Щит и меч - Вадим Михайлович Кожевников

покровительством Гиммлера? — спросил Вайс.

— Увы, это можно назвать не более чем снисходительным попустительством, — печально вздохнул полковник. — Но мне кажется, — перешел он на еле слышный шепот, — что рейхсфюрер был взбешен не столько тем, что совершилось покушение на жизнь фюрера, сколько тем, что оно оказалось безрезультатным. И не случайно он одним руководителям заговора дал возможность и время покончить самоубийством, а других велел без допроса расстрелять на месте.

— Вы объясняете это только тем, что он хотел уничтожить свидетелей своего, как вы выражаетесь, «снисходительного попустительства»?

— Нет, — покачал головой полковник, — не только этим. Гиммлер, несомненно, умный и дальновидный человек. Будучи информирован о ходе подготовки путча, он, очевидно, предвидел всю опасность его.

Лицо Вайса выразило удивление.

— Я имел в виду ту огромную опасность, которая угрожала рейху в случае успеха покушения. Это развязало бы действия широких, оппозиционных фашизму слоев населения нашей страны, и красные, выйдя из подполья, сумели бы возглавить их. Таким образом, мы могли стать невольными виновниками революционного восстания, и за это нас следовало уже не повесить, а растерзать, утопить в нечистотах, а наши имена предать вечному проклятию. — Полковник заявил пылко: — И когда я до конца осознал это, я убедился, что заслужил казнь, и готов к ней!

— Ну что ж, — усмехнулся Вайс, — вы мужественный человек, если с такой твердостью готовы встретить смерть.

— Но мы оказались простофилями, — горестно воскликнул полковник, — потому что дали примкнуть к своему заговору младшему офицерству, мыслящему иначе, чем мы, старшее поколение! Особо опасным оказался Штауфенберг — наиболее активное лицо в организации путча. К сожалению, мы слишком поздно узнали, насколько эта фигура зловредна. Штауфенберг стал настаивать на блоке не только с различными оппозиционными группами, но даже с левыми социалистами и, представьте его наглость, — с коммунистическим подпольем. Мало того: он предлагал вступить в переговоры с Россией!

Но он завоевал такое доверие и авторитет среди молодых офицеров, что нам трудно было с ним бороться. Кроме того, он человек ошеломляющей отваги и твердости духа и оказался единственным из тех нас способным на террористический акт, — другого такого не было.

— Значит, вы вынуждены были ему кое в чем уступать?

— Конечно! Например, четвертого июля Штауфенберг должен был встретиться с лидерами коммунистического подполья. И мы даже не смогли оспорить это его чудовищное решение.

— И встреча состоялась?

— Нет, — сказал полковник. — Кажется, кто-то из наших благоразумно уведомил Гиммлера о наличии внутри нашего заговора опасного течения, представленного левыми социал-демократами, готовыми заключить блок с коммунистами, а также о дне предполагаемой встречи Штауфенберга с лидерами коммунистического подполья. Не знаю почему, в назначенный день Штауфенберг не смог прийти на эту встречу, когда гестапо совершило налет, и коммунисты были схвачены. Я после этого беседовал со Штауфенбергом, он, с еще более ожесточенной решительностью извращая нашу цель, высказывал намерение довести заговор до степени широкого демократического движения. И уже сделал в этом направлении немало. Да, — задумчиво повторил полковник, — Штауфенберг — это зловещая фигура, и чем больше я о нем думаю, тем больше каюсь в своем заблуждении.

Но тут же полковник твердо заявил:

— Несомненно, в случае успешного проведения Штауфенбергом акции мы, старые офицеры, предприняли бы все меры, чтобы внушить массам величайшую скорбь и сожаление по поводу злодейского убийства фюрера. И как восприемники его величия во имя рейха предали бы позорной казни его убийцу. Народ должен знать, что всякий поднявший руку на главу империи или его сподвижников — величайший преступник.

— Ловко! — сказал Вайс. — Выходит, Штауфенбергу угрожала смерть не только в процессе покушения на Гитлера, но и от руки тех, кто возглавлял заговор?

Полковник величественно кивнул в знак согласия.

— Иначе мы все перед лицом истории были бы причислены к тем злодеям, которые в разные времена покушались на жизнь монархов.

— Вы монархист?

— Нет. Эта форма управления старомодна. Только правительство военной диктатуры имеет право на всю полноту неограниченной власти. В современном мире это единственная власть, способная держать народ в подчинении и решать все проблемы средствами военного насилия как внутри страны, так и вне ее.

— У вас стройная концепция, — заметил Вайс. — И как вы могли пойти против фюрера, в сущности разделяя его стремления?

— Фюрер должен был бы сам пожертвовать своей жизнью, — хмуро сказал полковник, — ради того, чтобы мы могли свободнее осуществить его идеалы. Он слишком сфокусировал на своей личности эти идеалы. Чтобы добиться их осуществления, нам следовало пожертвовать фюрером. Принеся его в жертву, мы с новыми силами смогли бы, объединившись, бороться за свои идеалы в контакте с западными державами. Свои мысли я изложил на бумаге — это нечто вроде политического завещания. И, полагаю, вместо сентиментального послания близким, вы должны сделать все возможное для того, чтобы мое завещание попало в руки тех, кому оно предназначено. Вы понимаете всю важность подобного документа? В сущности, это даже не просьба, а приказание.

Вайс возразил:

— Только в том случае, если большинство заключенных согласится отказаться от письма родным и заменить его вашим, так сказать, завещанием.

— Но они же не согласятся! — сердито воскликнул полковник. — Здесь слишком пестрое общество, среди них есть и такие, что придерживаются взглядов Штауфенберга.

— А вы попробуйте ознакомить их с вашим документом, — посоветовал Вайс. — Эти люди — тоже часть Германии, о судьбе которой вы так печетесь.

— Пожалуй, я это сделаю, — с некоторым колебанием в голосе произнес полковник. Но потом, после долгой паузы, объявил: — Нет, здесь слишком много нежелательных лиц. — Достал из-под матраца сложенные в тетрадку листы бумаги, попросил: — Возьмите, — может, вы все-таки найдете способ сохранить этот документ и передать его кому-либо.

— Я не могу гарантировать вам, — сказал Вайс, — что он попадет в руки тем адресатам, на которых вы рассчитываете.

— Ну что ж, — согласился полковник, — пусть это будет кто угодно. — Иронизируя над самим собой, заявил: — Очевидно, я соглашаюсь на это только из тщеславия. Но пусть будет так.

Полковника основательно отделали на первом же допросе. Его приволокли в камеру и бросили на пол полутрупом.

Придя в сознание, полковник сказал Вайсу:

— Я изложил им все, что говорил вам, и вот видите… — Он хотел поднять руку к лицу, но у него не хватило сил.

— Они вам не поверили? — спросил Вайс.

— Пожалуй, поверили, — сказал полковник. — Но потребовали, чтобы я дал сведения о генералах — участниках заговора. Я отказался: это противоречит моим понятиям о чести.

— А о младших офицерах вы тоже ничего не сказали? — спросил Вайс.

— Как старший офицер, я имею право оценивать их всесторонне, — туманно ответил полковник.

На следующий день полковника отвели