Двойное преступление на линии Мажино. Французский шпионский роман - Пьер Нор

Были найдены пять мешков. Если бы Эспинак действительно составил секретный документ, то пакет или еще не ушел, или по крайней мере был отправлен в нарушение правил, а не обычным путем.

Веннар возвратился в кабинет один. Он был задумчив, взволнован, недоволен. Решил позвонить в вышестоящую инстанцию. Полчаса спустя отдел почты сообщил ему, что один пакет из 40-го стрелкового батальона, не секретный, отправленный по почте накануне, получен в то же утро.

Решительно все уперлось в тупик в этом деле, и на сей раз комиссар с трудом смирился с этим. Он еще раз сел за стол Эспинака, сконцентрировав все свое внимание, сосредоточившись на немых и неподвижных свидетелях последних минут деятельности майора. Он полагал, чувствовал, готов был даже поклясться, что Эспинак здесь своей рукой написал какую-то конфиденциальную бумагу: он буквально видел, как тот сам опечатывает пакет, делает на нем положенные наклейки.

Но почему? Имело ли это какое-то отношение к делу? Что стало с этим письмом? Нет никаких оснований подозревать Толстяка. Выходит, Эспинак порвал или сжег это послание? Ничто ни в корзине для бумаг, ни в пустом камине не давало повода так подумать.

Оставил письмо при себе? Одежда убитых была осмотрена в госпитале, при них не было найдено ничего особенного.

Веннар сам удивился тому, что так упорно, со всех сторон взвешивает это обстоятельство. Немного суеверный, послушный инстинкту, интуиции и не раз поздравлявший себя с тем, что последовал велению своего импульса, он решил все-таки распутать эту историю.

Его размышления прервал шум машины, остановившейся перед зданием. Это возвратились четверо офицеров четвертой роты.

На лице Брюшо, еще озабоченном, обнаруживались признаки облегчения; у Кунца был важный и отсутствующий вид; Капель шутил и вызывал улыбку у Легэна. Они вошли в секретарское бюро.

Веннар направился к Легэну.

— Вы были свидетелем последних действий и поступков майора здесь вчера утром, не так ли?

— Так точно.

— Вас ничто не удивило? Не было ли в его поведении чего-нибудь необычного?

— Нет, ничего. (Он подумал еще.) Разве только, быть может, его необычайная активность — в пять часов утра, после бессонной ночи.

— Бессонной?

— О! Он, должно быть, спал совсем мало. Я оставил его в три часа ночи. Но, видите ли, господин комиссар (он грустно улыбнулся), это было бы необычайно для кого-нибудь другого. Бедный капитан Дюбуа, с трудом поспевавший за ним, говорил о нем: «Это прямо какой-то улей». Видите, какой характер.

— А вы не знаете, что он делал вчера утром, находясь здесь?

— Откуда мне это знать? И я не слишком хорошо понимаю, какой интерес…

— О, никакого особо. Я лишь стараюсь проникнуть в атмосферу последних часов, его последних часов.

Легэн выказал волнение, проявившееся, когда он ответил:

— Могу только сказать вам, что он был весел, подвижен, полон энергии.

— Это любопытно. Вы, видно, изволите шутить со мной. Я немного… медиум. Мне удалось здесь, в обстановке этого кабинета, внушить себе — вплоть до того, что я поверил в это,— что здесь произошло нечто исключительное; быть может, это не имеет никакого отношения к преступлению. Но я был бы очепь рад…

Легэн несколько нетерпеливо прервал его:

— Я не обладаю вашим даром, господин комиссар.

— Извините меня, все это глупости. Но вот и следователь, и мой коллега.

Это был знак офицерам, что они могут уйти. Они удалились чуть ли не бегом. Полковник, следователь и два полицейских закрылись в кабинете Эспинака и стали по очереди вводить друг друга в курс своей деятельности после полудня. Все они сошлись на одном — на констатации, что топчутся на месте. Веннар передал следователю дневник Эспинака. но то ли потому, что он не счел нужным связывать с расследованием вещественное доказательство, обнаруженное им в служебном кабинете, то ли потому, что он хотел еще сам поглубже изучить его, он ничего не сообщил о нем.

— Я желал бы допросить сегодня вечером мадам Брюшо,— сказал следователь.— При том обороте, который принимают события, мы уже не можем пренебрегать никакой мелочью.

Полковник ушел. Представитель судебной власти, два полицейских и секретарь суда целой процессией направились к дому Брюшо. Там их сразу провели в небольшую гостиную первого этажа и капитан сам представил их своей жене. Присутствие Брюшо смущало следователя, взявшего на себя руководство действиями. Эстев многозначительно покашлял, надеясь, что тот удалится сам. Нависло гнетущее молчание. Веннар потихоньку, но очень внимательно изучал Анну. Очарование молодой женщины направило его мысли во вполне определенное русло.

«Да, конечно. Потерять такую женщину, как она! Кто же с этим смирится,— подумал он. Но тотчас спохватился.— Идиот. Ведь я видел, что из-за страшил убивают так же часто, как и из-за хорошеньких женщин, и мужчина убивает не потому, что его жена очаровательна, а потому, что сам он выбит из колеи, болен, ненормален. Однако эта — настолько типичная главная героиня любовного романа, что следователь вполне мог позволить увлечь себя идеей ревности. Я на эту удочку не клюну. Здесь надо искать другое. И повнимательнее». Но вот Эстев наконец решился:

— Господин капитан, мы хотели бы послушать мадам Брюшо не в качестве официального свидетеля, но все же в связи с этим делом. И я боюсь, что ваше присутствие при нашей беседе было бы нарушением правил. Я могу вас попросить?…

Брюшо исчез, не сказав ни слова.

— Мадам,— снова заговорил следователь,— на мне лежит тяжкая обязанность спросить вас, каковы были отношения между майором д'Эспинаком и вашим мужем?

— Боже мой, месье,— хорошими, но не более того. Это были два очень разных человека. Но при отсутствии взаимной симпатии между ними существовало, я думаю, крепкое солдатское уважение и открытое воинское товарищество.

Тон был безразличным, лицо очень холодным, бесстрастным, так что Веннар спросил себя: «Что, она действительно не имеет никакого отношения к делу, или только делает вид?»

— Это очень деликатное дело, мадам, но я не могу отступать. Нам из разных источников известно, что капитан неоправданно ревниво отнесся к вашей дружбе с майором и что, в частности, он устроил вам бурную сцену в связи с этим в ночь накануне преступления.

— Все это так, но лишь внешне. Дело обстоит совершенно иначе. Мой муж упрекнул меня в очень свободном моем поведении с майором потому, что опасался, как бы это не вызвало пересудов соседей и не скомпрометировало меня. Я сказала ему, что равнодушна к сплетням. Он неисправимый мещанин, да еще был слегка взвинчен в тот вечер, так что это действительно переросло в семейную ссору. Вот и все.

Веннар удивился. Видимая абсолютная искренность без жеманства и нерешительности, некое величайшее безразличие этой женщины действовали на него ошеломляюще. Она единственная не казалась смущенной. Она говорила об этом приключении, которое, быть может, уже в огромной степени повлияло на ее судьбу, так, как рассказывают о каком-то событии далекого прошлого.

— Вопрос, который я хочу вам задать, мадам,— еще более деликатного свойства. Я стремлюсь понять, что же здесь произошло… Но я сочту вполне естественным, если вы откажетесь отвечать мне. Я извлеку из того, что вы мне скажете, только то, что может оказаться полезным для вашего мужа. Так вот. Действительно ли он, как мы это могли вообразить себе, был в таком возбужденном состоянии, что мог пойти на… какую-нибудь резкую выходку, направленную против личности своего начальника?

Веннар на мгновение растерялся. Он понял, что этот неприметный и молчаливый старикан, который с самого утра изображал из себя короля-бездельника, не такой уж профан. Ответ женщины мог быть только негативным. Но Эстев хотел узнать, в каком тоне он будет высказан, и соответственно истолковать это.

— Мой муж не способен на убийство майора и к тому же своего друга Дюбуа. Было бы глупо так думать.

Голос оставался нейтральным, в высшей степени безразличным. Это было сказано абсолютно без всякого порыва, как-то безжизненно. Никакой жест, никакое выражение на лице не подкрепляли того, что, казалось, должно было стать криком души. Однако следователь и Веннар почувствовали, что женщина говорит искренне. Что она искренне отвечает на этот конкретный вопрос, оставаясь при этом замкнутой, скрытной, превосходно владея собой, своей внутренней жизнью и потаенными мыслями, как и в первую минуту разговора.

— Благодарю вас, мадам…— Следователь помялся немного, но не придумал ничего, кроме банальных слов: -…и еще раз извиняюсь, что побеспокоил вас при подобных обстоятельствах.

На улице закусивший удила Финуа выразил свое явное неудовольствие:

— Господин судебный следователь, я думал, вы добьетесь большего от этой женщины. Она, поверьте мне, является центром и движителем всего этого дела. Достаточно только взглянуть на нее. Она воспламенит кого угодно. Так что подумайте хорошенько! К тому же это сфинкс. Но если бы действовать понастойчивей, она оставила бы свой неприступный вид.