подал руку, совсем как кавалер. Амели вложила ледяные пальцы в его горячую ладонь и позволила вести себя. Они спустились к подъезду, демон помог подняться в карету, следом уселась Мари, бесконечно поправляя ее юбки. На месте кучера восседал горбун. Когда закрылась дверца, Гасту присвистнул, сноровисто махнул кнутом, рассекая воздух, и экипаж помчался по главной аллее в сторону открытых ворот.

Глава 25

Ворота остались позади, совсем так, как и мечтала Амели, но сейчас это было лишь бесполезной условностью. Едва она выйдет из собора женой — ворота окажутся повсюду. Куда бы ни пошла, куда бы ни взглянула, чего бы ни захотела. Связанная по рукам и ногам крепче любых веревок.

Экипаж спустился с холма, пересек Валору по мосту Красавиц. Колеса стучали по булыжникам, создавая отвратительную мелкую тряску, от которой все будто зудело в груди, а по лицу словно кололи крошечными иглами. Мари прильнула к стеклу и с интересом наблюдала, как горожане глазеют на карету. Расступаются, оглядываются, останавливаются. Амели тоже склонилась к окну, смотрела сквозь вуаль на знакомые дома, мимо которых они сто раз проходили вместе с Эн. Если вот у этой ограды свернуть налево и пройти вверх по узкой улочке, можно выйти к лавке Марты-буфетчицы. А если пойти прямо от моста — выйдешь к Седьмой площади.

Амели не сразу поняла, что карета остановилась, будто завязла в толпе. Она посмотрела на Мари:

— Что случилось?

Та пожала плечами и схватилась за ручку дверцы:

— Сейчас все разузнаю, барышня.

Едва Амели осталась одна, она пару секунд колебалась, откинула вуаль, тоже схватилась за дверную ручку и спрыгнула прямо на мостовую с другой стороны. Другого шанса не будет. Все произошло настолько быстро, что она даже не успела ни о чем задуматься. Сиюминутная идея, вспыхнувшая, как искра от костра, и тут же погасшая. Безумная и раскаленная. Амели не оглядывалась, лишь подхватила юбки и старалась бежать как можно быстрее назад, туда, где горбун, вероятно, занятый лошадьми, не сразу заметит. Она нырнула в улочку, ведущую к лавке Марты, и посеменила по низеньким широким земляным ступеням, карабкающимся на пригорок, думая лишь о том, что снежно-белое кружево собирает уличную грязь. Отчего-то только это расстраивало сейчас больше всего. Кружев было жаль до слез.