Наш Современник 2006 #1 - Журнал Современник

Они вошли в полутемное маленькое фойе, заканчивающееся лестницей на второй этаж. Припахивало плесенью и еще каким-то особым музейным запахом — то ли чернил, то ли химического клея. Сутулый вахтер со связкой ключей молча стоял сбоку от входа, выражения его лица в тени от козырька не было видно. Альберт Иванович с ходу сунул ему в руку смятую купюру.

— Тапочки надевать будете? — тихим бесцветным голосом осведомился сторож.

— Нет, Исаич, мы в запасник, — ответил Пепеляев.

— Могу я от вас позвонить? — спросил Черепанов.

Исаич посмотрел на Пепеляева, тот кивнул.

— Пожалуйста, — вахтер указал на свой стол у стены, где горела настольная лампа и в ее желтом круге блестел черный телефонный аппарат.

Сергей Петрович подошел, набрал номер.

— Дежурный? Это Черепанов из Москвы. Сообщений для меня не было? Если появятся, звоните в Историко-литературный музей на вахту. Да, я здесь. Всё. Вы, любезнейший, позовите меня к телефону, если мне позвонят из военной прокуратуры, — повернулся он к сторожу, положив трубку.

При упоминании о прокуратуре на длинном, но почти лишенном подбородка лице Исаича мелькнуло смятение.

— Вообще-то сегодня санитарный день… — пробормотал он. — Не положено… Альберт Иваныч!…

— Исаич, не гони волну, — негромко сказал Пепеляев. — Все схвачено. Позвонят — позовешь. Если, конечно, найдешь нас, — многозначительно добавил он.

— Что значит: “если найдешь”? — удивился Черепанов.

— Я вам потом объясню, хорошо? Пойдемте. Исаич, открывай.

Сторож хмуро выбрал из связки ключ и, шаркая ревматическими ногами, поплелся на второй этаж. Здесь он отпер дверь с надписью “Служебный вход”. Звонарев с Черепановым вслед за Альбертом Ивановичем вошли в темный коридор.

— Я же говорил: мы идем в подземный ход! — зашипел Пепеляев, когда дверь за ними захлопнулась и проскрежетал в замке ключ. — Как он позовет вас оттуда? Вы что думаете: он знает, куда идти?

— Не нравится мне это, — сказал Алексею голос Сергея Петровича из темноты. — Какая-то авантюра. Может, пойдем отсюда, пока не поздно?

— Товарищи!… — простонал Альберт Иванович, который шарил по стене в поисках выключателя. — Ну что вы, как дети? Не в притон же я вас какой-то веду, в самом деле!

— Сергей Петрович, ведь всего час! — поддержал Пепеляева Звонарев, которому все это — темнота, разговоры шепотом, обстановка секретности — живо напомнили детские экспедиции по чердакам и подвалам, где предположительно таились сокровища.

Зажегся наконец свет. Вокруг всё было загромождено прислоненными к стенам пыльными полотнами в рамах и без оных (большей частью посредственные крымские пейзажи), скульптурами в лохмотьях паутины, какими-то здоровенными ящиками с надписью “Не кантовать!” и пухлыми, забитыми Бог весть чем папками. На полу у противоположной стены стоял писанный маслом портрет какого-то крючконосого худого старика с горящим взглядом, в расшитом халате и круглой черной шапочке на голове.

— Это что — мистический портрет из повести Гоголя? — пошутил Алексей.

— Как? — не понял Пепеляев.

— Ну, помните, в “Портрете” у Гоголя художник Чартков покупает на развале картину, изображающую какого-то восточного ростовщика?… Она все путешествовала от человека к человеку.

— А-а, — засмеялся Альберт Иванович. — Почти угадали! Это Соломон Крым, премьер-министр Крыма в 1918 году. Автор неизвестен. Кстати, вот этот мужчина, похожий на Ленина, — Пепеляев указал на другой портрет, поменьше, — министр юстиции в правительстве Крыма Владимир Дмитриевич Набоков, отец знаменитого писателя Набокова. Как сами понимаете, по идеологическим соображениям оба портрета не годятся для основной экспозиции. Впрочем, в официальных местах этот портрет Соломона Крыма не висел никогда. Дело в том, что премьер здесь изображен в караимском наряде. Караимы, как вам, наверное, известно, это такая крымская народность, исповедующая разновидность иудаизма. Их столица, горный город неподалеку от Бахчисарая, так и называлась — Чуфут-кале, что в переводе с крымско-татарского означает “Иудейский городок”. Так вот: Соломон Крым был караимом, и караимские купцы решили ему сделать подарок, когда он возглавил отложившийся от большевистской России Крым. Они заказали портрет премьера и торжественно вручили ему с адресом. Но купцы явно перестарались, попросив художника изобразить своего знатного сородича в караимском наряде: Соломон Крым, всячески заигрывая с крымскими татарами, вовсе не хотел афишировать своего происхождения. Кстати, это не единственный портрет в этом запаснике, заказанный караимами. Есть и более крупные фигуры. — Альберт Иванович, поднатужась, отвернул от стены высоченную картину в богатой резной раме. Это был портрет государыни Екатерины II в полный рост. — Со времен Екатерины Великой, — продолжал Пепеляев, — не было царя, который не удостоил бы своим посещением Иудейский городок, кроме одного — Павла.

— Может, поэтому он и царствовал так мало? — усмехнулся Сергей Петрович.

Альберт Иванович засмеялся, а потом подумал и сказал:

— Может быть. — Он отвернул от стены другое полотно, поменьше. На нем изображен был сын Павла Петровича и участник заговора против него, лысеющий со лба император Александр I, стоявший с кавалергардским шлемом в руках на фоне грозовых облаков.

— Все эти портреты — из главного парадного зала дома приемов высочайших гостей, выстроенного в Чуфут-кале в 1897 году. — На следующей картине, которую Пепеляев повернул к Звонареву и Черепанову, был император Николай I. Он стоял в точно такой же позе, что и его старший брат, и тоже на фоне облаков, только Александр Павлович смотрел влево, а Николай Павлович вправо. Затем были продемонстрированы Альбертом Ивановичем портреты Александра II с лихо закрученными усами, мощного, глядящего исподлобья Александра Ш и, наконец, Николая II в блестящих сапожках, сидевшего, ловко закинув ногу на ногу. Наблюдая за Альбертом Ивановичем, сноровисто управляющимся с громоздкими полотнами, Алексей подумал, что в своем грязноватом тулупе до пят он, наверное, очень похож на тех, кто в свое время эти портреты снимал.

— Государь Николай Александрович с супругой посетили Иудейский городок 19 сентября 1902 года — даже раньше знаменитой поездки в Дивеево! — говорил Пепеляев. — Но это был последний визит в Чуфут-кале столь высокопоставленных особ. Поэтому, как сами понимаете, новых портретов в доме приемов больше не появилось. Пришло время других портретов. — Он порылся в сваленных у стены полотнах (с одного из них на посетителей внимательно глянул карий глаз покойного Брежнева, окаймленный знаменитой густой бровью) и вытащил, подняв облако пыли, объемную картину, изображавшую Иосифа Виссарионовича Сталина в наглухо застегнутой шинели, стоявшего на каком-то возвышении у пушки времен Крымской войны. — Сталин на Малаховом кургане!

— Он тоже написан по заказу караимов? — полюбопытствовал Звонарев.

— Нет, — улыбнулся Альберт Иванович. — Сталин не интересовался караимами и никогда не посещал Чуфут-кале, хотя в Крыму, как известно, отдыхал часто. Дом приемов царственных особ в тридцатые годы был разобран, сохранился только его высокий цоколь. Ну что ж, идемте дальше?

На одном из ящиков, мимо которого они проходили, стояла метровая скульптурная группа из чугуна. Круглый, ушастый, совершенно лысый человек, ощерясь зубастым ртом, передавал торжественный лист с надписью “Указ Президиума ВС СССР” трем обступившим его гражданам: рабочему в шахтерской каске, колхознице в украинской сорочке и очкастому кучерявому интеллигенту с авторучкой в кармашке пиджака. Лицо лысого и ушастого показалось Алексею знакомым.

— Кто это? — спросил он.

— Никита Сергеевич Хрущев вручает народу Украины Указ Президиума Верховного Совета СССР о передаче Крымской области из состава РСФСР в состав Украинской ССР, — заученно объяснил Пепеляев. — После октября 1964 года скульптура, естественно, отправлена в запасник.

— А это что? — Звонарев указал на макет какого-то загадочного памятника: мраморная стела с барельефом Крымского полуострова в нижней части, который был закрыт решеткой вроде тюремной, а сквозь нее прорастала виноградная лоза. Рядом была плита с надписью арабской вязью, а ниже — по-русски: “Огонь упал на Таракташ. Мы стали жертвами и преданы земле и камням”. Таракташ… Совсем недавно он где-то слышал это название…

— Проект памятника жертвам Таракташского дела — крымским татарам, приговоренным к смерти в 1867 году по обвинению в убийстве местного православного игумена, — с готовностью разъяснил Пепеляев. — Прогрессивная общественность того времени считала, что они осуждены незаконно, исключительно по религиозно-политическим мотивам. В 1935 году группа крымско-татарских скульпторов начала работу над этим мемориальным проектом, желая воздвигнуть его к семидесятилетию казни таракташцев — то есть к 1937 году. Дело было уже почти решенное, как вдруг в отделе культуры обкома кто-то обратил внимание на этот знак — видите, вроде тавра — на фоне Крыма. Из-под него растет виноград. Выяснилось: это так называемая тамга, ханский знак крымских Гиреев. Тут, конечно, в обкоме всполошились. Времена-то были! В решетке увидели намек не только на царский режим, а в винограде — не только символ национально-освободительной борьбы против империализма Романовых. Скульпторам, правда, ничего не сделали, но на проекте поставили крест.