Противостояние - Стивен Кинг

«Фрэнни Голдсмит! Ты немедленно уберешься из этой отвратительной дыры и переоденешь школьную форму! НЕМЕДЛЕННО! Ты испачкаешься!»

Если мастерская отца была светлым пятном в ее детстве, воплощенном в призрачном запахе дыма из отцовской трубки, то гостиная была связана с такими детскими воспоминаниями, которые хотелось бы забыть. Отвечай, когда с тобой говорят! Ломать – не строить! Немедленно отправляйся на верх и переоденься! Фрэнни, не копайся в одежде, люди подумают, что у тебя вши. Что подумают дядя Эндрю и тетя Карлин? Из-за тебя я смутилась до полусмерти! Гостиная была местом, где надо держать язык за зубами, где нельзя почесаться, если у тебя зуд. Там были жесткие приказы, скучные разговоры, родственники, которые щиплют тебя за щечки, там нельзя было чихать, кашлять и зевать.

В центре гостиной стояли часы. В 1889 году их сделал Тобиас Даунз, дедушка Карлы, и они почти сразу же приобрели статус семейной реликвии. В гостиной они стояли с тех пор, как тридцать шесть лет назад Питер и Карла Голдсмиты въехали в этот дом. Когда-нибудь часы перейдут ко мне, – думала Фрэнни, глядя в бледное, негодующее лицо своей матери. Но я не хочу этого! Они мне не нужны!

В этой комнате под стеклянными колпаками лежали сухие цветы. В этой комнате был сизо-серый ковер с тусклыми розами. Там был и изящный эркер, выходивший на шоссе № 1. На обоях был узор из зеленых листьев и розовых цветов почти того же самого оттенка, что и на ковре. Мебель в старом американском стиле и двойные двери из темного красного дерева. Камин, в котором лежало вечное березовое полено и который никто никогда не топил. Фрэнни подумалось, что бревно, наверное, уже так высохло, что вспыхнет, как газета, если его поджечь.

Одно из самых первых ее воспоминаний было связано с тем, как она пописала на сизо-серый ковер с тусклыми розами. Ей было около трех, ее не так давно приучили проситься в туалет, и, по всей вероятности, пускали в гостиную лишь по торжественным случаям, опасаясь возможных инцидентов. Но каким-то непостижимым образом она умудрилась туда пролезть, и появление ее матери, которая не просто побежала, но ринулась, чтобы предотвратить немыслимое, привело немыслимое в исполнение. Увидев расплывающееся под ней пятно, ее мать заверещала. Пятно в конце сошло, но одному Богу известно, сколько стирок для этого потребовалось.

Именно в гостиной у Фрэнни состоялся с матерью беспощадный, подробный и долгий разговор, после того, как мать застала ее с Норманом Берстейном в амбаре, когда они внимательно изучали друг друга, сложив свою одежду в одну кучу на стоге сена. Как ей понравится, – спросила Карла, – если она проведет Фрэнни в таком виде к шоссе № 1 и обратно? Фрэнни, которой было шесть, зарыдала.

Когда ей было десять, она врезалась в почтовый ящик на велосипеде, обернувшись назад, чтобы что-то крикнуть Джорджетте МакГур. Она поранила голову, разбила до крови нос и содрала обе коленки. На несколько секунд она от шока потеряла сознание. Подойдя к дому, она заковыляла по подъездной дорожке, заплаканная и испуганная тем потоком крови, который хлынул из нее. Она пошла бы к отцу, но так как он был на работе, она дотащилась до гостиной, где ее мать угощала чаем миссис Веннер и миссис Принн. «Убирайся!» – закричала мать. А в следующее мгновение она уже подбежала к Фрэнни, обнимая ее, крича: «Ой, Фрэнни, любимая, что случилось, ой, бедный носик!» Но при этом она уводила Фрэнни на кухню, где пол можно было без последствий закапать кровью, и Фрэнни никогда не забыла, что ее первым возгласом было не «Ой, Фрэнни», а «Убирайся!». Возможно, миссис Принн также этого не забыла, так как даже сквозь слезы Фрэнни увидела ошеломленное выражение ее лица. С того случая миссис Принн стала бывать у них значительно реже.

В младшем классе она получила плохую оценку за поведение и, разумеется, была приглашена в гостиную для того, чтобы обсудить это со своей матерью. В старшем классе ее три раза оставили после уроков за передачу записок, и это также обсуждалось с матерью в гостиной. Именно там они обсуждали амбиции Фрэнни, которые в конце концов оказывались слегка поверхностными; именно там они обсуждали надежды Фрэнни, которые в конце концов начинали выглядеть слегка низменными; они там обсуждали жалобы Фрэнни, которые в конце концов представлялись почти ни на чем не основанными.

Именно в гостиной стоял на козлах гроб ее брата, украшенный розами, хризантемами и ландышами, и их сухой аромат наполнял комнату, в углу которой бесстрастные часы отсчитывали мгновения.

– Ты беременна, – во второй раз повторила Карла Голдсмит.

– Да, мама, – сказала Фрэнни. Ее голос звучал очень сухо, но она никогда не осмелилась бы облизать губы. Вместо этого она сжала их. Она подумала: «В мастерской моего отца есть маленькая девочка в красном платье, и она всегда будет там, смеясь и прячась за столом, на котором укреплены тиски, или сгорбившись за шкафом с тысячами ящичков для инструментов, прижав к груди свои коленки. Эта девочка очень счастлива. Но в гостиной моей матери есть другая, еще более маленькая девочка, которая не может удержаться от того, чтобы не написать на ковер, как гадкая собачонка. И она всегда будет там, как бы мне ни хотелось, чтобы она ушла».

– Ой-Фрэнни, – сказала ее мать, очень быстро произнося слова. – Как-это-случилось?

Это был вопрос Джесса. Вот что ее на самом деле оттолкнуло от него. Это был тот же самый вопрос, который он задавал ей.

– Так как у тебя самой было двое детей, мама, то я думаю, ты знаешь, как это случилось.

– Не дерзи! – закричала Карла. Ее глаза широко раскрылись, и из них полыхнуло жаркое пламя, которое так пугало Фрэнни в детстве.

Она встала и подошла к каминной доске. На каминной доске, прямо под кремневым ружьем, лежал толстый фолиант для вырезок. У Карлы было хобби – составлять генеалогическое дерево своей семьи. Вся ее семья была записана в этой книге… по крайней мере, вплоть до 1638 года, когда наиболее древний из известных ее предков поднялся над безымянной толпой лондонцев на достаточно долгий срок, чтобы его успели занести в какие-то очень старые церковные книги под именем Мертона Даунза, вольного каменщика.

Теперь она прикасалась пальцами к этой книге с таким трудом собранных имен, к этой обетованной земле, куда не мог вторгнуться ни один враг. Интересно, нет ли там где-нибудь воров? – подумала Фрэнни. Алкоголиков? Матерей, не состоявших в браке?

– Как ты могла так поступить со мной и с отцом? – спросила она наконец. – Это был этот паренек Джесс?

– Это был Джесс. Джесс – отец ребенка.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});