Повести о дружбе и любви - Анатолий Алексин

– В них столько энергии! Столько энергии! – восклицали они.

Я подумал, что, если в двойняшках и дальше будет столько энергии, Еремкиным скоро придется покупать новый диван.

Я был поражен всем этим и даже забыл, для чего пришел. Но Еремкина сама мне напомнила.

– Детям простор нужен, – сказала она. – Сам знаешь, раз у тебя младший братишка есть. – И указала на Тимофея.

Еремкины стали хвастаться, что девочки выучили наизусть много стихотворений. Двойняшки стали читать в два голоса, а Еремкины шевелили губами, беззвучно повторяя те же самые строчки: боялись, что девочки забудут, запнутся. И я вспомнил, что так же вот беззвучно, очень волнуясь, мама подсказывала мне стихи, когда я однажды выступал на утреннике в детском саду. Потом я уже никогда больше на утренниках не выступал…

Двойняшки еще и пели разные песенки. А Еремкины на всякий случай беззвучно им подпевали.

Уходя, уже в дверях, я громко сказал:

– А Оля, значит, уехала?

– Уехала! – ответил Еремкин. – И такую нам, знаете, приятную замену вместо себя оставила…

Я поскорее простился, потому что боялся, как бы Тимошка не спросил, куда именно ты уехала (это бы разрушило план, о котором знаем только мы с Белкой).

Потом Анна Ильинична мне сказала:

– Сама не заметила, как это случилось: полюбили Еремкины моих девочек. Дети могут сердце смягчить…

Она верно сказала: я чувствую, как Тимошка тоже меня смягчает. Но не в этом дело.

С Анной Ильиничной-то я уже на другой день говорил. А сразу после того, как мы ушли от Еремкиных, случились еще очень важные события. Я о них в следующем письме расскажу.

Коля

Коля пишет Оле

Здравствуй, Оля!

Я должен рассказать тебе, что еще случилось, когда мы вышли от Еремкиных.

На улице я взглянул на Тимошку, который от смущения не проронил у Еремкиных ни одного слова, и говорю ему:

– Что, убедился?

Он печально кивнул головой.

И тут сзади нас догнал шепелявый голос Рудика Горлова:

– Ну как, Свистун, не скучаешь ли по Вороне? Ты ведь птиц любишь! Помню, как она тут перед тобой на коленках стояла…

– Какая ворона? – тихо спросил меня Тимошка.

Но Рудик услышал его вопрос.

– А ты, дитя неразумное, не знал Ворону? Была у нас такая, Оля Воронец… Все справедливую из себя строила! А потом каркнула, крыльями взмахнула и улетела…

Рудик собирался еще что-то сказать – наверно, про нашу с тобой переписку. Но Тимошка стянул с носа свои очки и сунул их мне:

– Подержи, Коля. Одну минуточку! А то разобьются…

И я еще даже ничего не успел сообразить, как он, худенький, как прутик, подошел к нелепо долговязому Рудику, приподнялся и влепил ему затрещину.

Рудик в драку не полез: или стыдно было отвечать Тимошке, который еле доставал ему до плеча, или меня боялся. Он стоял на месте, без толку размахивая руками, и кричал:

– А ну еще попробуй! Еще хоть разок!..

Тимошка деловито приподнялся на носках и еще раз звонко стукнул Рудика. Тот продолжал вопить:

– А ну еще попробуй!..

Но Тимошка пробовать больше не стал. Он, не оглядываясь, ушел со двора. Я догнал его…

Мы до самого Тимошкиного дома не разговаривали. И я до самого дома держал в руках его очки.

Потом мы стали прощаться. Тимошка натянул на нос очки. И тут что-то камушком упало с дерева.

Мы увидели в снегу маленький, взъерошенный комочек сероватого цвета.

– Воробей, – сказал я. – Замерзнет…

Тимошка «скорой помощью» бросился к птичке. Он бережно положил ее на ладонь, будто на носилки, прикрыл другой ладошкой. Воробей еле дышал… Тогда Тимошка опустил его в свою меховую рукавицу. Птичка там вполне уместилась.

Я смотрел на Тимошку – и мне как-то не верилось, что это он только что зло и решительно ударил два раза Рудика Горлова. Как-то не верилось…

Вот и снова начнет работать птичья лечебница! Но главным врачом теперь будет Тимошка, а я – вроде бы «консультантом».

Коля

Коля пишет Оле

Здравствуй, Оля!

Не знаю, что делать с этим двухколесным велосипедом! И зачем я пообещал купить его? Если бы еще был трехколесный, я бы целый месяц не ходил в кино, не завтракал в школе – и скопил деньги, а на двухколесный мне не скопить. Странно: два колеса стоят почему-то дороже, чем три!

У отца я просить деньги на велосипед не хочу: он ведь недавно купил мне аквариумы, чтобы я не занимался больными птицами. И потом, он стал чаще задыхаться по ночам, врачи посоветовали ему поехать в санаторий на целых два месяца. Отец сказал, что на месяц ему дадут бесплатную путевку. А на второй? И еще дорога туда и обратно… Я очень волнуюсь, Оля. И не хочу сейчас ничего просить у отца.

Тимошка возится с птичьей лечебницей. А в день рождения он получит от твоего имени подарок, которого больше всего ждет… Скоро ты узнаешь, что это за подарок!

Может, он на радостях забудет об этом велосипеде? Как ты думаешь? Может, отменить этот велосипед?

Коля

Телеграмма

Коле Незлобину (лично).

Ничего не отменяй. Деньги высылаю.

Оля

Оля пишет Коле

Дорогой Коля!

Сегодня я выслала тебе по почте деньги. На двухколесный велосипед вполне хватит. Ведь это я втянула тебя во все свои «задания». Мама и папа меня поняли. И хватит на эту тему…

В письмах я все больше узнаю тебя, Коля! Раньше я тебя вовсе не знала. И не ценила. Ты был таким молчаливым… Теперь мне кажется, что ты сберегал слова для своих писем.

Артамонов кланяется тебе и говорит, что, если бы ты жил у нас в Заполярье, было бы хорошо.

Расскажи, как Тимошка первый раз сядет на свой собственный двухколесный велосипед. И что за подарок вы ему готовите от моего имени?

Оля

Коля пишет Оле

Дорогая Оля!

Я получил все, что ты мне послала! Спасибо!

С твоим денежным переводом сперва получилась целая история. Почтальонша не хотела выдавать мне деньги, потому что у меня нет никаких документов, «удостоверяющих личность получателя». Я принес ей школьный дневник, а она говорит:

– Это не документ. Здесь нет карточки и печати!

Я ей говорю:

– Хотите, все соседи подтвердят, что я и есть Коля Незлобин?

А она мне отвечает:

– Я их подтверждение к переводу не приколю. Тут номер паспорта нужно проставить и отделение милиции, где получал…

Я ей говорю:

– Но я его еще вообще не получал. Нет у меня паспорта!

Тогда она вдруг спрашивает:

– А к кому ты вписан?

И оказалось, представь себе, что каждый из нас вписан к кому-нибудь в паспорт: к отцу или к матери. Я теперь вписан к отцу. И умещаюсь там, внутри, всего на одной строчке. А раньше был, наверно, у мамы…

Отец, Елена Станиславовна и даже Нелька успели заглянуть в твой перевод. И все трое очень удивились. Нелька сказала:

– Тебе гонорар за рассказ прислали?

– Да, прислали… Представь себе! – ответил я.

– Ближе, чем в Заполярье, его напечатать не могли?

– Ты, Неля, нехорошо говоришь, – остановила ее Елена Станиславовна. – Ведь он уважает твое творческое призвание…

Я спорить не стал: пусть думают, что уважаю. Но я чувствовал, что Елена Станиславовна не зря стала меня защищать, что она хочет подступиться ко мне с каким-то вопросом.

Она тихо, чтобы Нелька не слышала, спросила:

– От кого эти деньги, Коля?

– Там написано, – ответил я.

– Для чего они тебе? И на что ты собираешься их потратить!

– Это мое дело!

Тут вмешался отец:

– Как ты смог сегодня убедиться, Николай, ты еще не вполне самостоятелен. Ты вписан в мой паспорт, и я, стало быть, отвечаю за твои поступки.

– Тебе не придется за них отвечать. Я ничего плохого делать не собираюсь.

– Почему же ты не можешь нам прямо сказать?

Отец волновался. И, как всегда в таких случаях, у него начался кашель. И стал он сразу беспомощным: полез искать в карманах платок, не нашел его и прикрыл рот рукой, как бы извиняясь за свой кашель.

Мне показалось, это я виноват в том, что астма стала душить отца. И чтобы он больше не волновался, я сказал все, как есть:

– Должен купить подарок одному маленькому мальчику. Честное слово! Можете проверить.

– Мы не собираемся тебя проверять. Мы тебе верим… – сказала Елена Станиславовна.

Она сказала это для того, я думаю, чтобы успокоить отца. Или в самом деле поверила.

Привет Артамонову.

Еще раз спасибо.

Коля

Коля пишет Оле

Дорогая Оля!

Сегодня день рождения Тимошки.

В газетах часто попадаются фразы: «В день пятидесятилетия… В день восьмидесятилетия…» И я свое обращение к Тимошке так прямо и начал:

– В день твоего девятилетия ты, Тимофей, вполне заслужил два сюрприза, которые, в общем-то, нельзя назвать сюрпризами, потому что ты их очень давно ждал!..

Еще за неделю до этого я спросил у него:

– Ты к кому вписан: к маме или к папе?

– Как это – вписан? – не понял Тимошка.

Ну, я ему тоже объяснил, что каждый из нас обязательно к кому-нибудь вписан. И потребовал, чтобы в воскресенье, когда приедут родители, он выяснил этот вопрос. И чтобы попросил на недельку оставить дома тот паспорт, в который его вписали…