Мемориал августа 1991 - Андрей Александрович Прокофьев

носом к низу, оставаясь в сидячей позе.

– Для чего это он. Здесь жидов, вроде пруд пруди – удивленно спросил Эдуард с неприязнью разглядывая свои поношенные брюки.

– А вот жиды, здесь, как раз ненастоящие.

Голос доктора звучал все более зловеще. Эдуард Арсеньевич собрался уходить, разговор ему перестал нравиться, да и все, что он хотел сообщить уже сообщил профессору.

– Ладно, пойду – сказал Эдуард.

– Ты Эдуард куда? Посиди, еще малость – не согласился доктор.

– Пойду, устал что-то – продолжил свое Эдуард Арсеньевич.

– Сидите, пожалуйста – промычал очнувшийся Владик Абрамович.

– Вчера в это же время по дому чекист ходил. Из себя вроде на хохла похож, с пышными усами, лысый и в кожанке. Взгляд у него говорят больно страшный.

Иннокентий Иванович с нескрываемым любопытством смотрел на Владика. Тот прокашлялся в ладошку, после чего продолжил, перейдя на шепот.

– Это он к Виолетте Пимовне приходил. Взял бабушку божьего одуванчика за шиворот поднял на метр от пола, та ногами сучит, визжит, как молодая хрюшка. А он говорит.

– ‘’Где золото с бриллиантами, старая эксплуататорша‘’?

Но она не растерялась, напрудила находясь в невесомости ему прямо на начищенные до блеска сапоги. Он разозлился хвать ее подмышку, как сверток и пошел, гремя обоссаными сапогами. Вот страху, то было. Алексей Нилович сказал: он снова придет, когда стемнеет, так и будет ходить пока весь дом, не сделает пролетарски чистым. Еще Алексей Нилович сказал: теперь они по всей России по одному чекисту, на каждый дом поставили для этого самого очищения.

Только Владик Абрамович закончил свое повествование, как в коридоре гулким эхом раздались тяжелые шаги. Иннокентий Иванович, громко икнув несколько раз перекрестился. Владик Абрамович превратился в каменное изваяние, а Эдуард Арсеньевич ощущая приступ гусиной кожи, слушал, как громоздкие шаги отмеряли пространство коридора, то туда, то обратно. Хотелось спрятаться, и Эдуард присмотрел себе место между шкафом и стеной. Иннокентий Иванович пьяным голосом, начал произносить какую-то неизвестную Эдуарду молитву.

– Тише Иннокентий Иванович, вы нас погубите – взмолился Владик, его лоб покрывала влажная испарина.

Шаги отдалились, им на смену пришли другие, немного менее грузные, но более множественные. После появились зловещие звуки, глухие непонятные голоса. Потом снова тяжелые шаги. Через минуту эхо звуков начало удаляться и скоро все стихло. Владик Абрамович бросился к окну, отковырял ногтем просвет в инее, чтобы посмотреть на улицу.

– Алексея Ниловича повели. Этот лысый чекист с усами.

Произнес Владик Абрамович, теряя равновесие, только близко расположенный стол помешал ему свалиться без чувств прямо на пол.

Вторую бутылку допивали в гробовой тишине. Эдуарду Арсеньевичу ни смотря на должность в исполкоме, от чего-то не хотелось больше торопиться домой. Доктор Смышляев отягощено засыпал. Владик Абрамович, напившись от незначительной дозы, постоянно плакал, утеря слезы грязным платком.

–Эдуард Арсеньевич вы же служащий исполкома, скажите Владику, чтобы он перестал ныть. Объясните ему, что очищение его не коснётся. Он же не эксплуататор, и тем более не колчаковский офицер – бубнил пьяным голосом Иннокентий Иванович, пробуждаясь от самогонной дремы.

– Действительно Владик, чего вам бояться? Все будет хорошо. Просто наберитесь смелости, вот нам с доктором куда хуже.

– А вам-то чего с доктором? – непонимающе пробормотал Владик.

– Вам Владик не понять и рассказывать сейчас нельзя.

Иннокентий Иванович посмотрел на Эдуарда осуждающим взглядом.

– ‘’Ты чего несешь идиот. Здесь никому и ничего нельзя говорить!‘’

Эдуард Арсеньевич понял взгляд доктора, несколько раз кивнул пьяной головой.

– ‘’Виноват, товарищ доктор, больше этого не повториться‘’.

– Скоро же новый год, как то забыли совсем об этом. Давайте выпьем за новый советский двадцать первый год! – разразился тостом Владик Абрамович.

– Давайте, с наступающим – промычал Иннокентий Иванович.

– С новым годом, с новым счастьем – поддержал всех Эдуард Арсеньевич.

Гранёные стаканы чокнулись за наступление нового года, с новой эпохой заодно. Календарь не дотянул чуть более двух суток, чтобы оставить в истории двадцатый год. Декабрь вернул свое господство, обрекая все живое на испытание превозмогать холод. Ясное небо с множеством звезд подсказывало, что мороз нескоро покинет эти места, и новый год начнется, так как ему и положено.

Эдуард Арсеньевич пошатываясь, шел домой. От квартиры доктора до его квартиры, на улице двадцать пятого октября, было совсем недалеко. Равновесие держалось с трудом, ветер – зараза мешал этому, вдобавок сильно мерзло лицо. Добрался без происшествий. К этому времени на улицах все буквально вымерло, только клубы белого дыма поднимались к верху, затем отрывались порывами ветра, который уносил их куда-то в сторону свирепого ледяного океана…

…Карина Карловна встречала муженька навеселе. Она уже второй раз удачно обменяла вещи на самогон. Бабка Феофановна, на этот раз пришла сама, предвкушая хорошую сделку. До этого Карина Карловна ходила к ней, взяв адрес у соседки Дарьи, что была, когда-то недурной певичкой в местных увеселительных заведениях. К нынешнему времени Дарья состарилась и не имея детей, потихоньку попивала горькую, особо не обращая внимания на перипетии по смене общественного строя.

– Ах, все одно Карина, раньше думать надо было, сейчас поздно. Еще до этих большевиков, во время войны с кайзером, хаживал ко мне один голодный студентик Антоша. Менялись мы с ним. Он мне ласку с удовлетворением, я ему тепло с продуктами. Чувствовала, что последний мужчина он у меня, жарко любовью с ним занималась. Мне хорошо, еще, как хорошо, и ему на будущее школа хорошая. Для мужика это ведь, моя дорогая, еще важнее, чем для нас баб. Только вот не пригодилась ему моя любовь, опытность, которую он от меня получил.

Дарья женщина лет пятидесяти по-прежнему стройная, но со следами излишнего потребления вина, откровенничала с Кариной Карловной у себя на кухне.

– Что случилось с мальчишкой? – с интересом спросила Карина Карловна.

– Да я тебе вроде говорила? – сказала Дарья, наполняя фужеры из тонкого стекла, красной настойкой.

– Не помню, сейчас все перемешалось.

– Забрили его колчаки, точнее сам он добровольцем пошел в этот студенческий батальон. Толя Пепеляев, будь он не ладен, франтом тогда был. Весь из себя, генеральскую форму, молокосос напялил. Да ты помнишь его? – спросила Дарья.

– Да, конечно, братья Пепеляевы. Карина Карловна сама удивилась, как ей в голову пришла эта фраза: ‘’братья Пепеляевы‘’.

– Вот и сгинул Антошка под Пермью, наверное, обмороженный в тонком пальтишке и остался лежать. Им же студентикам даже формы не выдали. До этого он ко мне уже редко хаживал, барышню нашел себе молодую, а жрать то обоим хочется. Так вот она его сама ко мне отпускала.

Дарья смахнула одинокую слезу.

– Скоро и сама по миру пойду. Денег, что мой любимый папенька оставил, совсем уж нет.

– Ты не хорони себя раньше времени, еще все наладится.

– Нет, Карина не наладится – Дарья протянула Карине Карловне фужер…

…Рыжая борода храпел в маленькой комнате. Неприятный запах грязных портянок обосновался в квартире, смешиваясь со стойким