Тессеракт - Алекс Гарленд

— Еще по одной! — и на этот раз в руке парня возникал пистолет или мачете.

Лише тоже снился сон про Туринга. Она играла в баскетбол вдвоем с Сисоном, а вместо мяча была голова Туринга.

— Корасон, я… Умоляю, простите меня, ро, — попытался произнести Сонни, на карачках выбираясь из-под гроба, но так и не смог разлепить спекшиеся губы. К счастью, Корасон слишком устала и не услышала странные скулящие звуки, которые издавал ее зять.

Сонни с трудом выпрямился, отчаянно пытаясь набрать в рот слюны и разлепить языком непослушные губы. Он отряхнул рубашку, собрался и сделал вторую попытку:

— Не знаю, что и сказать, ро… Мне нечего сказать. Я так виноват…

— Ах, Сонни, — проговорила в ответ Корасон, глядя на него мутными, налитыми кровью глазами. — Я тоже виновата. Мне тоже очень жаль. Не знаю, как мне теперь жить без него, но уверена, что он сейчас в раю. Он всю жизнь был хорошим человеком, и вот теперь Христос призвал его к себе.

Сонни непонимающе уставился на нее.

— Я очень ценю, что вы провели всю ночь рядом со мной. Я этого не забуду.

— Мне… мне это было совсем не трудно.

— Я счастлива, что Господь послал моей дочери такого мужа. Вы просто чудесный молодой человек.

— Спасибо, — выдавил из себя Сонни, в то время как его мозг боролся с сидевшей в нем отравой, пытаясь хоть немного контролировать ситуацию. — А вы просто чудесная старушка.

Мутные глаза Корасон вдруг широко раскрылись.

— Что вы сказали?

— Я сказал, что хочу пить.

— Разве вы это сказали?

— Да, — решительно подтвердил Сонни, разом покончив с неопределенностью. — Именно это. Очень хочется пить. Где тут вода?

— …Она там, в глиняном горшке.

— А, — сказал Сонни, слегка опершись рукой о гроб, чтобы не упасть, — вот где она.

«Чудесная старушка», — все еще повторял про себя Сонни час спустя, протрезвев благодаря сладкому черному кофе и свежему утреннему воздуху. И как только у меня язык повернулся?

Лиша и Лита все еще спали, а Роза кормила ребенка грудью, наблюдая сквозь щель в пальмовых циновках, как Сонни ходит кругами по участку. Он то и дело спотыкался и судорожно прижимал руки к вискам.

Роза не понимала причину столь странного поведения, да особенно и не пыталась. Ей тоже снились в ту ночь яркие повторяющиеся сны, такие же порочные, как у Лиши, хотя и не столь откровенные. И она почувствовала облегчение, когда, проснувшись, могла смотреть на мужа, ощущая, что любит его.

5

Долгий путь в церковь и бесконечная служба прошли для Розы как в тумане. Все то утро ее мозг отмечал лишь незначительные детали: слой желтой пыли на ее черном платье из хлопка, длина шага Литы в сравнении с ее собственным (почти вдвое короче) и какое-то жужжание в голосе священника, из-за чего невозможно было понять, о чем он говорит.

Именно священник больше всего раздражал Розу, пока похоронная процессия не вышла из церкви и не направилась в сторону кладбища. Она чувствовала раздражение, наблюдая за этим пухлым, самодовольным девственником, который добровольно выбрал путь наибольшего самоограничения. Ей казалось абсурдным, что столь далекий от жизни человек может провожать в последний путь других.

— Я хорошо знал тату Доминга, — загнусавил священник, и Роза едва сдержалась, чтобы не перебить его.

«Да заткнись же ты, — твердила она про себя. — Ты не можешь хорошо знать никого и ничего».

Ей вдруг так захотелось все это высказать, что она залилась краской, опасаясь, что ее мысли подслушают сидящие рядом люди. Неожиданно Рафаэль принялся громко плакать и вырываться из рук Розы. Сонни делал знаки, чтобы она передала ему ребенка, но вместо этого Роза, воспользовавшись представившейся возможностью, покинула службу.

— Наверное, он проголодался, а здесь слишком жарко, — прошептала она, проходя мимо Сонни и Корасон, прекрасно сознавая, что дело совсем не в этом. Похоже, Корасон тоже все поняла, но если и осудила Розу за этот поступок, то не подала виду. Вместо этого она кивнула в ответ и неловко, но ласково погладила дочь по ноге.

Роза сидела в кафе напротив церкви. Рафаэль успокоился и безмятежно жевал соломинку от коктейля. И вот тут-то она увидела Лито.

Она сидела за столиком метрах в двадцати от того места, где он стоял в тени парусинового навеса. Лито с удивлением обнаружил, насколько все в ней ему знакомо. Не только ее черты, фигура, но и поза, и мельчайшие жесты. Когда она наклонила голову, он уже знал, насколько именно она ее наклонит, потому что понимал смысл этого движения. Он знал, что она щурится от солнца и слепящей глаза дороги, на которой он стоит, знал, что все в нем ей знакомо, как и ему в ней. А еще он знал, что ей приятно его видеть, еще до того, как она вскочила и бросилась к нему через дорогу.

Он знал, что может остановить ее на бегу, просто подняв руку.

Он знал все.

И это пугало его.

Знал, что она не пойдет за ним.

Время ничто не изменило. На руках у нее ребенок, глаза смотрят ему в спину. В груди у него боль, а в руке — бутылка.

Маленькая зеленая бутылка.

Ему стало страшно.

6

Ей стало страшно.

Она подумала: один лишь взгляд скажет ей обо всем, что ей так нужно узнать, — проделал ли он тот же путь, что и она, все ли у него в порядке. И правда, одного взгляда оказалось достаточно.

«Не хочу, чтобы мои внуки родились уродами!» — выкрикнула Корасон, когда бушевал тайфун.

Теперь же, глядя на Лито, Роза понимала, что у него отсутствует не просто часть тела. От этой стоящей под солнцем тени струилась пустота: его тело просто исчезло. Он исчез.

Когда священник наконец-то закончил утомительную службу и люди потянулись из церкви, Роза все еще стояла на том самом месте, где ее остановила поднятая рука Лито. Волосы на голове Рафаэля слиплись от пота, и он тяжело дышал. Когда Сонни попытался забрать у нее ребенка, руки Розы были тяжелыми и неподвижными, как железо.

— Что такое? — спросил Сонни, ощущая собственную беспомощность и ненавидя себя за столь дурацкий вопрос в день похорон. Когда Роза не ответила, он чуть не попытался вновь забрать у нее ребенка, но передумал, глядя на застывшее лицо. По правде говоря, он просто испугался.

Пять лет спустя, меняя колесо, он сказал Рафаэлю, что его грудь сжег совсем не Бог. Сонни просто не мог допустить, чтобы Бог был виноват в том, что он, Сонни, в тот момент струсил.

7

Для Рафаэля же все события сложились в цепочку, и понадобились годы, чтобы ее объяснить. Некоторые детали были просто опущены, учитывая его возраст. В далеко не полном виде цепочка событий приняла форму рассказа о ревнивом человеке. Однако со временем Рафаэль станет считать себя мальчиком, жизнь которого разделилась на две части: одна биологическая, а другая — анатомическая. Одна состояла из промежутка в девять месяцев, от зачатия до рождения, а вторая растянулась на целых девять лет. И, в конечном счете, мальчиком, у которого два отца.

Доминг умер у ворот кладбища. Он еще жил во всех других местах: в доме, по дороге в церковь, в самой церкви. Да, жил, ведь невозможно никуда уехать, пока водитель не вывел автобус из парка. Просто он лежал очень тихо.

Но у ворот кладбища он умер. Понимание этого вдруг всей тяжестью обрушилось на Розу, и слезы полились у нее из глаз. Они все текли у нее по лицу, пока процессия шла по мощеной дорожке между могилами, а когда открыли маленький семейный склеп, она зарыдала.

Сонни чувствовал, что Лита должна это увидеть. Девочка явно страдала, видя горе матери. Важно было, чтобы она поняла все значения жизни и смерти, и он инстинктивно ощущал, что не должен ничего он нее скрывать.

Но когда тело Доминга извлекли из гроба, чтобы поместить в склеп, он передумал. Дело было не в теле, а в том, что Роза и Корасон вдруг впали в истерику.

Сонни понял, что ему необходимо немедленно заняться Литой, Рафаэлем, а потом Розой — именно в такой последовательности. Сначала Литой, потому что она оказалась рядом с ним. Увести ее из толпы как можно дальше от пронзительных стенаний и передать кому-нибудь из тех, кто был в доме вчера вечером. Лучше бы Лише. Потом опять нырнуть в толпу и выхватить Рафаэля из рук Розы, как бы она ни сопротивлялась. И, наконец, вернуться за Розой и увести ее силой.

Необходимость соблюдать приличия мешала ему, но Сонни настойчиво прокладывал себе путь сквозь толпу родственников, соседей и друзей Доминга. Странно, что они никак не желали расступаться, но это его не смущало. Если люди не расступались, он их просто расталкивал.

Выбравшись из толпы, он позвал Лишу, но вместо нее появился Туринг. Одной рукой он молча обнял Литу, а другой обхватил Сонни за плечи и швырнул его обратно в толпу. Позже, думая о Туринге, Сонни всегда ощущал прилив нежности, точно такой же, как тогда. А может, все дело было в последовавшей за этим быстрой смене противоречивых событий.