Дама в черном - Гастон Леру

Мистер Ранс несколько раз приглашал князя обедать, а тот в ответ благодарил его, присылая вместо цветов ниневийскую пальму или кактус «Семирамида». Это ему ничего не стоило. У него было много таких растений, они стесняли его, к тому же он предпочитал розы. Эдит радовалась посещениям молодого князя, потому что тот читал ей стихи. Прочитав их по‑русски, он переводил их на английский язык и даже сочинил сонет по‑английски специально для нее. Американка была так польщена этим, что попросила перевести их с английского на русский. Эта литературная игра очень забавляла Эдит, но не доставляла большого удовольствия Артуру Рансу, который не скрывал, что загадочный князь Галич нравится ему лишь отчасти.

Ранс не понимал, как можно быть столь скупым. Я вполне разделял его мнение. Князь не держал экипажа. Он ездил на трамвае и нередко сам закупал провизию в сопровождении единственного своего лакея Ивана, который нес корзину. К тому же он торговался, прибавила молодая женщина, узнавшая эту подробность от своей кухарки, он торговался с продавцами рыбы из‑за двух су. Как ни странно, эта чрезмерная скупость не отталкивала Эдит, находившую в нем некоторую оригинальность. Никто никогда не бывал у него. Он ни разу не приглашал Рансов полюбоваться своими садами.

– Он красив? — спросил я Эдит, когда она окончила свой панегирик.

– Слишком красив! — ответила она. — Вы увидите!..

Я не могу объяснить, почему ее ответ был мне особенно неприятен. Я не переставал думать об этом в течение всего своего дежурства, которое кончилось в половине двенадцатого.

Когда раздался первый звонок к завтраку, я поспешил в свою комнату вымыть руки и привести в порядок туалет, а затем стал быстро подниматься по лестнице Волчицы, предполагая, что завтрак будет подан в этой башне. Но в вестибюле я с удивлением остановился, услышав музыку. Кто в нынешних обстоятельствах решился играть на рояле в замке Геркулес? О, там к тому же пели, да, нежный мужской голос напевал вполголоса. Это была странная песня, то жалобная, то тревожная. Я знаю ее теперь наизусть — я столько раз потом слышал ее! Вы, быть может, хорошо ее знаете, если вам приходилось переезжать границу холодной Литвы и хоть раз побывать в обширной северной империи. Это песня полуобнаженных дев, завлекающих путника в волны и без сожаления топящих его, это песня озера русалок. Вот ее примерный текст:

«Если ты пойдешь к Свитецу в ночные часы и станешь лицом к озеру, твоим глазам откроются звезды над головой и звезды под ногами, и ты увидишь две одинаковые луны… Видишь эти цветы, ласкающие берег? Это жены и дочери Свитеца, которых Бог превратил в цветы. Они покачивают над бездной своими белыми головками, точно бабочки; их листья зеленеют, как иглы сосны, посеребренные инеем.

Образ невинности при жизни — они сохранили и после смерти свой девичий наряд; они живут в тени, и рука смертного не смеет коснуться их.

Царь со своей дружиной попытались однажды нарвать этих чудных цветов, чтобы украсить ими волосы и стальные шлемы.

Но все, кто вытягивал руку над волнами (так ужасна власть этих цветов!), были поражены тяжелой болезнью или падали замертво.

Когда время изгладило это из памяти людей, в народе сохранилось лишь воспоминание о наказании, и народ, увековечив его в своих сказаниях, назвал цветы эти „царями“!

Царица озера медленно удалилась, озеро разверзлось до глубочайших пучин, но взор тщетно искал прекрасную незнакомку, которую с головой накрыла волна и о которой никто и никогда больше не слышал…»

Вот что пел этот нежный мужской голос под меланхоличный аккомпанемент рояля. Я толкнул дверь и очутился лицом к лицу с молодым человеком, поднявшимся мне навстречу. За своей спиной я услышал шаги Эдит. Она познакомила нас. Передо мной был князь Галич.

Князь представлял собой то, что в романах принято называть «красивый задумчивый молодой человек»: прямой и немного жесткий профиль придавал бы его лицу строгое выражение, если бы в ясных, нежных и трогательно чистых глазах не сквозила душа ребенка. Эти глаза были обрамлены густыми ресницами такой черноты, как будто они были выкрашены; обратив внимание на эту особенность, вы сразу же находили объяснение своеобразному выражению лица князя.

Кожа его была даже слишком прозрачна и свежа, как у женщин или чахоточных больных. Таково было мое впечатление, но я внутренне был слишком предубежден против князя Галича, чтобы придать этому какое‑нибудь значение. Я нашел его чересчур юным, без сомнения потому, что сам уже был не молод.

Я не знал, что сказать этому князю, распевавшему экзотические песни; миссис Эдит улыбнулась моему замешательству, взяла меня под руку, — что доставило мне большое удовольствие, — и повела нас через передний двор в ожидании второго звонка к завтраку, который должны были подать под навесом из пальмовых листьев на площадке башни Карла Смелого.

Завтрак. Нами овладевает панический страх

В двенадцать часов мы сели за стол на террасе Карла Смелого, с которой открывался роскошный вид на окрестности. Листва пальм давала скудную тень; мы бы не вынесли блеска раскаленного светила, если бы предусмотрительно не вооружились темными очками, о которых я уже упомянул в начале этой главы.

На завтраке присутствовали: профессор Станжерсон, Матильда, старый Боб, Дарзак, Артур Ранс, Эдит, Рультабий, князь Галич и я. Рультабий сидел спиной к морю, почти не интересуясь сидевшими за столом, и мог наблюдать за всем, что происходит на территории замка. Слуги находились на своих местах: папаша Жак у входной решетки, Маттони у ворот башни Садовника и Бернье в Квадратной башне, перед дверью в комнаты Дарзаков.

Сначала все молчали. Со стороны мы, наверно, производили жуткое впечатление, безмолвно сидя вокруг стола в своих темных очках, за которыми невозможно было разглядеть наших глаз так же, как и угадать мысли.

Князь Галич заговорил первый. Он был очень любезен с Рультабием и даже пробовал сделать ему комплимент, намекая на известность репортера, на что последний ответил довольно грубо. Князь, по‑видимому, нисколько не обиделся и объяснил, что интересуется моим другом с тех пор, как узнал, что Рультабий должен вскоре выехать в Россию. На это репортер возразил, что ничего еще не решено и что он ждет приказаний редакции; князь очень удивился и вытащил из кармана газету. Это была статья на русском. Он перевел нам несколько строк, говоривших о скором приезде Рультабия в Петербург. По словам князя, там, в высших правительственных кругах, разыгрывались события столь невероятные, что по совету парижского начальника охраны русская полиция решилась просить редакцию газеты «Эпок» отпустить своего молодого репортера. Князь Галич представил дело в таком виде, что Рультабий покраснел до самых ушей и сухо заявил, что никогда в своей еще короткой жизни не выполнял полицейских обязанностей и что парижский начальник охраны и глава русской полиции — два идиота. Князь расхохотался, показывая свои красивые зубы, и я заметил, что улыбка его вовсе не приятна, а, наоборот, жестока и глупа, как улыбка ребенка на устах взрослого человека. Он вполне разделял мнение Рультабия и сказал:

– В самом деле, отрадно вас слушать, потому что в наше время от журналиста начинают требовать исполнения обязанностей, не имеющих ничего общего с занятием литературой.

Рультабий промолчал, и разговор оборвался. Эдит вновь оживила его, с восхищением заметив, как роскошна природа этих мест. Но, по ее мнению, на всем берегу не было ничего великолепнее вавилонских садов, о чем она и заявила, не без коварства прибавив:

– Они кажутся нам тем прекраснее, что на них можно смотреть лишь издали.

Удар был направлен очень метко, и я был уверен, что князь ответит на него приглашением. Но он не сделал ничего подобного. Эдит поджала губы и вдруг объявила:

– Не хочу больше вас обманывать, князь: я уже видела ваши сады.

– Каким образом? — осведомился тот с непонятным хладнокровием.

– Да, я была там…

Тут она рассказала, как ей удалось познакомиться с вавилонскими садами; князь слушал ее с ледяным выражением лица. Оказывается, она проникла туда с задней стороны, через калитку, непосредственно соединяющую сад с лесом на горе. Чем дальше Эдит углублялась в аллеи прекрасного парка, тем больше росло ее восхищение, несмотря на то что она была готова к чудесам вавилонских садов, тайну которых так смело нарушила. Незаметно для себя она подошла к небольшому черному, как уголь, пруду, на берегу которого увидела маленькую сморщенную старушку с подбородком, похожим на галошу. В руке у нее была большая калла. Заметив незваную гостью, маленькая старушка пустилась в бегство: она была так легка, что опиралась на каллу, как на палку. Все это было столь комично, что Эдит не могла удержаться от смеха. Она позвала старушку, но та еще больше напугалась и скрылась со своим цветком за стволом фигового дерева.