Скопин-Шуйский - Федор Зарин-Несвицкий

Не весел был и Ощера.

VIII

Когда Ивану Исаевичу Болотникову доложили, что царские войска двумя отрядами вступили в землю Северскую, уничтожая на своем пути деревни и посады, казавшиеся им подозрительными, он только промолвил: «Сочтемся…» И не отдал приказа о выступлении. Он чего-то ждал. А ждал он только одного: разговора с князем Телятевским. Посланные за князем и Пашковым гонцы Шаховского не могли убедить их тотчас вернуться в Путивль.

Истома пренебрежительно ответил, что он и без гетмана знает свое дело, а князь Андрей Андреевич сказал, что будет, но не сейчас. В глубине души он считал унизительным для себя, родовитого князя, броситься по первому зову Шаховского, чтобы познакомиться и поступить под начало неведомого великого гетмана неведомого царя… Шаховской понял его и отправил к нему чуть не посольство с собственноручным письмом…

Прошло три дня, и князь Телятевский с большой свитой торжественно въехал в Путивль. Шаховской встретил его.

— Где же гетман? — спросил Андрей Андреевич.

— Ждет тебя у меня.

— Добро, — ответил князь Андрей, — повидаемся.

Болотников с непокрытой головой встретил на крыльце князя Телятевского, что сразу покорило вельможного боярина. Он спрыгнул с коня. Болотников спустился с крыльца, низко поклонился и почтительно помог старому князю подняться на ступени. Князю понравилось и почтительное обхождение великого гетмана, и его смелый взгляд, и достоинство его осанки.

«И впрямь гетман, — подумал он, — чтит достоинство боярское, и волосы седые. Добро, с таким можно сговориться…»

За трапезой Болотников понравился ему еще больше. Он с великим уважением слушал мнения и суждения князя, предоставлял ему, по-видимому, полную свободу действий, и потом сразу открыл свой план, изумил и увлек старого опытного воина Телятевского, заставил поверить в себя, и в конце его речи Андрей Андреевич уже весь отдался ему во власть, что и высказал со свойственной ему откровенностью.

— Стар я и опытен в военных делах, — важно сказал он, — но верь, царский гетман, хоть и молод ты, не выйду из власти твоей, и хоть я князь Телятевский, а ты неведомо кто, признаю твое верховенство… Вот рука моя, — и князь встал, протягивая руку…

Встал и Болотников. Глаза его странно засверкали. На щеках вспыхнул яркий румянец… Вся его фигура изобразила величайшее достоинство, даже гордость, и, отступив на шаг и не принимая протянутой руки, он высокомерно ответил:

— Я неведомо кто, князь Телятевский, а ты родовитый боярин? Да? Но я бы мог ответить тебе, что я великий гетман Димитрия, что я его наместник и владыка Руси до его всемилостивейшего прихода… И этого было бы довольно для тебя, княже. Мог бы еще сказать, что, если не хочешь быть под рукою моей, уходи, спасайся, пока не поздно. Не мне искать вас, — с едва заметным пренебрежением добавил он. — Но, князь, — продолжал он странно смягченным голосом, — помню я недолгую ласку твою… Первую мать показала, а вторую ты. Помню это, и ради памяти сего скажу тебе, кто я, неведомый тебе человек.

В голосе Болотникова слышалось неподдельное волнение. На энергичном, суровом лице его отразилась нежность, когда он помянул про мать и недолгую ласку князя. Оба князя с волнением смотрели на царского гетмана, на грозного повелителя царских сил и его наместника на Руси. Болотников помолчал и через несколько мгновений, гордо подняв голову, с презрительной улыбкой на губах произнес:

— Я холоп твой бывший, князь Андрей Андреевич, холоп твой Ивашка Болотников, коего ты пригрел, приласкал, а твой Авдей за то чуть не забил плетьми! Не вспомнил ли, князь? — закончил Болотников, побледневший при одном воспоминании о перенесенном унижении.

Трудно передать впечатление, произведенное его признанием на обоих князей. Оба они, откинувшись на спинку кресел, широко раскрытыми глазами смотрели, не произнося ни слова, на гетмана. Первым опомнился Шаховской. С присущей ему живостью мысли он мгновенно сообразил, что сам царь Димитрий, живущий в Самборе, бит кнутами, так чего же разбирать, кто его гетман, лишь бы дело увенчалось успехом. Лицо Шаховского прояснилось, и он спокойно и с важностью ответил:

— Не все ли равно! Ты теперь царский гетман, и разве сам великий государь Димитрий Иванович не был слугой князя Вишневецкого?

Телятевский глубоко задумался.

— Вспомнил я тебя, Иваша, — вдруг произнес он, подняв голову. — Никто, как Бог. Родился орленок в курятнике и вылетел в поднебесье. Исполать тебе, Иваша… И тогда полюбил я тебя, а теперь еще дороже ты мне… Обними меня, сокол мой!

Растроганный Болотников обнял князя. Потом за чашей доброго вина он рассказал князьям свои похождения, всю жизнь свою, и в заключение просил позволения князя Андрея поехать в его вотчину, расправиться с Авдеем и повидать мать.

Князь только рукой махнул.

— Делай что знаешь, Иваша!

— Когда же поход? — спросил Шаховской.

— Пожди, князь… Я знаю про то, рано, повремени несколько дней, — усмехаясь, ответил Болотников.

Князь пожал плечами, но ничего не ответил. Этот странный человек, бывший холоп, теперь царский вождь, бывший разбойник, теперь мужественный и убежденный борец за права мнимого Димитрия, обладал чудным даром покорять себе волю и сердца людей.

IX

Взяв с собою сотню людей, Болотников на ночь выехал из Путивля в свою родную деревню. Он взял с собою Темрюкова, к которому привязался в эти несколько дней.

Темрюков, бледный, озлобленный, ехал рядом с царским гетманом и в бессильной злобе и бешенстве, не имея под рукой никого, на ком можно бы было сорвать сердце, тыкал кинжалом благородного аргамака, на котором ехал.

Вот и родная деревня. У Болотникова заняло дух. Вон знакомые изгибы речки, дубовая роща на невысоком холме, покосившаяся деревянная церковь и около нее убогое кладбище…

Бог знает, какими путями в деревне уже узнали, что едет ближайший царев. Она наполовину была пуста. Большинство молодежи, а частью и пожилые люди, спасаясь от плетей и рабства, рассеялись по степям и городишкам Северской земли, прослышав про смуты и нового царя. Но все же у околицы собралась большая толпа во главе с Авдеем и стареньким дряхлым священником. Авдей, еще крепкий и сильный мужик, стоял и держал блюдо с хлебом-солью, рядом с ним стоял священник с крестом.

Гетман подъехал, и все головы обнажились. Авдей опустился на колени, а священник выступил с крестом вперед. Гетман снял шапку, спрыгнул с коня, приложился ко кресту и, оборотясь к толпе, крикнул:

— Здравствуйте, дети!

Ласковый голос гетмана оживляюще подействовал на оробевших крестьян.

— Здрав буди, кормилец! — раздались голоса, и вся толпа, пораженная и ослепленная великолепием гетмана и его свиты, как один человек опустилась на колени.

— Встаньте, встаньте, дети, — произнес гетман. — Пред Богом да великим государем Димитрием становитесь на колени. Встаньте, православные, — произнес он. Крестьяне встали. Авдей двинулся вперед, протягивая блюдо гетману. Но гетман таким взглядом окинул его, что Авдей чуть не выронил блюда.

— Хорошо ли живете, дети? — спросил гетман.

Настало глубокое молчание. Люди переминались с ноги на ногу, подталкивали друг друга, но говорить не решались.

— Говорите смело! — крикнул гетман. — От самого царя-батюшки приехал я к вам чинить правду и милость.

— Спаси, батюшка! — вдруг крикнул женский пронзительный голос из задних рядов толпы. — Мочи нет, высосал всю кровь нашу кровопивец этот…

Толпа глухо зашумела.

— Истинно кровопивец, грозы нет на него! — послышались голоса.

— Про кого вы это, други? — спросил гетман, заранее зная уже ответ.

Авдей, бледный, дрожащий, напрасно делал украдкой мужикам знаки молчать.

— Да вот он, — произнес впереди стоящий угрюмый старик и ткнул корявым пальцем в сторону Авдея.

Толпа загудела. Блюдо выпало из рук Авдея.

— Разбойник, душегуб!! — послышалось в толпе. — Батюшка, родной, защити!..

Толпа снова стала валиться на колени…

— Ладно! — ответил гетман. — Будем его судить… Ведите за мной…

Обезумевшего от страха Авдея с гиканьем окружили мужики и скрутили ему локти.

— Где Аксинья Болотникова? — спросил неровным голосом великий гетман, с трепетом ожидая ответа.

— Недужится ей, — ответила близко стоявшая баба, — иди, кормилец, я укажу…

Она привела его к концу деревни. Свита и вся толпа со связанным Авдеем следовала за Болотниковым.

— Туточка, боярин, — сказала баба, указывая на лачугу, более похожую на собачью конуру, чем на человеческое жилище. Вместо окон зияли дыры, дверь висела на одной петле. Болотников побледнел и, согнувшись чуть не вдвое, вошел в лачугу. Никто не посмел следовать за ним, только баба, указавшая ему жилье Аксиньи, ловко проскользнула за ним и прижалась в темном углу, у полуразвалившейся печи.