Человек из телевизора - Виктор Цой

шапки в расчетное место — в бетонный столб фонаря. Третий, недавний сиделец детской колонии, растерянно постоял и побежал в сторону мостика.

Ира уже встала сама и побежала не за бандитом, а туда за забор.

Шапка принадлежала Панышеву. Он уже мертвый сидел, привалившись к стене без шапки в расстегнутом пальто на окровавленном снеге.

На рукаве дубленки Черникова тоже проступила кровь. Рукав был в дырках и порезах. Вайц без платка, взлохмаченная, в распахнутой шубке с нелепым сейчас коротеньким черным платьем с ужасом смотрела на Панышева, но так не смогла подойти и закрыть глаза трупу. Потом она бросилась к Черникову.

— Что с рукой? У тебя кровь! Это только рука?

— Ерунда. Беги, вызывай милицию (чуть не сказал полицию). - пробурчал Черников.

Он минут десять ждал, когда вернется Ирина. Ей нужно было добежать до проспекта, потом позвонить (из автомата?), потом побежит обратно (насколько она вынослива, чтоб сделать такую пробежку почти в километр без остановки?). Черников придумал присесть в сугроб. Кровопотеря была небольшой. Самодиагностика даже не сочла нужным скинуть какие-то показания. Черников приходил в себя, его отпускало после напряга и очень хотелось есть.

«Каждый телевизор имеет свою линию жизни? Свою версию судьбы? Вот подтверждение: Панышев не погибал в той другой истории».

Вайц вернулась через восемь минут (шесть минут на пробежку, две минуты на телефон). Неплохой результат для зимы — в неудобной одежде (шубка, потом сапоги, снег, гололед).

— Как рука? — она тяжело дышала, посматривала в сторону Панышева. — Дай посмотрю. Сними же дубленку.

— Лучше не трогать. Кровь вроде остановилась. Что с бандитами?

— У одного что-то с горлом. Валяется и хрипит. Второй без сознания. Я вообще не поняла — он подлетел! Он как будто верх подлетел, а такая масса…

— Да я сам не понял, как поскользнулся и зацепил его… А как ты сама?

— Почему Панышев? Почему они на него напали?

— Что тут думать — грабеж. Это твой знакомый?

— Мой начальник, директор фабрики. Видно шел в театр коротким путем. Убивать из-за шапки? Меня всю трясет.

Черников встал из сугроба. Были слышны звуки сирены то ли милиции, то ли скорой помощи.

Его все-таки отвезли в больницу, сделали перевязку, сказали дождаться милиции. Ночью он давал показания инспектору уголовного розыска. Ему предложили пока остаться в больнице. Он лежал один в отдельной палате, дежурный врач настоял на капильнице.

Утром зашла Ирина (его по прежнему не отпускали — и это было возможно и не по врачебному показанию). Вайц сообщила, что третий уголовник задержан, другой с перебитой трахеей говорить не может, а самый главный мордоворот умер, не приходя в сознание. Картина была такой: Панышев без машины пешком шел в театр, возле моста он сделал замечания трем субъектам, пристававшим к двум старшеклассницам. Девочки убежали, когда завязалась драка. Панышев снес молокососа, и потом сколько мог махался с другими, пока его не зарезали.

— Я уже дала показания. Тебе даже не светит убийство по неосторожности. Самозащита. Ты настоящий герой.

— Меня когда выпишут?

— Так я сейчас была у врача. Свободен.

— Идешь на работу?

— Не за что. Ночь не спала.

— Тогда нам по пути. Подождешь, когда заберу вещички.

— Дубленка пока изъята как улика. Я тебе принесла куртку.

— Позаботились? — Черников посмотрел на нее внимательно. Женщина, девушка лет двадцати пяти. Что там у нее на душе? У бывшей модели, у бывшей отличницы архитектурного факультета и бывшей отличницы другого специального вуза.

Они шли пешком из больницы. День был ясный, как будто весенний. На улице, возле центральной горки, возле которой чуть раньше стояла новогодняя елка, продавали блины в первый день масленицы.

— У тебя интересные джинсы. Откуда? Не удивляйся — я модельер.

— Что интересного? Я думаю какой-нибудь самопал. Ни одной лейблы.

— Наверное, контрабанда.

— Так значит, ты на фабрике модельер-дизайнер?

— Без году неделя. Училась в Эстонии.

— И не побоялась в Сибирь?

— Ну, Петр Иннокентьевич пригласил.

— Понятно. Не против? Зайдем в гастроном. Голодный как волк.

Он взял молоко, свежего хлеба.

— Зайдем ко мне. Я покормлю тебя. — сказала Ирина.

— Ты мне ничего не должна. — улыбнулся Черников.

— Не знаю, может быть и должна. Кто знает?

— Аллах знает лучше…

— Что ты сказал?

— Смысл хадиса таков. Когда человека спрашивают о чём-то, что он знает, пусть он разъясняет это людям и не скрывает, а когда его спрашивают о том, чего он не знает, пусть он скажет: «Аллах знает лучше», и не пытается придумать ответ.

Вот ее закуток. В «прошлом телике» он здесь бывал. Аккуратненько, чисто — с попыткой избавиться от командировочной сухомятки. Она должна была создавать впечатление долгоиграющих планов. Ее рисунки? Он в прошлом не обратил внимание на эти эскизы.

— А наброски как будто сделаны не тобой. Мужская рука.

— Ты прав. Рисунки приятеля-графика. — легко улыбнулась она. — Рука не болит? — прикоснулась к его плечу (поменяла темп, направление разговора?).

— Хорошо у тебя. Уютно.

— У тебя, кажется, тоже был ремонт? Бабки во дворе сплетничают. Вывез два «Зила» мусора. Интересно посмотреть.

— У меня повод пригласить тебя в гости?

Черников снова так внимательно посмотрел на Ирину: то ли что-то хотел спросить, то ли любовался ее фигурой бывшей модели. На самом деле, он думал об этой женщине, но вспоминал другую или точнее других, — среди которых обязательно Эвелина, которая и не она, а в облике той попутчицы.

Они и не завтракали, а скорее обедали. В комнате было тихо. Окна выходят во двор. Вайц приготовила кофе. Черников вдруг подумал: а хочет ли он знать ее настоящее имя?

— Как тебе кофе? — спросила Ира.

— Дай угадаю. Зубчик чеснока разделяем на четыре части, бросаем в турку. Туда же отправляем по щепотке соли и перца. Заливаем водой и варим обычным способом. Даем отстояться и разливаем по чашкам. Запах чеснока не ощущается, но вкус кофе приобретает оригинальный оттенок.

— Угадал. Это кофе по-прибалтийски. Устал? Наверное, хочешь спать?

— Это ты говоришь о себе. Я скоро уйду, не буду мешать, но знаешь — не хочу оставаться один. Вот если бы ты заснула, а я постою у окна.

Она без слов достала из шкафа подушку и одеяло, устроилась на диване, не раздвигая его.

— Можешь сесть там в ногах. Когда будешь уходить, дверь захлопнешь.

Она заснула удивительно быстро, еще ощущая ногами, как Черников подсел, массировал слабо через колготки ее ступни (поглаживал по кругу подушечки пальцев). Тепло, расслабленность, релаксация. «Он меня усыпил!»

Глава 20

Черников вернулся к себе: в Кишинев, и потом там долго стоял у окна