Таков мой век - Зинаида Шаховская

Сталин постановил, что подневольные рабочие — такие же предатели, как и военнопленные, поэтому СССР не участвовал в акциях международного Красного Креста, и несчастные были брошены на произвол судьбы. Как сказал один из них: «Коммунисты, фашисты, все едино, уж я-то теперь знаю!»

Приближение Красной Армии пугало бывших эмигрантов и остарбайтеров, они лишь могли надеяться, что первыми в Берлин войдут американцы. Ту же надежду лелеяли и немцы.

Но Красная Армия первой вошла в город. На три дня Берлин был отдан солдатам, грабеж и насилие обрушились на мирное население.

Когда однажды, выступая перед группой советских солдат, я вернулась к истории тех дней, спросив: «Как же вы могли так поступать?» «Вы правы, мы вели себя ужасно, — ответил один из них, — но немцы показали нам, как это делается! Думаете, немцы не вели себя как дикари? Мы хотели им отплатить, пусть больше не мечтают ни о чистоте своей расы, ни о всемирном господстве!»

Я поняла еще лучше эту глубокую внутреннюю озлобленность, когда один из шоферов-немцев признался: «Я служил под Киевом, и случалось, проезжал около огороженного колючей проволокой лагеря. За проволокой толпились дети, некоторые совсем маленькие. Они кричали, выли от голода. Сердце разрывалось. Однажды, не в силах больше терпеть, я пошел туда с двумя буханками хлеба, но меня остановил эсэсовец-охранник и принялся угрожать, что сообщит командиру, какой я плохой немец, ибо хочу помочь неполноценным детям, которым суждено исчезнуть и освободить жизненное пространство для Великой Германии. Как же я испугался!»

Значит, эти дни гнева следует рассматривать именно в свете предшествующих событий.

Но вернемся к рассказу о том, что происходило в Берлине до прихода американцев. Пока день и ночь грузовики привозили в столицу огромное количество войск и отправлялись на Восток, нагруженные, быстро вывозя целые заводы, на город волнами накатывались толпы немцев-беженцев, представляя взору привычную уже картину массового беспорядочного бегства.

Никто не занимался проблемами мирного населения. Людям оставалось только одно — тоже грабить магазины. С утра до вечера мысли рядового берлинца были заняты лишь поисками пропитания, вспыхивали драки за объедки. Первыми открывались двери булочных, и через мгновенье у входа выстраивались огромные очереди. Хлеба всем не хватало. Советские солдаты, естественно, без очереди входили внутрь и выносили по несколько буханок. Случалось, из очереди их окликали соотечественники, с которыми солдаты тотчас охотно делились. С другой стороны, едва миновала лихорадка первых дней, как, по рассказам очевидцев, «советские солдаты стали гораздо добрее и часто раздавали хлеб и консервы тем, кто осмеливался попросить, даже немцам».

Командир одного из подразделений Красной Армии был немало поражен, когда навстречу его солдатам на улицу вышел самый настоящий православный священник в рясе, осеняя всех крестным знамением, радуясь со слезами на глазах приходу русской армии, пусть и красной.

Постепенно эмигранты все теснее сближались с советскими солдатами, которые видели в них вновь найденных братьев. Но первая неразбериха ослабила дисциплину, и вскоре в Красной Армии началось дезертирство. Тогда был отдан приказ заменить боевые войска «частями специального назначения», пусть менее боевитыми, зато политически благонадежными. Атмосфера в городе сразу же изменилась и для эмигрантов, и для остарбайтеров. Первых арестовывали вопреки закону, хотя они находились под защитой международного сообщества, вторые насильно репатриировались… Вновь воцарился страх, и, спрятавшись в своих убогих жилищах, эмигранты и остарбайтеры могли ждать спасения отныне лишь от прихода американцев. И вот пронесся слух: «Они здесь, здесь! Американцы пришли!» Все осторожно начали выбираться на улицы. И впрямь, державшиеся раскованно американцы разъезжали по улицам в джипах, а со здания Временной Комендатуры исчез красный флаг. Новые надежды и новые опасения. Кому из четырех союзников будет принадлежать сектор, в котором приходится жить?

В русском православном соборе Берлина шла торжественная служба. Молились за объединение двух ветвей русской церкви, московской и парижской, за объединение русских, за союз русских сердец. Однако эти молитвы не были услышаны, и едва, как я уже упомянула, в Берлин, Прагу, Вену вступили «части особого назначения», как начались похищения эмигрантов даже из зон союзников. Когда достоянием общественности стала трагедия в Линце (об этом ниже), «Альгемайне Цайтунг» в октябре 1945 года среди прочих малозначащих новостей напечатала, что двадцать шесть тысяч советских пленных из американского сектора поклялись покончить с собой, если их выдадут властям родной страны.

И пока граждане западных стран, военнопленные и угнанные на принудительные работы, возвращались домой, несчастные русские остарбайтеры чувствовали себя лишь скотом, который вновь гнали на бойню.

Я уезжала из Берлина, куда еще не раз приеду, и ожидала отхода поезда. На соседних путях находился состав, состоящий отнюдь не из спальных вагонов. В товарняке теснились изможденные мужчины, женщины и дети. Локомотив украшали густолиственные ветки, красные флажки и портрет Сталина. На перроне стоял мрачный молодой парень. Я вышла и спросила: «Вы русский?» — «Да, и вы тоже русская?» — «Была прежде, теперь нет». — «Вы с нами поедете?» — «Нет, мне в другую сторону». — «Вижу, — горько посетовал он, — вы едете на Запад, а мы на Восток». И добавил: «Вам везет…» Он побрел в свой товарный вагон, являя собой законченную картину полного отчаяния.

Не стоит рассказывать, с каким облегчением я узнала о судьбе брата. Он уехал из Берлина во Францию в июне 1944-го. Брат, священник православной церкви, находился в юрисдикции митрополита Евлогия в Париже, в 1932 году был направлен служить в церковь Святого Владимира на Находштрассе. Он сохранил удостоверение личности иностранца, выданное парижской префектурой, и нансеновский паспорт, также выданный французскими властями. Война застала его в Берлине, но поначалу брата не беспокоили, хотя неприятных моментов, вплоть до вызовов в гестапо, было не так уж мало. Его обвиняли в крещении евреев и в том, что он принимал в храме остарбайтеров. Немцы делали большое различие между эмигрантами и вывезенными подневольными работниками. Его спрашивали и об отношении к еврейскому вопросу, на что брат отвечал, что разделяет мнение Церкви, для которой нет ни эллина, ни иудея. И еще в самом начале правления нацистов он напомнил знакомому, старому эмигранту, печатавшему антисемитские статьи, что при погребении православных Церковь обещает: покойный будет почивать в лоне Авраама, Исаака и Иакова.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});