Звездный десант - Роберт Хайнлайн

— Ну, я не помню точно. Года два, наверное. Тот парень ударил...

— Неважно. Довольно давно. Подобное наказание достаточно необычно, чтобы послужить уроком на будущее. А теперь опять вернемся к малолетним преступникам. В детстве их не шлепали. За преступления их не пороли. Обычный приговор: за первое преступление — предупреждение, выговор, порой даже до суда не доходило. После рецидива — условное тюремное заключение, юнца отпускали на поруки. Подростка могли арестовывать и приговаривать несколько раз до того, как дело доходило до собственно наказания. Потом его сажали в тюрьму. То есть в такое место, где от таких же, как он сам, юнец мог приобрести лишь новые преступные навыки. Если во время заключения он не нарушал закон, время содержания под замком сокращали, а то и вовсе могли выпустить. «Под честное слово», если пользоваться жаргоном тех времен. И так далее, и так далее, а подросток тем временем все чаще преступал закон, все с большей жестокостью и изощренностью, а наказанием служило все то же привычное, нестрашное заключение в тюрьме. И вдруг, после восемнадцатого дня рождения так называемый «малолетний преступник» становился преступником взрослым. И случалось так, что уже через неделю он оказывался в камере смертников и ждал казни за убийство. Ты!

Он опять указал на меня.

— Допустим, ты просто отчитывал щенка, никогда не наказывал, позволял ему гадить в доме... лишь изредка выставлял за дверь, а вскоре впускал в дом, не предупреждая, чтобы он больше так не делал. И вдруг в один прекрасный день ты заметил, что собачка подросла, а прудит по-прежнему. Тут ты хватаешь ружье и пристреливаешь любимца. Комментарии, будь добр.

— Н-ну... по-моему, это самый глупый способ воспитывать щенка!

— Согласен. А ребенка? Так кто же тут виноват?

— Ясно дело, не щенок! Я, наверное.

— И опять-таки я согласен. Только без «наверное».

— Мистер Дюбуа,— выпалила одна из девочек,— но почему? Почему бы не наказывать детей, когда это необходимо? Почему не задавать порку взрослым, если они того заслужили? Такой урок не забывается! Я имею в виду тех, кто действительно такой плохой. Почему нет?

— Не знаю,— хмуро ответил учитель.— Могу назвать только ту причину, что проверенный временем метод внедрения общественных ценностей и уважения к закону в умы молодых чем-то не потрафил довольно безграмотной и профессионально несостоятельной публике, именовавшей себя «социальными работниками», а иногда «детскими психологами». Очевидно, этот метод казался им чересчур простым. Ведь, как и в деле воспитания щенка, требуются лишь терпение и твердость. Порой я задаю себе вопрос, может, им зачем-то были нужны беспорядки? Но едва ли... взрослые часто действуют исходя из «высших мотивов», и не важно, какой у них образ действий.

— О небеса! — воскликнула девочка.— Мне не больше других детей нравится, когда меня наказывают, но если необходимо, мама всегда мне всыплет. Когда меня однажды высекли в школе, мама еще добавила дома. И я уверена, меня никогда не поставят перед судом и не приговорят к розгам. Веди себя хорошо, и все будет в порядке. Не вижу ничего плохого в нашей системе. Уж это лучше, чем сидеть дома и бояться ступить за порог, потому что там тебя убьют! Вот то было — действительно ужасно!

— Согласен. Юная леди, трагическая ошибочность того, что делали те люди, заключалась в глубоком противоречии с тем, что, по их мнению, они делали. У них не было научно обоснованной этической теории. У них были просто представления о морали, которым они пытались следовать. Пожалуй, не стоит насмехаться над их мотивами, но теория их была ошибочна, наполовину высосана из пальца, наполовину — обычное шарлатанство. Чем целеустремленнее они были, тем дальше уходили от цели. Видите ли, они предполагали, что Человек с большой буквы обладает нравственным инстинктом.

— Сэр, но это действительно так! У меня же он есть.

— Нет, моя дорогая, у вас есть культивированная совесть, тщательнейшим образом тренированная. А у человека нет никакого нравственного инстинкта. Он рождается без чувства морали. И вы родились без него, и я, и тот самый щенок. Мы приобретаем его, учась ему, тренируя его, воспитывая, потея над ним. Те несчастные малолетние преступники родились без него так же, как вы и я, но у них не было шанса его приобрести. Опыт их жизни не позволял. Что есть «чувство морали»? Усовершенствованный инстинкт выживания. Вот он-то присущ человеческой природе, каждый аспект нашей личности несет на себе его печать. Все, что конфликтует с инстинктом выживания, рано или поздно уничтожает личность, а следовательно, не проявляется в последующих поколениях. Эту истину можно продемонстрировать математически. Она верна во всех случаях. И это единственный императив, контролирующий наши поступки. Но инстинкт самосохранения,— продолжал мистер Дюбуа,— можно развить в более сложный и точный инструмент, чем слепое, грубое желание личности остаться в живых. Юная леди, то, что вы ошибочно назвали «нравственным инстинктом»,— вложенная в вас старшими истина, что существует выживание более важное, чем ваша жизнь. Выживание вашей семьи, например. Ваших детей, когда они у вас появятся. Вашего народа, если брать по высшему счету. И так далее. Научное обоснование этики базируется на личном инстинкте самосохранения — и только на нем! Оно должно правильно обрисовывать иерархию выживания, отмечать мотивацию для каждого уровня и разрешать все противоречия. Сейчас такая теория у нас есть, мы можем решить моральные проблемы любого уровня. Личные интересы, любовь семьи, долг перед страной, ответственность перед человеческой расой — мы разрабатываем этику отношений между планетами. Но все моральные проблемы можно проиллюстрировать одной перефразированной цитатой: «Ни в одном человеке нет большей любви, чем у кошки, насмерть воюющей за своих котят». Как только вы поймете нравственную проблему, стоящую перед этой кошкой, и способ, которым она ее решает, вы станете готовы проверить себя и узнать, насколько высоко стоите на лестнице морали. И как высоко способны подняться. Малолетние преступники застряли на низшем уровне. Им, рожденным с одним лишь инстинктом самосохранения, доступна лишь верность своей группе, своей уличной банде. Но различные доброхоты пытались «взывать к их лучшим чувствам», «достучаться до них», «разжечь в них душевный огонь», Вздор! Не было у них «лучших чувств». Опыт учил их, что их поступки — единственный способ выжить. Щенки не получали шлепков, следовательно, все, что они делали с удовольствием и успехом, и должно быть этично. Основание любой морали — долг, то есть понятие, находящееся в таком же отношении к группе, как личный интерес к индивидууму. Никто не проповедовал тем детям их обязательства перед обществом в понятной им форме, то есть вкупе со шлепками. Зато общество не уставало твердить им об их «правах». Результат предсказуем, поскольку никаких естественных прав человека не существует в природе.

Мистер Дюбуа сделал паузу. Кто-то клюнул на закинутую наживку.

— Сэр! А как же «жизнь, свобода и своя доля счастья»?

— Ах, эти «неотъемлемые права»! Каждый год кто-нибудь да процитирует это великолепное стихотворение. Жизнь? Какое право на жизнь у человека, который тонет в Тихом океане? Волны не услышат криков. Какое право на жизнь у человека, который должен умереть ради спасения своих детей? Если он решит спасать свою собственную жизнь, сделает ли он это по «праву»? Если два человека умирают от голода и каннибализм — единственная альтернатива смерти, какой из двоих имеет больше прав на жизнь? Что до свободы, то герои, которые подписывали тот великий документ, дали обет купить свободу ценой собственной жизни. Свобода никогда не была неотъемлемым правом, ее регулярно приходится покупать ценой крови патриотов, или же она исчезает. Из всех так называемых прав человека свобода — самая дорогая, и цена на нее не упадет никогда. И уж даром она вообще не дается. Третье право — «стремление к счастью». Да, вот уж что неотъемлемо! Но только это — не право. Просто естественное положение вещей, которое тираны не могут отнять, а патриоты дать. Бросьте меня в застенок, сожгите меня на костре, коронуйте царем царей, я буду стремиться к счастью, пока жив мой рассудок, но ни боги, ни святые, ни мудрецы, ни наркотики не гарантируют, что я его достигну.

Мистер Дюбуа посмотрел на меня.

— Я pice говорил, что термин «малолетний преступник» — противоречив сам по себе. «Преступник» означает «преступивший свой долг». Но «долг» — понятие взрослых. Малолетние становятся взрослыми тогда и только тогда, когда воспринимают понятие долга и ставят его выше собственных интересов. Никогда не было и никогда не может быть «малолетнего преступника». Но на каждого малолетнего правонарушителя найдется один и более взрослых преступников — людей, которые в зрелые годы либо не сознают своих обязанностей, либо, зная долг, нарушают его. Вот тот самый гнилой столб, обрушившийся и похоронивший культуру, во многих отношениях замечательную. Молодые балбесы, которые наводнили улицы, были симптомом величайшей слабости; граждане — а тогда гражданином считался каждый встречный и поперечный — возносили и славили миф о «правах»... и забыли о долге и обязанностях. Ни одна нация не продержится на такой конституции.