Закат Луизианы - Люциус Шепард

– Джек! – сказала она, сцепляя ноги у него за спиной, желая доставить ему удовольствие теперь, когда он вспомнил… хотя он продолжал причинять ей боль. Потом в мгновение ока он исчез. Она подтянула колени к груди, перевернулась на бок, стараясь унять боль внизу живота. Тошнотворный кислый запах постельного белья ударил в нос. Она дрожала от холода и не знала, что делать. Жизнь через край, часто повторяла мама, сулит ад, а не рай. Все говорили то же самое, каждый по-своему, кроме бродячих провозвестников Судного Дня, а кто знает, что там они бормочут. Надежда давно вышла из моды, но Вайда была старомодной. Теперь она обратилась к надежде. Если он вспомнил один раз, вспомнит снова. Она сможет вынести многое, покуда в душе остается надежда. Хоть какая-нибудь, пусть всего лишь хрупкий росток надежды. Подобно алюминиевой рождественской елке с позолоченными иголками, которую мама хранила в чулане, надежда не требовала ухода и заботы, чтобы уцелеть.

Надо помолиться, сказала себе Вайда. Сомнения разрешай молитвой. Еще одна мамина поговорка. Она молитвенно сложила руки под подбородком и попыталась сосредоточиться, но не увидела перед собой никакой дороги, по которой могла бы направить свое послание.

Иисус, подумала она. Как насчет Тебя, Иисус? Ты где?

Вайда протяжно произнесла имя Иисуса и осталась настолько довольна звучанием, что пропела имя еще несколько раз, прерывая музыкальную фразу глубокими вздохами на манер проповедника.

– Иисус… ах, Иисус… ах, Иисус…

Но, по-видимому, Галилеянин сейчас плотничал где-то в других краях.

Она попыталась обратить взор в сторону Африки и произнесла молитву на своем собственном вымышленном языке, как они делали в храме Метабалона.

– Шака малава… шака малава хакаан. Отмалау отей оша. Шака малава хакаан…

Уже лучше: в темноте за стенами дома произошло слабое движение. Бог Тарабарщины. Длинноногий, со сморщенной коричневой кожей. Он всегда находил время для Вайды. Она услышала свой голос, произносящий странные певучие слоги, и осталась довольна. Ашамадей кинка кала, сказала она и радостно хихикнула. Она спасется молитвой от любой беды. Джамианиа куха вотарака шондерай…

Пронзительный крик Вайды уже стих, когда Мустейн вышел из зарослей за хибарой Мадлен. Полусгнивший, полуразрушенный сторожевой пост у черной воды болота. Туман рассеялся, и луна взошла над деревьями, заливая землю ровным сиянием, придавая местности невинный вид мирного сельского пейзажа. Тихое убежище в плену серебряных чар. Темные кипарисы походили на огромные кости, установленные вертикально и выбеленные призрачным светом. Мустейн сделал шаг вперед, с трудом преодолевая вязкое сопротивление страха. Он хотел позвать Вайду, но испугался, что его услышит еще кто-нибудь. Наконец ему удалось произнести ее имя, но вырвавшийся из горла звук напоминал скорее хриплое карканье. Он набрал в грудь побольше воздуха и на сей раз крикнул во весь голос: «Вай-да-а-а-а!»

Лягушка плюхнулась в воду.

Туман начал просачиваться из щелей в стенах лачуги.

Каждое тонкое щупальце вытягивалось, удлинялось, выпускало новые щупальца, в свою очередь раздваивавшиеся, и в считанные секунды болото оказалось сплошь затянутым длинными белыми лентами – словно весь туман, недавно втянутый в хижину, восстановил образ, который имел до того, как понадобился внутри. В тихом воздухе ощущалась вибрация, ритм похоронного марша.

Перед Мустейном сгущалась стена тумана, которая все поднималась, все утолщалась и вскоре скрыла тропинку и лачугу, клубясь и завихряясь тонкими струйками. Волоски у него на шее стали дыбом, тем не менее он продолжал идти вперед. Чувство дежавю обострилось; туман шевелился, бурлил вокруг, и на него вдруг накатила ужасная слабость. Казалось, некое жизненно важное вещество вытекало из тела, и он терял силы. Мустейн упал на колени, борясь с дурнотой, бессильно свесив голову, а потом опустился на четвереньки. Спазмы перехватывали горло, каждый выдох сопровождался мучительными позывами к рвоте. Он чувствовал слабость. Казалось, сейчас он выплюнет свое сердце. Страшные судороги скручивали внутренности. Он находился во власти симптомов. Лихорадка. Тошнота. Двоение в глазах. Нет, сами предметы у него в глазах не двоились, но он видел тропу под собой словно одновременно с двух разных точек зрения. Что-то медленно отделялось от него… но не легко, а болезненно. Соединенное с ним отчасти пуповиной, отчасти незримой духовной связью и причиняющее равно физические и душевные страдания. Некая дремавшая доселе часть его существа, которая вдруг умерла, чтобы родиться вновь, и теперь пыталась разорвать его плоть, его мозг и излиться вовне. Он перестал чувствовать свое тело. Серая тень заволокла мир. Пот разъедал глаза. А потом это «что-то» освободилось от Мустейна. И он освободился от него. И снова обрел способность дышать. Думать.

Он перекатился на спину и посмотрел наверх.

Вырисовываясь темным силуэтом на фоне свинцового неба и черной стены кипарисов, над ним стоял Добрый Серый Человек.

В течение нескольких бесконечно долгих секунд Мустейн не мог ни пошевельнуться, ни моргнуть, ошеломленный видением. Туман светился вокруг призрачной фигуры подобием ореола, клубился по краям, где набегая, где отступая, словно одновременно пытался сохранить и размыть себя. Кожа призрака, внешняя оболочка… такая осязаемая и липкая на вид, похожая на слой сырой серой краски. Жуткая серая голова без лица, как бумажный пакет. То ли палач, то ли кошмарное чудовище.

Беспалая рука призрака вытянулась вниз, будто резиновая, и Мустейн почувствовал прикосновение к плечу, но не испугался.

Прикосновение вызвало у него мысль о сухом льде, таким холодом оно обжигало. Видение, вызванное прикосновением (в чем он не сомневался), причинило гораздо большую боль. Вайда. Голая, вся измазанная грязью. Тонкие полумесяцы белков под опущенными веками. Свернувшаяся калачиком в ворохе засаленных одеял, с молитвенно сложенными руками. Бормочущая какую-то абракадабру, как полоумная Мадлен Леклоз. Совсем спятившая. Видение померкло, и Мустейн с трудом поднялся на ноги, увидев, что Добрый Серый Человек направился к лачуге. Он сделал несколько шагов вперед и, зная, что она не откликнется, крикнул: «Вайда!»

Добрый Серый Человек внезапно оказался прямо перед ним – словно плавно дав задний ход, а не повернувшись. Он протянул к нему руки с раскрытыми ладонями, и Мустейна вдруг подняло над землей и отбросило назад, будто резким порывом ураганного ветра.

Распростертый навзничь на обочине тропинки, судорожно ловящий ртом воздух, Мустейн вдруг понял, что именно он почувствовал сейчас. Мощный шквал отчаяния. Горя, чувства невосполнимой утраты и безысходной тоски, сплавленных в одну непреодолимую силу, которая владела всем его существом.

Одиночество, какого он не знал прежде. И все же знакомое. Непонятно почему, оно вписалось во все извивы его отгороженной от мира души. Теперь он почувствовал, что оно убивает его. Мустейн потряс головой, пытаясь освободиться от чувства, но казалось, оно лишь еще надежнее укрепилось там, удостоверилось в правильном выборе места.

Он сел, опираясь одной рукой в грязную жижу. Добрый Серый Человек, стоявший на нижней ступеньке крыльца, призывно взмахнул руками, и расползшийся над болотом туман откликнулся на призыв и в мгновение ока стекся обратно к нему, окутав плотной белой пеленой. Потом туман сгустился в фигуру меньших размеров, одетую в черную куртку, белую рубашку и линялые голубые джинсы. Она еще не обрела четкости очертаний, не вполне сформировалась. Черты бледного лица расплывались. Она бросила на Мустейна короткий взгляд, словно предостерегая, потом поднялась по ступенькам и скрылась за дверью.

Залитая серебристым лунным светом одинокая лачуга на берегу огромного болота, казалось, превратилась в игрушечный домик на детском макете зловещей местности. Мустейн, все еще сбитый с толку видением Доброго Серого Человека, принявшего его обличье, не мог собраться с мыслями. Он с трудом поднялся на ноги, огляделся по сторонам. Каждый кипарисовый ствол, каждый дюйм сверкающей поверхности воды свидетельствовали о непоправимом. Он потерял Вайду. Как это случилось, он не понимал. Но это случилось, вне всяких сомнений. Увязая в грязи, Мустейн неверной поступью двинулся прямиком к хибаре. Намереваясь ворваться туда, вытащить Вайду. Отказываясь думать о безнадежности подобной попытки. Но приблизившись к лачуге сзади, услышав за стеной голос Вайды, ее бессвязные нежные слова и дикие молитвы, он зажал уши ладонями и отпрянул назад. Сердце у него мучительно сжалось. Он подумал, что из груди вырвется вой, если он откроет рот.

Он чувствовал себя беззащитным под яркой луной, под серебряным глазом божества, уязвимым перед высшими силами. Голос Вайды по-прежнему звенел у Мустейна в ушах. Стремясь спрятаться от ее безумия, он торопливо направился к зарослям кустов по другую сторону лачуги, укрытых в скудной тени молодого дуба.