Открывая Москву: прогулки по самым красивым московским зданиям - Александр Васькин

– Здесь упала бомба?

– Здесь, – отвечают.

– Посмотрите, есть на бомбе какой-нибудь знак!

– Да вы сами сходите и посмотрите…

– Не могу, – ответствует вояка, – все мои подчиненные уже подорвались, я один остался.

– А как же теперь быть-то? – закручинилось гражданское население в лице Габо.

– Так вон же девочка стоит! – оживлялся я в роли смышленого вояки. – Девочка, а девочка, сходи посмотри на бомбочку, какая она есть.

– Как можно! Ребенок же! Вдруг бомба взорвется! И девочка погибнет! – продолжает Габо.

Но я, чуть заикаясь, но весьма бодро отзываюсь:

– Ну и что? Война без жертв не бывает!

…Я и до сих пор не могу понять, как мы с Габо решились так шутить! И почему потом нам это никак не аукнулось?

Но Сталин хохотал над нашим представлением буквально до слез. В тон ему посмеивались и другие. Но до слез смеялся только он один…

Теперь-то мне думается: не над нами ли, распоясавшимися не в меру, смеялся в тот вечер этот могущественный человек? Не над нашей ли прорвавшейся дуростью?..

Однако, видимо, что-то же до меня дошло и возникла в душе смутная необходимость как-то скрасить “буйство” нашей с Габо фантазии… Но как? Дело, как говорится, сделано…

А вечер с тостами все продолжается, и Сталин к нам по-прежнему относится доброжелательно, и вообще ведет себя как дружелюбный, гостеприимный хозяин! Более того, когда мы прощались – он неожиданно поклонился нам, театрально, по-рыцарски, махнув рукой…

А когда мы с Габо остались наедине, он не без тревоги прошептал:

– По-моему, Сережа, мы с тобой перебрали! С этой сценкой… с этой фуражкой!

Но что теперь? Сделанного не воротишь, решили: что будет, то будет…

И пошли спать. А наутро раздался звонок. Звонил председатель Комитета искусств М. Б. Храпченко. Спрашиваю его не очень бойко:

– Ну как там… Михаил Борисович?

Помолчал. Хмыкнул. Отозвался:

– Как… Вы ходили по острию ножа…

Счастливы были мы с Габо, что стали авторами Государственного Гимна? Очень. Не передать словами как. И сегодня я за себя и за умершего своего друга говорю: “Да, были счастливы”».

Шутовская сценка, разыгранная поэтами государственного гимна, была показана ими в гостиной, располагавшейся за правительственной ложей. Здесь, как правило, устраивались банкеты для Сталина и его спутников, накрывался большой стол. Порою приглашали и наиболее отличившихся артистов, наливая им бокалы коньяка и грузинского вина.

Так случилось 13 апреля 1950 года, когда в Большом театре давали «Хованщину». На спектакль приехало почти все Политбюро, своеобразное заседание, начавшееся в Кремле, продолжилось за столом в гостиной. Вместе со Сталиным приехали Маленков, Хрущев, Берия, Булганин, Микоян, Вышинский. «Будем хорошо вас награждать, – обратился к исполнителям главных ролей вождь, – дирижера Голованова, режиссера Баратова, художника Федоровского, балетмейстера Кореня, хормейстера Шорина. Спасибо вам за “Хованщину”!»

К Николаю Семеновичу Голованову Сталин относился сочувственно, назначив его главным дирижером Большого театра в 1948 году. «А все-таки Голованов – убежденный антисемит!» – высказался он в присутствии профессора Дмитрия Рогаль-Левицкого, приглашенного вождем в свою ложу во время одного из прослушиваний гимна. Профессор слыл отличным оркестрантом и сделал окончательную инструментовку гимна.

А было время, когда о «головановщине» Сталин выражался как о явлении «антисоветского порядка». В письме к В. Н. Билль-Белоцерковскому от 2 февраля 1929 года он писал: «Из этого, конечно, не следует, что сам Голованов не может исправиться, что он не может освободиться от своих ошибок, что его нужно преследовать и травить даже тогда, когда он готов распроститься со своими ошибками, что его надо заставить таким образом уйти за границу».

Голованов работал дирижером в Большом еще с 1915 года, пережил царя, Временное правительство и Ленина, однако начиная со второй половины 1920-х годов стал подвергаться нападкам и травле. Тогда в партийной прессе стало часто употребляться слово «головановщина»: «Нужно открыть окна и двери Большого театра, иначе мы задохнемся в атмосфере головановщины. Театр должен стать нашим, рабочим, не на словах, а на деле. Без нашего контроля над производством не бывать театру советским. Нас упрекают в том, что мы ведем кампанию против одного лица. Но мы знаем, что, если нужно что-нибудь уничтожить, следует бить по самому чувствительному месту. Руби голову, и только тогда отвратительное явление будет сметено с лица земли. Вождем, идейным руководителем интриганства, подхалимства является одно лицо – Голованов», – писала «Комсомольская правда» в июне 1928 года.

В чем же состояло преступление Голованова? Оказывается, он, консерватор и поклонник классики, протаскивал «в советский театр старые, буржуазные нравы и методы работы», не хотел ставить так называемую новую советскую классику. В итоге в 1928 году дирижера выгнали из Большого театра. Дирижер Кирилл Кондрашин отмечал, что Голованова выгнали за антисемитизм и религиозность.

Затем, в 1936 году, его вернули в театр. Потом опять попросили на выход. Третье пришествие состоялось в том самом 1948 году, когда вышло знаменитое постановление о борьбе с формализмом в музыке. И было это назначение в духе времени и очень символичным. За пять лет художественного руководства театром он в качестве дирижера будто по сталинскому заказу поставил такие оперы, как «Борис Годунов», «Садко», «Хованщина». Николай Голованов ненадолго пережил Сталина (он скончался через полгода после вождя, в августе 1953 года).

Свой последний юбилей – 70-летие – Сталин также отметил в Большом театре, что говорит о многом. Тогда он занял место на сцене, в президиуме, рядом с прибывшим в Москву Мао Цзэдуном. Состоялся торжественный концерт с участием лучших артистов, в том числе и Большого театра.

Дмитрий Шепилов, бывший министр иностранных дел, был в тот день в театре: «21 декабря 1949 года. В утренних газетах опубликовано большое письмо Сталину от ЦК партии и Совета Министров. Указом Верховного Совета Сталин награждался Орденом Ленина. По части наград самому себе Сталин всегда был очень строг и сдержан…

Я все еще был безработным и жил в тревожном ожидании. Конечно, никто не подумал пригласить меня на юбилей. Без всякой надежды на успех я в канун высокоторжественного дня позвонил в секретариат Г. Маленкова и, к моему удивлению, получил билет на торжества.

Билет оказался хорошим, во второй ложе бельэтажа, почти у сцены. И вот я в Большом театре. На сцене, среди моря цветов и алых знамен, огромный портрет Сталина. В президиуме – члены Политбюро и лидеры многих компартий. Сталин – в мундире генералиссимуса. Рядом с ним Мао Цзэдун в темно-сером кителе гражданского покроя, таком же, какой обычно носил Сталин…

Когда отзвучали восторженные речи, президиум заседания и весь зал стоя долго рукоплещут Сталину. Все ожидали, что вот сейчас он взойдет на трибуну и произнесет свою, как всегда, ювелирно отделанную речь. Или скажет хотя бы несколько благодарственных фраз. Или простое спасибо за теплоту и сердечность, с которыми обратились к нему все выступавшие гости со всего мира. Но Сталин не идет к трибуне. Глядя безучастным взглядом в зал, он медленно хлопает в ладоши. Овации нарастают. Сталин не меняет ни выражения, ни позы. Зал неистовствует, требуя выступления. Сталин сохраняет свою невозмутимость.

Так проходит три, пять, семь – не знаю сколько минут.

Наконец заседание объявляется закрытым.

Потом еще долгие-долгие месяцы в “Правде” печатались нескончаемые перечни поздравительных телеграмм Сталину в связи с 70-летием».

Последний раз большой друг Большого театра был на его спектакле 27 февраля 1953 года, за несколько дней до смерти. «27 февраля 1953 года в Большом театре шел балет «Лебединое озеро». В восемь часов в своей ложе появился И. В. Сталин. До конца спектакля он был один. Затем попросил директора поблагодарить артистов. После чего уехал на Ближнюю дачу», – утверждал охранник вождя А. Т. Рыбин.

Алексей Рыбин с 1935 года был военным комендантом Большого театра. Его заметки специфичны, переполнены идеологическими штампами, но являются, тем не менее, живым свидетельством очевидца – не зрителя, не певца, а охранника, что тоже интересно: «Меня назначили военным комендантом Большого театра с главной обязанностью – охранять в ложе членов правительства, любивших посещать этот центр отечественной культуры. Здесь мне удалось узнать о решающей роли В. И. Ленина в судьбе всех театров страны, самому видеть, какое влияние оказывал Сталин на развитие искусства, познакомиться с выдающимися композиторами, дирижерами и артистами, насладиться всем классическим репертуаром театра.

Сегодня трудно в это поверить, но факты есть факты. После революции леваки требовали закрыть все театры, доказывая, что рабочий класс и крестьянство не понимают классику. Они договорились даже до того, что предлагали взорвать Большой театр, чтобы не вредил пролетарской культуре! Хотя простой народ постоянно заполнял промерзший зал, не пропуская ни одной постановки. Многие жалели артистов, которым приходилось мерзнуть на сцене. Ведь прославленный театр тогда нечем было отапливать.