Собрание прозы в четырех томах - Довлатов Сергей Донатович

Друг мой оказался с этой женщиной в гостях. Причем в огромной генеральской квартире. И ему предложили остаться ночевать. И женщина осталась с ним.

Впервые они были наедине. И друг мой от радости напился.

Очнулся голый на полу. Женщина презрительно сказала:

— Мало того, что он не стоял. Он у тебя даже не лежал. Он валялся.

Это было после разоблачения культа личности. Из лагерей вернулось множество писателей. В том числе уже немолодая Галина Серебрякова. Ей довелось выступать на одной литературной конференции. По ходу выступления она расстегнула кофту, демонстрируя следы тюремных истязаний. В ответ на что циничный Симонов заметил:

— Вот если бы это проделала Ахмадулина…

Впоследствии Серебрякова написала толстую книгу про Маркса. Осталась верна коммунистическим идеалам.

С Ахмадулиной все не так просто.

У режиссера Климова был номенклатурный папа. Член ЦК. О Климове говорили:

— Хорошо быть левым, когда есть поддержка справа…

Ольга Форш перелистывала в санатории жалобную книгу. Обнаружила такую запись: «В каше то и дело попадаются лесные насекомые. Недавно встретился мне за ужином жук-короед».

— Как вы думаете, — спросила Форш, — это жалоба или благодарность?

Это было в семидесятые годы. Булату Окуджаве исполнилось 50 лет. Он тогда пребывал в немилости. «Литературная газета» его не поздравила.

Я решил отправить незнакомому поэту телеграмму. Придумал нестандартный текст, а именно: «Будь здоров, школяр!» Так называлась одна его ранняя повесть.

Через год мне довелось познакомиться с Окуджавой. И я напомнил ему о телеграмме. Я был уверен, что ее нестандартная форма запомнилась поэту.

Выяснилось, что Окуджава получил в юбилейные дни более ста телеграмм. Восемьдесят пять из них гласили: «Будь здоров, школяр!»

Министр культуры Фурцева беседовала с Рихтером. Стала жаловаться ему на Ростроповича:

— Почему у Ростроповича на даче живет этот кошмарный Солженицын?! Безобразие!

— Действительно, — поддакнул Рихтер, — безобразие! У них же тесно. Пускай Солженицын живет у меня…

Как-то раз мне довелось беседовать со Шкловским. В ответ на мои идейные претензии Шкловский заметил:

— Да, я не говорю читателям всей правды. И не потому, что боюсь. Я старый человек. У меня было три инфаркта. Мне нечего бояться. Однако я действительно не говорю всей правды. Потому что это бессмысленно. Да, бессмысленно…

И затем он произнес дословно следующее:

— Бессмысленно внушать представление об аромате дыни человеку, который годами жевал сапожные шнурки…

Молодого Евтушенко представили Ахматовой. Евтушенко был в модном свитере и заграничном пиджаке. В нагрудном кармане поблескивала авторучка.

Ахматова спросила:

— А где ваша зубная щетка?

Мой двоюродный брат Илья Костаков руководил небольшим танцевальным ансамблем. Играл в ресторане «Олень». Однажды зашли мы туда с приятелем. Сели обедать.

В антракте Илья подсел к нам и говорит:

— Завидую я вам, ребята. Едите, пьете, ухаживаете за женщинами, и для вас это радость. А для меня — суровые трудовые будни!

Знаменитому артисту Константину Васильевичу Скоробогатову дали орден Ленина. В Пушкинском театре было торжественное собрание. Затем — банкет. Все произносили здравицы и тосты.

Скоробогатов тоже произнес речь. Он сказал:

— Вот как интересно получается. Сначала дали орден Николаю Константиновичу Черкасову. Затем — Николаю Константиновичу Симонову. И наконец мне, Константину Васильевичу Скоробогатову…

Он помолчал и добавил:

— Уж не в Константине ли тут дело?!

Писатель Уксусов:

«Над городом поблескивает шпиль Адмиралтейства. Он увенчан фигурой ангела НАТУРАЛЬНОЙ величины».

У того же автора:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

«Коза закричала нечеловеческим голосом…»

Два плаката на автостраде с интервалом в километр. Первый:

«Догоним и перегоним Америку…»

Второй:

«В узком месте не обгоняй!»

Голявкин часто наведывался в рюмочную у Исаакиевского собора. Звонил оттуда жене. Жена его спрашивала:

— Где ты находишься?

— Да так, у Исаакиевского собора.

Однажды жена не выдержала:

— Что ты все делаешь у Исаакиевского собора?! Подумаешь — Монферран!

Панфилов был генеральным директором объединения «ЛОМО». Слыл человеком грубым, резким, но отзывчивым. Рабочие часто обращались к нему с просьбами и жалобами. И вот он получает конверт. Достает оттуда лист наждачной бумаги. На обратной стороне заявление — прошу, мол, дать квартиру. И подпись — «рабочий Фоменко».

Панфилов вызвал этого рабочего. Спрашивает:

— Что это за фокусы?

— Да вот, нужна квартира. Пятый год на очереди.

— А при чем тут наждак?

— А я решил — обычную бумагу директор в туалете на гвоздь повесит…

Говорят, Панфилов дал ему квартиру. А заявление продемонстрировал на бюро обкома.

Цуриков, парень огромного роста, ухаживал в гостях за миниатюрной девицей. Шаблинский увещевал его:

— Не смей! Это плохо кончится!

— А что такое?

— Ты кончишь, она лопнет.

Этот случай произошел зимой в окрестностях Караганды. Терпел аварию огромный пассажирский самолет. В результате спасся единственный человек. Он как-то ловко распахнул пальто и спланировал. Повис на сосновых ветках. Затем упал в глубокий сугроб. Короче, выжил.

Его фотографию поместила всесоюзная газета. Через сутки в редакцию явилась женщина. Она кричала:

— Где этот подлец?! У меня от него четверо детей! Я его двенадцатый год разыскиваю с исполнительным листом!

Ей дали телефон и адрес. Она тут же села звонить в милицию.

В Ленинград приехал Марк Шагал. Его повели в Театр имени Горького. Там его увидел в зале художник Ковенчук.

Он быстро нарисовал Шагала. В антракте подошел к нему и говорит:

— Это шарж на вас, Марк Захарович.

Шагал в ответ:

— Не похоже.

Ковенчук:

— А вы поправьте.

Шагал подумал, улыбнулся и ответил:

— Это вам будет слишком дорого стоить.

Драматург Альшиц сидел в лагере. Ухаживал за женщиной из лагадминистрации в чине майора. Готовил вместе с ней какое-то представление. Репетировали они до поздней ночи.

Весь лагерь следил, как подвигаются его дела. И вот наступила решающая фаза. Это должно было случиться вечером. Все ждали.

Альшиц явился в барак позже обычного. Ему дали закурить, вскипятили чайник. Потом зеки сели вокруг и говорят:

— Ну, рассказывай.

Альшиц помедлил и голосом опытного рассказчика начал:

— Значит, так. Расстегиваю я на гражданине майоре китель…

Как известно, все меняется. Помню, работал я в молодости учеником камнереза (Комбинат ДПИ). И старые работяги мне говорили:

— Сбегай за водкой. Купи бутылок шесть. Останется мелочь — возьми чего-то на закуску. Может, копченой трески. Или еще какого-нибудь говна.

Проходит лет десять. Иду я по улице. Вижу — очередь. Причем от угла Невского и Рубинштейна до самой Фонтанки. Спрашиваю — что, мол, дают?

В ответ раздается:

— Как что? Треску горячего копчения!

У футболиста Ерофеева была жена. Звали ее Нонна. Они часто ссорились. Поговаривали, что Нонна ему изменяет.

Наказывал он жену своеобразно. А именно — ставил ее в дверях. Клал перед собой мяч. А затем разбегался и наносил по жене штрафной удар. Чаще всего Нонна падала без сознания.