Слова сияния - Брендон Сандерсон

Шаллан пришлось наблюдать, как глаза отца вылезают из орбит, как от лица отливает краска. Его тело задрожало, напрягаясь, пытаясь шевельнуться. Глаза смотрели на нее требовательно и обвиняли в предательстве.

Шаллан почти представила, что завывания шторма были всего лишь ночным кошмаром и что скоро она проснется, испугавшись, а отец споет ей колыбельную. Как он делал раньше, когда она была ребенком...

— Свет кристаллов негасимый вспыхнет на ладошке, прочь прогонит все невзгоды, спать уложит крошку.

Отец перестал шевелиться.

— Эту песню я с любовью каждый раз пою. Засыпай, малютка, сладко, баюшки-баю.

ГЛАВА 74. Шествующий сквозь шторм

Однако ты никогда не являлся силой равновесия. Ты несешь хаос, как будто тянешь за собой за ногу труп по снегу. Пожалуйста, прислушайся к моему призыву. Оставь то место и присоединись ко мне в моей клятве невмешательства.

Каладин поймал Шаллан за руку.

Наверху, с грохотом ударяясь о плато, разбивались и разваливались на куски валуны, которые, в свою очередь, падали вокруг него. Ярился ветер. Снизу все ближе поднималась вода. Каладин вцепился в Шаллан, но мокрые пальцы начали выскальзывать из ее руки.

И вдруг, совершенно неожиданно, хватка окрепла. Она потянула с такой силой, которую нельзя было и предположить в ее маленькой фигурке. Каладин оттолкнулся здоровой ногой, когда до нее добралась вода, и заставил себя подтянуться оставшееся расстояние, чтобы присоединиться к девушке в каменной нише.

Полость оказалась всего лишь около трех-четырех футов[50] глубиной, мельче, чем та расщелина, в которой они прятались раньше. К счастью, ниша выходила на запад. Несмотря на то, что ледяной ветер задувал и приносил брызги воды, главный удар шторма пришелся на плато.

Тяжело дыша, Каладин прижался к стенке углубления. Боль в раненой ноге стала совсем нестерпимой. За него цеплялась Шаллан. Она казалась такой теплой в его руках, и он держал ее так же крепко, как и она его. Они оба съежились в скале, задевая головами потолок полости.

Плато содрогалось, его мелко потряхивало, словно напуганного человека. Каладин мало что видел, темнота стала абсолютной, разрезаемой только ударами молний. И звуками. Казалось, что гром ударял независимо от самих молний. Вода ревела как разъяренный зверь, и вспышки высвечивали неистовую, текущую по ущелью реку, которая пенилась и закручивалась водоворотами.

Бездна... Река практически достигла их ниши. За буквально несколько мгновений уровень воды поднялся более чем на пятьдесят футов[51]. В грязном потоке плыли ветки, изломанные растения, сорванные с опор лозы.

— Сфера? — спросил Каладин в темноте. — У тебя была сфера для освещения.

— Ее нет! — прокричала Шаллан сквозь рев. — Наверное, выронила, когда схватила тебя!

— Я не...

Оглушающий удар грома, сопровождаемый ослепительной вспышкой молнии, заставил Каладина запнуться. Шаллан прижалась еще крепче, сунув пальцы в его ладонь. В глазах после молнии остался послеобраз.

Шторма, Каладин мог поклясться, что послеобразом было лицо, ужасно искаженное, с открытым ртом. Следующий удар молнии серией вспышек высветил поток, подобравшийся к ним почти вплотную. В воде плавали десятки трупов, их проносило течением мимо. Мертвые глаза смотрели в небо, многие глазницы оказались пустыми. Люди и паршенди.

Вода всколыхнулась волной и на несколько дюймов подтопила убежище. Река мертвецов. Вокруг снова потемнело, чернота стала такой непроглядной, как если бы они находились в подземной пещере. Только Каладин, Шаллан и трупы.

— Это была самая невероятная вещь, которую я когда-либо видела, — сказала девушка, прижав свою голову к его.

— Шторма — странная штука.

— Ты говоришь, исходя из собственного опыта?

— Садеас подвесил меня снаружи во время одного из них, — ответил Каладин. — Я должен был умереть.

Та буря пыталась содрать кожу, а затем и мышцы с его скелета. Дождь, походивший на ножи. Молния, как будто прижигающая железом.

И маленькая фигурка, вся белая, стоящая перед ним, вытянув вперед руки, словно хотела отодвинуть бурю. Крошечная и хрупкая, но в то же время сильная, как сами ветра.

«Сил... Что я с тобой сделал?»

— Я хочу услышать эту историю, — сказала Шаллан.

— Расскажу как-нибудь в другой раз.

Их снова омыло водой. На какое-то мгновение они стали легче, всплыв во внезапном всплеске воды. Течение потащило с неожиданной силой, будто хотело вытолкнуть их в реку. Шаллан вскрикнула, а Каладин схватился за камень с другой стороны, сдерживая панику. Река отступила, но он по-прежнему слышал ее стремительный натиск. Они поудобнее устроились в нише.

Сверху засиял свет, слишком постоянный, чтобы быть молнией. Что-то светилось на плато. Что-то двигалось. Не удавалось разглядеть практически ничего, потому что с края плато устремлялся вниз поток воды на расстоянии локтя от их убежища. Каладин мог поклясться, что заметил огромную фигуру, передвигающуюся поверху, — светящийся нечеловеческий силуэт, за которым следовал еще кто-то, чуждый и поблескивающий. Шествующий сквозь шторм. Шаг за шагом, пока сияние не угасло.

— Пожалуйста, — взмолилась Шаллан. — Мне нужно услышать хоть что-то другое. Расскажи мне.

Каладин поежился, но кивнул. Голос. Звук голоса поможет.

— Все началось, когда меня предал Амарам, — заговорил он приглушенным тоном, громким настолько, чтобы прижавшаяся к нему Шаллан услышала. — Он сделал из меня раба, потому что я знал правду. Он убил моих людей, повинуясь своей жажде заполучить Клинок Осколков. Она значила для него больше, чем собственные солдаты, больше, чем честь...

Каладин продолжил описывать ей свои дни, проведенные в рабстве, попытки побега. Людей, которые погибли, потому что доверяли ему. Слова хлынули потоком. Он никогда не рассказывал эту историю. Да и кому было ее поведать? Четвертый мост прожил большую ее часть вместе с ним.

Он рассказал ей о повозке и о Твлакве — при упоминании имени торговца послышался удивленный вздох. Шаллан определенно знала, о ком шла речь. Каладин поделился с ней, каково это — находиться в оцепенении, в... апатии. С мыслями покончить с собой и сомнениями, стоит ли.

А потом заговорил о Четвертом мосте. Он не рассказал о Сил, испытывая в тот момент слишком сильную боль. Но поведал о забегах с мостами, об ужасе, о смерти и о своем решении.

Их омывал дождь, закручивающийся в вихри, и Каладин мог бы поклясться, что слышит снаружи чей-то напев. Мимо их убежища сновали какие-то странные спрены, красные и фиолетовые, напоминающие молнии. Наверное, их видела Сил?

Шаллан слушала. Он ожидал вопросов, но она не задала ни одного. Она не докучала обсуждением деталей, не болтала попусту и явно знала, что значит вести себя тихо.

Удивительно, но он рассказал всю историю целиком. Последний забег с мостом. Спасение Далинара. Хотелось выплеснуть все накопившееся, и Каладин говорил о том, как сошелся в бою с Носителем Осколков паршенди, как оскорбил Адолина, как сам возглавил бригаду мостовиков...

Когда он закончил, они оба позволили тишине окутать их покрывалом и разделили тепло. Вместе они устремили взгляды на бушующий поток воды, освещаемый вспышками молний, до которого было так легко дотянуться.

— Я убила своего отца, — прошептала Шаллан.

Каладин посмотрел на девушку и во вспышке молнии увидел ее глаза, когда она оторвала голову от его груди и посмотрела вверх. На ресницах блестели капельки воды. Его руки покоились на ее талии, она так же крепко держалась за его пояс. Так близко в объятиях Каладин не держал ни одну женщину после Тары.

— Мой отец был жестоким, гневным человеком, — сказала Шаллан. — Убийцей. Я его любила. И я задушила его, пока он лежал на полу, наблюдая за мной, не в силах пошевелиться. Я убила своего собственного отца...

Каладин не стал подталкивать ее продолжить рассказ, хотя хотел знать, что же произошло. Ему было необходимо знать.

К счастью, она продолжила, рассказав о своей юности и ужасах, с которыми пришлось столкнуться. Каладин думал, что его жизнь была ужасна, но в ней имелась одна вещь, которой он, возможно, дорожил недостаточно, — любившие его родители. Рошон превратил Хартстоун в саму Бездну, но Каладин хотя бы всегда мог рассчитывать на мать и отца.

Что бы он сделал, если бы его отец оказался таким же склонным к насилию, полным ненависти человеком, каким описала своего отца Шаллан? Если бы его мать умерла у него на глазах? Что бы он сделал, если, вместо того чтобы жить за счет света Тьена, ему пришлось бы самому стать источником света в семье?

Каладин слушал с изумлением. Шторма, почему же эта женщина не сломлена, сломлена по-настоящему? Шаллан описывала себя именно так, но она была сломлена не более, чем копье с зазубринами на лезвии, а такое копье могло служить ничем не хуже любого другого оружия. Каладин предпочитал копье с одной или двумя зарубками и потертым древком. Острие копья, повидавшего сражения, было просто... лучше, чем новое. Точно известно, что его использовал сражавшийся за свою жизнь человек и что копье не подвело и не сломалось. Такие отметины являлись признаками силы.