Сволочь ты, Дронов! - Татьяна Туринская

— Ну почему же афера? — искренне недоумевала Алька. — Ты же сам пригласил этого Загоруйко, так в чем проблема, Дронов? Признайся, ты вовсе не опасаешься за мою судьбу, ты просто не хочешь расставаться с привычкой.

— Какие привычки, Аля?! Я не хочу расставаться с тобой, а не с привычками!

— А я и есть твоя главная, самая вредная привычка, — парировала Алька.

— Это точно, вредная.

Дронов сидел на диване, обхватив голову руками и опершись локтями о колени: ни дать ни взять — Роденовский Мыслитель. Больше всего на свете в эту минуту Альке хотелось прыгнуть к нему на колени, прижаться, уткнуться носом в самую родную на свете грудь и разреветься, как маленькой. Но нет, нет, нельзя рассупониваться. Она ведь давно все решила. Не этого ли случая она ждала, чтобы исправить ошибку, допущенную три с лишним года назад? Она не имеет права на него, Дронов — чужой муж и отец, Алька просто обязана вернуть его семье. Но кто бы знал, как больно его отпускать!!!

— Аленька, потерпи еще пару лет, — попросил Дронов. — Ты очень многого не знаешь, очень многого. Когда-то я поступил не по-мужски, смалодушничал, но мне так стыдно в этом признаться. Я не могу рассказать тебе всего — ты меня просто возненавидишь. Я только прошу тебя — пожалуйста, подожди еще пару лет. Мы вместе поедем в Москву и тогда я сам, лично помогу тебе. Я смогу, я сумею…

— Возненавижу? — ухватилась за предлог Алька.

О, как вовремя Дронов употребил это слово! Ведь еще мгновение — и она бы не выдержала, в очередной раз забыла свои собственные клятвы и обещания себе самой разорвать порочный круг. И тогда уже никто и ничто не смогло бы разлучить их до конца жизни. И она так и прожила бы до конца дней безвестной любовницей Дронова.

— Возненавижу? — повторила она гневно. — Ты так и не понял, что я уже давно тебя ненавижу?! Ты сволочь, Дронов, ты такая сволочь! Ты мне всю жизнь исковеркал! Влез в душу, пользуясь моей беззащитностью, сыграл на чувствах бедной девчонки, не знающей, что такое отец. Да я ведь всю жизнь об отце мечтала! Ты думаешь, я тебя как мужика любила когда-нибудь?! Ни фига! Я считала тебя отцом, только отцом! Ты не представляешь, что это такое — отец — для безотцовщины! Я готова была на все, только бы не остаться снова без отца, понимаешь? Знала: если я не дам тебе того, за чем ты пришел первый раз — ты уйдешь и не вернешься, останешься минутным воспоминанием. Ты думаешь, мне доставляет хоть какое-то удовольствие кувыркаться с тобой в постели?! Нет, дорогой, это — моя тебе плата за отцовство! А ты, ты… Ты так ничего и не понял! Ты украл у меня детство, юность. У меня же не было молодости, Дронов! У меня же из-за тебя не было ни одного свидания, ни одного поклонника! Мне только девятнадцать лет, а я чувствую себя старухой рядом с тобой! Я ненавижу тебя, Дронов, если бы ты только знал, как я тебя ненавижу! Ты — не отец, ты — не муж. Ты — дешевый суррогат, смесь, ни то, ни сё, как кофе со сливками в брикетиках: ни кофе, ни сливки, просто сладкая бурда!

Алька выкрикивала страшные слова с такой ненавистью, что, пожалуй, сам Станиславский зааплодировал бы. Наверное, она не только певица, но еще и весьма талантливая актриса. И никто никогда не узнает, что в это мгновение ей больше всего на свете хотелось крикнуть:

— Дронов, миленький, не слушай меня, ты же знаешь — это полная чушь, я придумала это только что, из ложной скромности, из ложной порядочности, чтобы не забирать тебя у твоих детей. Потому что я знаю, каково это — расти без отца. Если бы ты только мог заглянуть ко мне в душу, Дронов — ты бы понял, как сильно я тебя люблю. Дронов, миленький, я безумно тебя люблю, не отпускай, не отпускай меня, Дронов!

Но вместо этого с перекошенным от ложной ненависти лицом кричала:

— Я ненавижу тебя, Дронов! Ты украл у меня молодость! Ты сволочь, Дронов, ты такая сволочь!!!

Если бы только Дронов притянул ее к себе, если бы требовательно заглянул в глаза — Алька бы не выдержала, расплакалась, и он тут же все понял бы. Но Дронов встал, спросил дернувшимися вдруг губами:

— Бурда, говоришь? В брикетиках?!

И, не дожидаясь ответа, хлопнул дверью так, что с потолка тесной прихожей посыпалась штукатурка.

… Сколько лет с тех пор прошло? Алька на мгновение задумалась. Девять? Нет, десять. Десять лет. Десять лет без Дронова. Десять лет, как самому любимому человеку во всей вселенной Алька отвела место в своем прошлом.

Поначалу Москва была к Альке неласкова. Жить пришлось у Загоруйко в роли Золушки. Впрочем, к стиркам-уборкам Альке было не привыкать — с малолетства дом был на ней. Здесь, правда, она каждую минуточку чувствовала себя бедной приживалкой, а потому старалась лишний раз не попадать на глаза хозяину.

Загоруйко жил один в старом семиэтажном доме. Трехкомнатная довольно скромно обставленная квартира была не особенно просторной, но Альке она казалась почти дворцом после их с матерью чуть ли не нищенской обстановки. В Алькино владение досталась самая маленькая комнатка. Та, что побольше, была хозяйской спальней с широкой кроватью под балдахином, довольно нелепым предметом роскоши в обычной, в общем-то, квартире. В третьей комнате, самой большой, или, как торжественно называл ее Загоруйко, зале, красовался, отсвечивая белым лаком, рояль — предмет несказанной гордости хозяина, на котором он, впрочем, совершенно не умел играть.

Отношения между Загоруйко и Алькой изначально сложились сугубо деловые. В смысле, он — хозяин во всех отношениях, Алька — во всех же отношениях подчиненная. Единственное, чем или кем не была для него Алька — это любовницей. Вернее, она не была ею до поры до времени.

Пока Алька не стала пусть не звездой, но человеком довольно известным, уже не Алькой, а Альбиной Рябининой, она оставалась для Загоруйко сугубо подопечной. Периодически в его доме появлялись любовницы — иной раз разовые, иной — 'долгоиграющие', которые даже не видели в Альке соперницы. Точно так же не воспринимала их соперницами сама Алька. Загоруйко — наставник, продюсер, чуть позже — друг, но с какой стати она должна ревновать?!

Долго, очень долго болела Алька Дроновым. Уже приобрела известность не только в узких музыкальных кругах, но даже на российских просторах имя Рябининой уже кое-чего да значило, а Алька все никак не могла избавиться от навязчивых воспоминаний. Ах, как тяжки, как болезненны были они!

Появились первые поклонники Алькиного искусства, а возлюбленных на горизонте все не наблюдалось. И вовсе не потому, что Алька чем-то там была нехороша. Просто вокруг нее все были недостаточно хороши, чтобы затмить собою воспоминания о Дронове.

Зато отношения с Загоруйко постепенно становились все более откровенными. Еще не любовными, но Алька уже воспринимала его, как самого близкого человека, единственного в нынешнем ее окружении, кому она могла доверять. И, несмотря на то, что к тому времени Алька уже самостоятельно снимала небольшую квартирку на окраине Москвы, она частенько то ли по привычке, то ли по какой надуманной причине оставалась ночевать у Загоруйко. Правда, пока еще все в той же самой маленькой комнатке.