Новочеркасск: Книга третья - Геннадий Семенихин

— А ну, ауфштеен! — свирепо выкрикнул Денисов одно из десяти или одиннадцати немецких слов, которые усвоил на своем веку благодаря классной учительнице, постоянно грозившей ему двойкой на уроках немецкого языка.

Немец не отозвался. Тогда Денисов самолично втащил его в люльку, отобрал припрятанный в кармане парабеллум и погнал мотоцикл вперед. «Если фашисты перерезали шоссе, я погиб, — подумал при этом Данила, — но не могли же наши отойти без боя так далеко. Ведь еще вечером эта же самая земля была наша. Вероятно, немец тоже заблудился и не туда повез полевую сумку с пакетами фельдсвязи».

А дальше произошло уже самое что ни на есть удивительное, чего не только в донесениях, но даже в сказках не бывает. Не успел мотоцикл проехать и двух километров, как с обеих сторон из частого березняка повыбегали люди и на русском языке с веселыми присказками и прибаутками, не воспроизводимыми в открытой печати, заорали:

— А ну, фриц проклятый, вылазь из своего мотоцикла. Идите сюда, товарищ комбат, до нас идите. Вяжите этих гадов, хлопцы.

Капитан Махиня приблизился, пригладил для чего-то свои короткие колючие усики, похожие на щеточку, нависшую над верхней губой, и весело прокричал:

— Та що вы робите, бисовы дети! Или не бачите, кому голову собираетесь открутить? Та це ж наш боец Данила Денисов, которого мы вчера обнаружить в своих рядах не могли. Уже и похоронку в штаб полка хотели на него послать. Дывысь, дывысь, деж ты був, чертов сын? А это кто там в мотоциклетной люльке с кляпом во рту лежит? А ну, выдерните у него кляп из глотки, а то он зараз задохнется. Так говори, кто это? — поднял Махиня черные глаза на Данилу. — Балакай скорее, бо нет времени ждать. Фланги надо укреплять, а то фашисты опять в атаку полезут скоро. Чего ты важничаешь, будто самого Гитлера в плен захватил?

И тогда Данила, поняв, что большой ему кары не выйдет, самодовольно доложил Махине:

— Гитлера не Гитлера, но немца натурального в плен вместе с полевой сумкой приволок. И все было чин по чипу, хоть у него спросите.

— А почему он у тебя дохлый такой? — поинтересовался комбат.

— Да я ему пару крупных лещей отвесил за то, что он лягаться было надумал.

— Ну и как?

— Потише стал, товарищ комбат.

Бойцы загоготали и почти всей ротой окружили мотоцикл с коляской. У немца вынули из горла кляп, развязали стянутые солдатским ремнем руки, однако подойти близко побоялись, потому что смердило от него в ту минуту страшно.

И заварилась тут такая каша, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Как из-под земли объявились майор, начальник разведки дивизии и уполномоченный особого отдела. Фрица этого надо было бы из брандспойта пожарного окатить, чтобы дух поганый из него вышибить, но разве оставалось для этого время, если каждую минуту могла быть отдана команда идти в бой. Вместе с Махиней дивизионные начальники сумку полевую у фрица с документами взяли и такие радостные восклицания на красноармейца Денисова обрушили. Особенно ликовал капитан Махиня:

— Да ты знаешь, чертов сын, кого это ты в плен захватил? Фельдъегеря, который вез в штаб своей дивизии особо важные срочные секретные документы и среди них даже пропуск командиру этой дивизии на парад, который Гитлер приказал по случаю взятия Москвы на нашей Красной площади проводить. Может, ты, Данила, на память пропуск этот себе и возьмешь?

— Не, — замотал головой Денисов. — Я того дня и часа лучше дождусь, товарищ комбат, когда вы мне пропуск на парад в Берлине по случаю нашей победы выдавать будете.

А потом Денисов по порядку рассказал капитану обо всем, что с ним случилось. Долго слушал его Махиня и не однажды за это время прикасался к маленьким своим усикам, хмурясь и вздыхая при этом.

— Огорчил ты меня все-таки, красноармеец Денисов, сильно огорчил. Ну, а возрадовал еще более того. Думал, к ордену тебя представить, но теперь, когда узнал правду, сам понимаешь, что повоздержаться должен, ибо первая часть недостойного твоего поведения перед присягой пересиливает вторую и рука у меня, как у командира, подписывать на тебя наградной лист спокойно не поднимется. Однако не беда. Орден от тебя никуда не уйдет. Он на поле боя, твой орден, лежит. Пойдешь в атаку и возьмешь его. Полагаю, не один еще возьмешь. А сила твоя человеческая в том, что после того, как упал в грязь, подняться на ноги ты сумел, парень. Вот в чем твоя главная победа заключается.

— Подожди, земляк, — тихо сказал не проронивший ни слова на всем протяжении этого пространного рассказа Якушев. — Однако ты же носишь сейчас орден Красного Знамени. А он за что?

Денисов удивленно посмотрел на него своими зелеными кошачьими глазами.

— Орден? — вздохнул Данила. — Орден — это иная статья. Это не за вдохновение, а за работу. Мы населенный пункт Хлипень у гитлеровцев отбивали. Оборонялись они жестоко. Там взгорок высокий был, а на нем церковь облупленная, с какой вся окрестность просматривается, а огонь корректировать — лучше не надо. Что ни атака наша, то сплошные потери. Рота за ротой откатывались. Нас на рассвете на очередной приступ кинули. В лоб под огонь не пошли. Обогнули высотку с тыла, сумели учесть подход, при котором мы вроде как в мертвый конус попадаем. Он из своих огневых средств лупит, и все поверх голов. А мы старый казачий способ применили. Сначала артиллерия брешь в стене пробила, а потом мы в эту брешь целым взводом прорвались, стали паклю, облитую бензином, швырять, бутылки с горючей смесью.

Якушев на мгновение задумался и нерешительно перебил соседа:

— Так казаки Матвея Платова действовали, когда под Парижем во время бегства Наполеона крепость Намюр брали.

Данила скосил на него зеленые глаза:

— Так ведь это ж когда было. Ты откуда знаешь? Из книжек только.

— Не только из книжек, — усмехнулся Вениамин, — из жизни, можно сказать. Мой прадед Андрей Якушев при Платове в лучших казаках числился. Он и в эту крепость ворвался первым.

— Да ну? — удивился Денисов. — Это я скажу, да-а. Вон ты из какого рода. А что, тебя из комсомола за это не исключали?

— Да нет, — засмеялся Веня. — За что?

— Ну, мало ли. Платов — он ведь тоже граф был, царский слуга.

— Он слуга отечества нашего прежде всего, — с обидой поправил нового знакомого Веня.

— Слуга отечества, — ворчливо протянул Данила. — А за что же тогда его в твоем родном Новочеркасске с постамента сняли?

— Ладно, ладно, — рассмеялся Вениамин. — Потом когда-нибудь от меня услышишь. Ты мне лучше про этот самый Хлипень расскажи. И про деревню, что под ним была, как там ее называли…

— Бобовичи, — оживился Денисов. — И знаешь, земляк, сама по себе история обычная. Но факт один интересен. Ее долго не могли захватить. Три штурма, и все безрезультатные. Вот этот Хлипень помехой был. Перед каждым из этих штурмов все военный корреспондент какой-то приезжал, уж очень он хотел описать, как возьмут Хлипень. В «Красной звезде» грозился напечатать. Сам такой представительный, очкастый. Да не везло ему, и только. Приедет, а результата нет. Отбили немцы наше наступление. Вторая попытка — и снова провал. Разозлился этот корреспондент после третьего неудачного нашего штурма и стишки забавные сочинил. Хочешь, прочту? У меня память острая, я стишки с лета запоминаю.

— Ну прочти, — согласился Веня.

Земляк расстегнул верхнюю пуговицу на нижней рубашке, видневшейся из-под распахнутого больничного халата, и бойко стал чеканить:

«Друг мой Ванюшка в серой шипели,Верный мой друг фронтовой,Помнишь, как вместе в землянке сидели,Пули свистели, снаряды свистели,Шел за Бобовичи бой.Бой за Бобовичи — вот это да,Кроме Бобовичей, все ерунда».Время мелькнуло, и мы расставались,И ты говорил мне опять:«Эх, друг мой Ванюшка,Надежный товарищ,Нам только б Бобовичи взять.Взять бы Бобовичи —Вот это да,Кроме Бобовичей, все ерунда».Время в разлуке не быстро промчалось,И я вспоминал о тебе,И как-то в газете прочесть вдруг удалось,Что взят населенный пункт Б.Взяты Бобовичи — вот это да,Кроме Бобовичей, все ерунда.

— Забавные стихи, — засмеялся Якушев. — Пусть и не классика, но зато не в бровь, а в глаз.

Денисов задумчиво посмотрел в окно и продолжал:

— Хочу тебе про Хлипень досказать. Напугали мы в тот раз фрицев толовыми шашками да паклей, в бензине подожженной, а потом туда и сами ворвались. И что же узрели? Нас четырнадцать человек было, а немцев всего-навсего семь. Мы по разным углам рассыпались и половину их сразу покосили. И когда их огонь ослаб, мы, считай, одним отделением сделали до самое, чего, почитай, два батальона, в лоб атаковавших Хлипень, сделать не могли. Мы воевать только лишь учимся, а фашисты пол-Европы уже прошагали, стран сколько поработили.