Эртомикон: Энеральд Гаргонов - Borokudo

лицо твоё гнило

Луч солнца золотого тьмы скрыла пелена. Из той тьмы ко мне прикоснулся явно не человек, он улыбнулся и произнес: — в Рай тебе закрыта дорога, ты в Боге видишь себя самого.

Я резко вынырнул из сна и долбанулся об Тугарина. Этот гад сидел и, свесив морду, смотрел, как я во сне разговариваю. Теперь сотряс наверно.

— Переживу как-нибудь. Не сугроб не растаю. Сотряс не простатит, за неделю пролетит, — утешил сам себя Энеральд.

В его случае так вообще за денёчек. А вот ручному монстрику явно очень больно. Скрючившись, он лапой трет лоб.

С него не убудет, зато думать в следующий раз будет.

— Стоять, блять! Что за коляды? С ума сходим? — Я напрягся и сел напротив Тугарина, скрестив ноги.

— Энеральд, так не полож-жено. Больно ж-же, — медленно, растягивая и смакуя некоторые согласные, возмутился он.

— На положено хуем наложено… ДА СУКА! — закрыв рукой рот, я вопросительно уставился на говоруна. Тот снова потер лапой лоб, сел и продолжил: — Быстро ж-же у тебя горло заж-жило, так воп-пить… Но… Наконец-с, ты видиш-шь во мне меня. Это хорош-шо. Язык с-странен твой, очень слож-жно научится было на нем говорить. Даже сейчас-с, я не всегда хорош-шо говорю. Получится нужно мне побольше… П-поучиться.

Убрав руку ото рта, сорвал с ремня меч-Кладенец, так я назвал обрубок Гуань Дао. Усевшись жопой на хворост, с минуту смиренно смотрел на Тугарина, за это время тот подошел к моему рюкзаку у дерева и вытащил оттуда кусок вчерашнего мяса, затем взглянул на меня и принялся есть, причмокивая.

Играть в гляделки я не стал: — Ты все время умел говорить?

— Рас-зумеется, — снова отвернувшись от меня, Тугарин продолжил рыться в рюкзаке.

Я же подкинул дровишек в костер, а то холодновато утром и спросил: — Так чего молчали-то?

— Мы с Алеш-шей, так ты его называеш-шь, говорили с тобой. Обс-щение пытались устроить. А ты нас-с не понимал, вот и выучить твою речь приш-шлось нам-м.

— Ты же не за день выучил, чего только сейчас заговорил?

— Мы и до этого говорить пытались. Ты нас-с Фенрия с-звал, и бегал са нами иногда, братц-са голову Дубовика зас-савил тас-скать на с-спине. Реш-шили мы, чшто ты тронулс-са умом. С-забавно было за тобой наблюдать.

Хорошенько протерев глаза, я, убрав меч и начав массировать виски, заметил, что не хватает одного человека.

— Подожди. А где Фенрия? — вопросил Энеральд.

— Я с-сказал тебе уж-ше. Не знаю кто это, но могу предполож-шить что ты с-сам с-себе её придумал. Ночью час-стенько звуки с-странные издавал. И говорил с-сам с с-с-собой. И с-стонал.

— Да не может быть! Я же её от полуросликов спас! Или… Или они тоже… Никогда их не было?

Алеша подошел ко мне и, взяв у Тугарина мясо, уселся рядом: — Они были. И люди были. А эти полурослики тренировали своих собачек. Отпускали в лес пару разумных, затем устраивали на них охоту. Ты нашел их и всех перебил, потом дождался, когда за нами придут, и снова всех перебил, а потом дал деру. Потом пожар начался. Вон мне шкурку подпалило. А братец мой у ивы сидел, ты пришел и начал как-то странно себя вести.

Я направил взгляд в сторону от дерева, под которым мы общались, и в нежных лучах утреннего солнца увидел, как Фенрия машет мне рукой, а на губах лишь одно слово: — Прощай.

Встав и слегка поклонившись, помахал рукой и сказал: — Спасибо тебе. Фенрия. И прощай, — я проводил взглядом дымку, потом с опустошением в душе сел и склонил голову, закрываясь в себе.

— Как то ты прос-сто пр-рынял тот факт, ч-што её нет, — рычаще-шипящий голос вывел меня из паралича.

Закрыв глаза, я лег на землю, — она была миражом, она перестала существовать. То есть умерла. А к смерти я привык. Много перевидал. Смерть всегда жаждет и хочет напиться. А я её маленький апостол. Все вокруг меня умирают. Умирают. Снова и снова. Все… С-сука.

Такой удар даже мне “закаленному” перенести сложно. Я спятил. Я надумал себе невесть что. Но надо искать плюсы. Так всегда говорят всякие утешители.

— Плюс первый: я жив. Лучше тихо кричать от едущей крыши, чем свободно висеть на суку.

— Хороший плюс, — переглянувшись с Тугарином, Алеша мне кивнул, продолжая чавкать.

— Плюс второй: Алеша нормально говорит, а Тугарин шипит, хоть и не сильно. К тому же, у меня больше не едет крыша, наверно, — открыв один глаз, посмотрел на братьев и добавил: — Надеюсь, вы и вправду разговариваете, а то как-то иронично получается… Хотя, ирония — это лучший вид юмора, разве это не иронично?

— Ладно, третий: я поборол страх и отошел от Ивы уже далеко, очень далеко, боюсь, уже не смогу вернуться. Или очень долго буду искать путь назад, да и незачем мне это делать.

— Так мож-шет продолж-шим насш путь? — Тугарин достал бурдюк с водой и отпил из него, посмотрев на меня, достал кувшин с вином и протянул мне.

Сев, я подмял под себя шкуру, а то холодно на голой земле.

— Да, лучше идти, — согласился я и, залпом выпив все содержимое, кинул кувшин в дерево, издав глухой звук, содрав кору, тот даже не треснул. — Говорят, что страх перед неизвестностью мозги прочищает… Надеюсь на это, ха-ха…

Вырвав из лап Тугарина рюкзак, сложив шкуру и пустой кувшин в него, закрыл.

— Почему один из вас говорит по-человечески, а второй шипит и рычит?

— Братца в детстве чуть не сожрали, вот травма… — Алеша покосился на дожовывающего крылышко брата и добавил: — Физическая.

— М-м, понятно, — ответ меня не сильно заинтересовал, поскольку я уже открыл рюкзак и достал из него порошок ивы. Посмотрев на братьев, закинулся Противопамятинном и шатаясь потопал дальше на восток.

— Энеральд, сумку хоть закрой, — окликнул меня “не травмированный”.

— Э?! Это рюкзак!

Что-то бухтя на матерном, я завязал горловину покрепче. А пока завязывал, заметил кое-что: — Отку-уда вы имя мое знаете? И где второй рюкзак?

Братья посмотрели на меня и, переглянувшись, закатили глаза. — Ты сам как-то говорил. Мол, меня зовут Алеша, его Тугарин, а ты сам Энеральд.

— Рюкзак?! — рыкнул я.

От такого изменения настроения прихвостни изрядно удивились, но быстро и кратко ответили: — У Ивы.

Я, с минуту полетав в облаках, быстрым шагом пошел в сторону Светила.

— Ничего не предвещало вроде бы, а теперь, не понимаю: вы есть или вас нет, — вопросительно посмотрел через плечо, прищурив глаза, спросил: — Где второй рюкзак? — Не услышав ответ, продолжил