Вредина для мажора - Ники Сью

тяжелые времена, писали друг другу конспекты. И все это выходит просто вычеркнули. Взяли и вычеркнули?!

– А ты в своем уме? – глаза Нинки округлились и сделались стеклянными.

– Что?

– Как ты могла, Кать? С Филом? Как? Убирайся!

– Нин, успокойся. Дай мне объясни…

– Шлюха ты, а не подруга! – кинула в меня куском грязи Зябликова, позабыв обо всем хорошем, что я сделала для нее. Нет, нас не связывала дружба на миллион лет и узы не разлей вода. Но мне казалось, мы близки. В какой-то степени близки. Она не раз приходила плакаться, не раз жаловалась на Кристинку и учителей. Но и поддерживала меня, говорила важные слова в нужный момент.

Я сглотнула. Не особо веря в реальность происходящего. Да такого быть не может. Хотя в ушах звенело «шлюха». Мы с Зябликовой смотрели друг на друга, и, кажется, больше никаких «мы» не было. Я открыла рот, однако на языке ни одного слова не осталось. То ли от шока, то ли от обиды, которая сковала горло. Да, ситуация та еще. Да, Нинка влюблена в Фила и я сейчас в ее глазах – предатель. Но разве почти три года можно перечеркнуть в одночасье? Разве можно отрезать веревки у моста, не дав ступить и шагу другому человеку.

С губ Зябликов слетел тяжелый вздох, а потом она захлопнула дверь. И плевать ей было, что я приехала из другого города, что мне элементарно некуда пойти.

У всего есть срок годности… а что-то изначально бывает просроченным. Как наша дружба, которой, видимо, никогда и не было.

13.2

Минуты две я переваривала услышанное. Потом пришло осознание, что ночевать придется в подъезде или в лучшем случае в каком–нибудь мотеле. Однако я была бы не я, если бы не попытала удачу достучаться до Нины и Крис. Снова позвонила в дверь, даже постучала. Написала в телеге, что надо поговорить, хотя это было унизительно.

Забликова заказала мне дорогу на панель, и слушать не стала. Плевать ей на мои чувства. Эгоизм чистой воды. Кто-то скажет, что все люди такие, их заботит только своя жизнь. Но я до последнего надеялась достучаться до зачатков разума девчонок.

Правда, минут через десять поняла – надежда умирает раньше, чем успевает зародиться. Никто мне не откроет. Им плевать. На меня, мои оправдания, правду. Важны только Нинкины чувства, ее обида и эмоции.

Я вздохнула, подняла с пола конверт с деньгами. Мы заплатили за два месяца вперед, но скидывались втроем. Так что сумма там была скромная, хоть и удвоенная. Везде просят залог и оплату за четыре недели, где мне взять столько? Куда податься?

И тут накатила волна злости. Сердце сжалось, в глазах покалывало, я едва сдерживалась, чтобы не разреветься напротив бывшего дома.

Я одна.

Никому не нужна.

Никому нет дела до меня.

Схватила чемодан и вылетела на улицу. Нужно было вдохнуть немного кислорода. Просто вдохнуть, тогда станет легче. Но легче не стало. Особенно когда смотришь на свет в окнах, где тепло и уютно, где горячий чай и твоя подушка.

Я вытащила телефон, и эмоции взяли вверх.

Пальцы сами набрали его номер. Придурок! Ненормальный! Это же убийство на живую! Больной! Псих! Да как он мог так со мной?!

– При… – послышалось на том конце, но я оборвала.

– Как же я тебя ненавижу! – закричала в трубку, прикрывая ладошкой рот. Слезы сорвались с глаз, и эти ужасные фразы, шушуканья, взгляды, полные презрения – все всплыло. Столько унижения за один день, столько грязи на мои хрупкие плечи.

– Чт… – опять попытался вставить Рома, но я не готова была его слушать.

– Ты больной на голову! Понял! Ты… где мне теперь жить? А? Весело тебе, Филатов? Очень круто! Поздравляю! – с губ сорвался всхлип. Я не хотела этого, не хотела, чтобы он узнал, что плачу. Поэтому скинула вызов.

Стало невыносимо грустно. А еще темно. На улице было очень темно, даже луны не видать на черном небе. Казалось, она пропала в бездне отчаяния вместе со мной.

Мобильный в руках завибрировал. На экране отразился номер Ромы. Но я не подняла. Сидела возле подъезда и плакала. Как дурочка. Слезы летели из самой глубины, болючие и горькие.

Телефон еще несколько раз отразил входящие от Фила, которые я не приняла. Толку от него и этих разговоров. Затем наступила тишина.

Мои всхлипы. Ночной осенний ветер. Убивающая тишина и свет в окнах нашей квартиры. Я понимала, что нужно решать проблему, а не убиваться жалостью к себе. В конце концов, никто кроме меня ничего не сделает. Сегодня поеду в гостиницу. Завтра будет новый день, что-нибудь придумаю. В общагу попробую записаться, а если нет, значит, вернусь домой. Заберу документы, и гори оно синим пламенем.

Я поднялась, вытирая рукавами зареванные щеки. Не сразу услышала шум от машины, въезжающей во двор. А потом фары ослепили мои и без того убитые горем глаза.

– Кать! – голос Ромы нельзя было спутать. Он будто вытащил меня из болота обиды и безнадеги.

– Кать, какого черта ты трубку не берешь? – крикнул Филатов, оказавшись напротив меня.

– Что ты здесь делаешь?

– Ты плакала? Значит, не ослышался. Почему ты… с чемоданом? – явно не понял Фил, скользя наглыми и чертовски красивыми глазами.

– Не плакала, – соврала, отвернувшись.

– А с чемоданом почему? Что значит, тебе негде теперь жить? – не унимался он. В тишине двора слышался только мотор от двигателя его дорогой тачки, а темноту разбавляли включенные фары. Филатов даже дверь не закрыл за собой, так и оставил открытой, спешил видимо.

– Какая разница? Зачем ты приехал? Посмеяться? – прошептала я. Куда-то злость подевалась, на ее место пришла усталость. Уже полночь. Время, когда люди лежат под одеялом и готовятся ко сну. А я здесь, на улице, под открытым небом с чемоданом и мешком мыслей, которые не дают покоя.

– Тебя родители выгнали?

– Подруги, – зачем-то призналась. Хотя скрывать-то нечего.

– В нашем унике учатся? – уточнил Филатов, продолжая разглядывать мое зареванное лицо.

– Ага, – кивнула, вздыхая.

– Поехали, поздно уже, – сказал вдруг мягко Рома.

– Что? – не поняла я, поднимая голову. Почему–то ощущала себя маленькой девочкой на фоне этого высокого широкоплечего парня.

– Завтра все расскажешь, – кинул он. Схватил чемодан и потащил его в машину.

– Ром, ты…

– Поехали,